Ильминский Николай Иванович
- Информация о материале
Николай Иванович Ильминский (23 апреля 1822, Пенза — 27 декабря 1891, Казань) — русский востоковед, педагог-миссионер, библеист, член-корреспондент Академии Наук.
В 1846 окончил Казанскую духовную академию, где был оставлен в должности учителя естественных наук и «турецко-татарских языков»; в 1847 ему присвоена степень магистра и бакалавра той же академии.
В 1851—1854 Ильминский командирован в Константинополь, Дамаск, Каир и другие города Ближнего Востока. По возвращении из этого путешествия с осени 1854 преподавал на миссионерском (противомусульманском) отделении Казанской духовной академии восточные языки и некоторые другие предметы.
В эти годы Н. И. Ильминский впервые в истории тюркологии готовит к изданию (по списку Г.-Я. Кера) чагатайский текст «Бабур-наме». Вскоре издает другой важный средневековый памятник — «Кысас ал-анбийа» (Казань, 1859).
В 1855-1856 у Н. И. Ильминского, выработавшего систему просвещения направленную на усиление православия среди нерусских народов Поволжья, Средней Азии и Сибири, сложилось твердое убеждение, что «лучшим средством для борьбы с иноверческой пропагандой может быть только школьное просвещение инородцев», «которое развило бы в них охоту к самостоятельному, беспристрастному размышлению, обогатило бы их здравыми понятиями о природе и истории и внушило бы им уважение к свидетельствам достоверным».— Зеленин 1902: 183, 105
Поэтому Ильминский не считал нужным преподавать студентам специальную «полемику против Мухаммеданства». Отступление от учебной программы и «крамольные идеи» вызвали недовольство начальства, что вынудило Ильминского в конечном счете уйти из духовной академии.
Ильминский, выйдя из духовного звания (вместе со своим единомышленником A. A. Бобровниковым), перешёл на гражданскую службу. С 31 декабря 1858 года он — переводчик Оренбургской Пограничной комиссии, где познакомился с казахским просветителем Алтынсарином.
В 1859 году принял участие в экспедиции для съёмки восточного берега Каспийского моря (то есть на территории Туркмении), начиная почти от Мангышлака до персидской границы; эта экспедиция продолжалась с 1 мая по октябрь.
С декабря 1861 переехал в Казань. Совмещает чтение лекций на кафедре турецко-татарского языка историко-филологического факультета Казанского университета, а с 1863 года — и преподавание восточных языков в Казанской духовной академии с работой над учебными пособиями для татар на татарском языке.
В 1868 году Ильминский стал одним из основателей и руководителем вновь образованной Постоянной переводческой комиссии, при миссионерском Братстве Святителя Гурия (образована согласно высочайше утвержденным Правилам 18.03.1868), состоявшей из трёх членов Совета братства и решавшей вопрос о качестве и необходимости тех или иных переводов.
19 августа 1872 года перешел на должность директора вновь открытой в Казани инородческой учительской семинарии.
С 1870 года — член-корреспондент Императорской Академии Наук. На пост академика баллотироваться отказался в пользу В. В. Радлова.
Два основных пункта в его просветительной системе:
«Во-первых, обучение инородцев должно происходить на их родном языке, и притом на языке народном (в противоположность книжному или попытке создать таковой язык); во-вторых, учитель непременно должен быть соплеменником своих учеников, то есть инородцем же» (цит. по [Зеленин 1902: 178]
В современной же татарской литературе к именам Н. И. Ильминского и В. Т. Тимофеева, ещё 100 лет тому назад обучавших часть татар (кряшен) письменности с русскими буквами и способом письма, которая теперь стала всеобщей для татар, и тем самым облегчавшим путь к сближению с европейской культурой, приклеены ярлыки «миссионер» и «поп», позаимствованные из пропагандистского арсенала былых татарских националистов, а Казанская центральная крещено-татарская школа третируется, как место подготовки антимусульманских миссионеров.
Николай Иванович Ильминский в его отношениях к Алтайской Духовной мисии1.
Николай Иванович Ильминский, бывший директором Казанской инородческой учительской семинара, известный своей научно-просветительной деятельностью но вопросам инородческого народного образования,—не мог, без сомнения, в этой деятельности оставить вниманием, попечениями и заботами такого обширного, хотя и отдаленного края, как Алтайская духовная миссия; он помогал ей, как своими личными трудами и знаниями, так и мощным ходатайством пред лицами высшего церковного управления.
1 Извлечено из кн. профес. П. В. Знаменского: «Несколько материалов для истории Алтайской миссии и участия в её делах Н. И. Ильминского» Казань, 1901 года.
Сношения H. И. с миссией начались с 1866 года и продолжались до самой его смерти до 1891 года, являясь большею частью постоянными и непрерывающимися, а иногда, в особенности последнее время, перемежающимися и на некоторое время даже совсем прекращающимися.
Сношения с миссией и знакомство с Алтайскими миссионерами (арх. Владимиром, иером. Макарием, свящ. В. Вербицким) завязались по вопросу об Алтайской грамматике, составленной миссионером Василием Вербицким. Грамматика эта, по поручению Святейшего Синода, была передана на просмотр и для исправления Николаю Ивановичу. Николай Иванович, с одобрения архиман. Владимира, признал необходимым пригласить к себе в соработники иером. Макария, жившего в то время в Петербурге и наблюдавшего за печатанием в Синодальной типографии Алтайских переводов,— воскресных евангелий, последования св. крещения и алтайско-русского букваря с книгой для чтения.
Иером. Макарий, покончив с переводами, имел возможность прибыть в Казань только летом 1868 г.. Арх. Владимир, оставаясь в Петербурге, поддерживал с Казанскими тружениками деятельную переписку, повествуя им о своих Петербургских невзгодах и справляясь о ходе дела по исправлению грамматики и вообще интересуясь характером просветительной системы Н. И. Ильминского — основанной на образовании инородцев с помощью их природного языка и соплеменных учителей. Системе этой пришлось выдержать упорную борьбу против другого, противоположного направления, стоящего за господство в инородческих школах русского языка и русских учителей. Но система Н. И. одержала верх и официально была введена в инородческие школы Казанского округа.
Николай Иванович вместе с о. Макарием, кроме исправления грамматики, занимались так же составлением проекта нового устава православного миссионерского общества, который и был ими представлен Казанскому Архиепископу Антонию; Архипастырь в общем проект одобрил. Но сам Николай Иванович начал испытывать недовольство как на составленный, проект устава; ему казалось, что устав, прежде всего, дает много силы и власти клерикальному элементу. Это, по его мнению, объясняется предубеждением составлявшего проект арх. Владимира против прежнего состава Совета. Кроме того, его одолевало сомнение, способны ли русские по своей натуре к таким широким коллегиальным учреждениям, как православное миссионерское общество», у них не хватить терпения и стойкости. Он называет общество заморской выдумкой, свидетельствующей о недостатке надежды на Провидение. «Но если все так рассуждать,—прибавляет он, то придется тяжело жить на свете; и потому,—самое лучшее возверзить свои заботы на Провидение.» (стр. 14-я)
Труды по исправлению грамматики были закончены в августе 1869 г. Архим. Владимир, все еще бывший в Петербурге, глубоко и сердечно благодарил Николая Ивановича за его труды, указывая на то, что плод его трудов— «Алтайская грамматика» останется наглядным и вечным свидетелем и памятником для Алтайской духовной миссии и приглашал его принять на себя звание сотрудника миссии, не официальными, но нравственными узами с ней соединенного.
О. Макарий прожил в Казани более 1½ лет, большую часть своего времени посвящая пересмотру «Алтайской грамматики»; часы же досуга и отдыха исключительно посвящаемы были инородческой крещено-татарской школе. Его влекло сюда желание непосредственно и практически ознакомиться с направлением школьно-миссионерского дела, по системе И. И. Ильминского, желание глубже изучить татарский язык, с Алтайским во многом имеющий сходство, а также и любовь к детям инородцам, напоминавшим ему покинутых им любимых Алтайских детей.
Участие о. Макария в жизни школы, по свидетельству Николая Ивановича, принесло большую пользу. Он учил школьников молитвам, пению церковных песнопений, переложил их на ноты по цифирной системе, оказавшейся для детей весьма пригодной и быстро усваиваемой, образовал хор и приготовил из среды его регента. В Великий пост и Пасху 1869 г. он первый совершал богослужение на инородческом языке; и первый же обучал новопоставленного инородческого свящ. Василия Тимофеева порядкам службы на татарском и русском языке. (Стр. 17).
О. Макарии выехал из Казани в начале зимы 1869 г., оставив по себе, как вообще в Казани, так и в школе самые приятные, светлые и радостные воспоминания. Совет Братства Св. Гурия избрал его своим пожизненным членом. Вслед за ним полетели от школьников многочисленные письма на Алтай, не медлил отвечать с Алтая как сам о. Макарий, так и школьники. Вот одно из писем о. Макария к Н. И. Ильинскому от 5 мая 1870 г. Он писал Николаю Ивановичу: «Ваша Казань, не вся впрочем, а известная Вам часть, теперь представляется мне с Алтая такою же, каким был для меня Алтай в Казани. Нередко я переношусь мыслию к Вам, с особенным чувством воспоминаю о многом, известном Вам. Письма Ваши перечитываю нередко, а огромную пачку писем из Вашей школы ношу с собой, пересматриваю, читаю их про себя, читаю их другим.
В этих письмах есть что-то милое, родное не для меня только, но и для наших; рыбак рыбака далеко в плесе видит. Как только я получил эти письма, прочитал их прежде всего в Чопошской школе. Нашим палдарга нравились родные звуки ташкын палдарынын; одна девочка тут же написала от себя ответ на эти письма; письмо её я посылаю в Вашу школу, — пусть не побрезгуют им, что написала не хорошо».
Архим. Владимир в начале 1870 г. выехал из Петербурга на Алтай, на пути заезжал в Казань, подробно осматривал крещено-татарскую школу, входил во все стороны её жизни и подробности приёмов обучения, всем остался весьма доволен и дал обещание «устроить на Алтае новые миссионерские школы и приводить прежние в более целесообразное положение, с применением к местным условиям Алтая системы Казанских школ. (стр. 16).
И действительно, Казанская система скоро оказала свое благотворное действие. Применением её прежде всего занялся сам о. Макарий в своем Чопошском отделении. От Чопошской школы были сделаны два отсадка: в Унурлю и Манджуреке. В Унурлю нашлось учеников 4 чел. Обучение началось при Чевалкове, а потом был оставлен маленький учитель Димитрий.
Обучение состояло из рассказов по священной истории, —по картинкам, в пении, чтении и письме, на сколько знал и умел сам учитель. На Пасхе было хождение с св. иконами в Унюрлю,—причем были и Чопошские ученики. Вечером один из учеников прочитал из татарской книжки, другой рассказал повесть из св. истории, а все вместе пропели стих о последнем веке на Алтайском языке, суреенду яргы, составленный Чевалковым. Все были очень довольны, а у двух девочек на глазах навернулись слезы. Манджурекцы, присутствовавшие при этом, и убедившись, что дети Чопошские учатся хорошо, стали просить и себе учителя, обещаясь дать помещение и жалованье. К ним послан был тот же Димитрий, который и повел дело успешно.
О. Макарий часто сообщал Н. И. о ходе миссионерского дела, о школах, новых миссионерах, новых переводах. Николай Иванович, в свою очередь делился с ним Казанскими вестями, принимал участие в издании Алтайских переводов, уведомлял о своих новых трудах, между прочим, советовал спешить переводом евангелия, хотя бы только от Матфея, указывал им на замеченный в Алтайской литургии недостаток, что тайные священнические молитвы напечатаны на русском, а не на инородческом языке, ссылаясь на свидетельство о. Тимофеева, который по опыту находит, что читая на своем родном языке эти священные и таинственные молитвы вполне проникается их духом и содержанием, а читал по-русски, едва даже в половину чувствует это. (Стр. 29-я).
Вместе с тем Николай Иванович советовал размножать писцов, и письменные переводы, не спеша печатанием, потому что письменные переводы можно и исправить, а печатанные нельзя, —печатать нужно: букварь, свящ. историю, катехизис и рекомендовал к сведению свои практические замечания о переводах, напечатанные в «Православном собеседнике». Для успехов миссионерского дела Н. И. рекомендовал также Алтайским миссионерам посылать малолетков — инородцев с книжками назидательного содержания на родном языке в аулы язычников и там заставлять их читать и петь молитвы христианские. (Стр. 27-я).
Алтайская миссия усиленно принялась, но указаниям Николая Ивановича, за переводы. Главными тружениками в этом деле были о. Макарий и Чевалков. Даже старшие ученики школ делали переводы с русского на инородческий скоро и правильно; по рукам появилось иного тетрадок с разного рода рассказами, повестями, баснями, нравоучительными статьями. О. Макарий высказывал надежду, что можно надеяться на достойных преемников М. В. Чевалкову, который в поте лица проложил другим дорогу.»
В 1871-м г. в Казани была напечатана обличительная басня Чевалкова «О русском петухе и Алтайском филине» по поводу её появления в свете о. Макарий писал Николаю Ивановичу:
«Тысяча спасиб за напечатание петуха и филина, писал о. Макарий от 28 янв. 1872 года Николаю Ивановичу. Я получил эту книжку совершенно неожиданно и целых три дня было на душе у меня особенно весело. Вы не раз мечтались мне и во сне, и всегда с обычной Вашей добротой. Не солгу, если скажу, что поминаю Вас каждый день..: «Петуха и филина» наши дети любят читать всего более. Никакое чтение так не нравится не только крещеным, но и некрещеным, как — о петухе и филине. Молва о петухе и филине расходится далеко. Нередко бывает, что некрещеные, услышав, что у новокрещеных будут читать книжки, нарочито приходят послушать...
Однажды Сергей читал о петухе одному каму старику, который считает себя лучшим в своем роде. Кам сначала, когда речь шла в шутливом тоне, смеялся вместе с другими, но потом, когда петух стал разоблачать камские плутни, старик не знал, куда деваться от стыда; после говорил, что такие обманщики, каковыми представлены камы в книжке, были до пришествия И. Христа на землю, что он кам беседует с Богом и следовательно написанное в книге к нему не относится. «О. Макарий прислал содержание—сказок и басен, направленных против разных пороков Алтайцев. «Это—самая вкусная приправа ко всякой домашней беседе с народом, писал о. Макарий.
«Есть и еще у вас материалы для чтения:—свободные переложения житии святых, биографии крещеных инородцев, записка учеников и учителей. Но просить о напечатании всего этого о. Макарий пока не осмеливался, потому что требовали скорейшего отпечатания вещи, наиболее нужные и прежде всего всенощное бдение. В 1875 г. притчи Чевалкова однако были напечатаны при содействии Николая Ивановича в Казани, а в 81-м г. вышли вторым изданием в 2-х выпусках.
Для успешного и ускоренного хода по печатанию Алтайских переводов миссионерское начальство пришло к мысли иметь у себя свою цензуру и типографию; дело это возбуждено в 1872 г. чрез того же Николая Ивановича; только Николай Иванович со своей стороны на проекты цензуры и типографии смотрел несколько иначе. Он считал наилучшим, чтобы Алтайская миссия пользовалась Казанской цензурой, а заведение типографии считал делом чрезвычайно трудным и для миссии неисполнимым.
Однако в 1876-м году разрешение на цензуру и типографию было дано; цензура тотчас же вступила в действие, а типография еще не была открыта. Переводы печатались в Казани или Томске. Около этого же времени возникли сношения с Казанью по новому вопросу—об отправлении в Казань наиболее способных из обучавшихся в миссионерских школах для продолжения своего миссионерского образования в Казанской учительской семинарии. Первыми посланными в 1878 г. были два инородца Михаил Ташкынов и Степан Тодогошев. Николай Иванович дал лестный отзыв о новых питомцах, за что в свою очередь начальник миссии архимандрит Владимир благодарил Николая Ивановича.
Чрез Николая Ивановича архимандрит Владимир просил Высокопреосвященного Павла не отказать в ласке его ребятишкам «на чужой стороне и от таковой особы будет им особенно приятна и полезна», при этом письме был приложен особый клочок для самих учеников,— а также просьба: можно ли ребятишкам послать иногда сколько-нибудь деньжаток? (стр. 42-я). «И о. Макарий не оставлял Казанских питомцев своим вниманием и письмами. В ожидании их из Казани, он писал: Михаила со Степаном мы ожидаем, как из печи пирога, хвалил их желание возвратиться на родину и надеялся, что они возвратятся такими же милыми и родными, какими были отпущены в чужие края.
По приезде в Алтай, Таткынов был определен в центральное Улалинское училище, а Тодогошев (ныне миссионер—священник Стефан Борисов), сначала был учителем в походных школах, а потом отправлен в Киргизскую миссию. Вместо прибывших, отправлена была в Казань новая пара: Иван Штыгашев и Козьма Уканаков, а на следующий год Моисей, но Моисей в Казани умер. Особенно настойчиво рекомендовал о. Макарий Ивана Штыгашева, воспитанного под крылом прот. Вербицкого. Он хорошо окончил курс, по возвращении в миссию проходил различные миссионерские должности и теперь подвизается в сане священника. Уканаков к миссионерской службе оказался сначала мало пригодным.
В 1883 г. Преосвященный Владимир Бийский был переведен в Томск Епархиальным Епископом, на архимандрита же Макария была возложена должность начальника миссии, с возведением в викарные епископы. Николай Иванович радостно приветствовал это назначение, выражая уверенность в более тесной связи между Алтаем и Казанью. В ответ на это письмо Преосвященный Макарий сетовал на недостаток священников миссионеров из инородцев, что бы можно было заместить все миссионерские станы Алтая и киргизской степи свящ. инородцами, организовав инородческие приходы.
Особенно настоятельная нужда и таковых сказывается в Кузнецком уезде. Вместе с этим Преосвященный Макарий извещал Николая Ивановича, что в Бийске положено начало инородческой учительской семинарии. Семинария открыта пока с одним классом—учителем в нее был назначен М. Л. Герасимов из студентов Казанской академии, катехизатором о. Иннокентий, Алтайскому языку обучал сам Преосвященный.
В 1885 г. духовная связь Казани с миссией еще более закрепилась одним достопримечательным событием. Бийская деловая архиерейская церковь посвящена была Казанской Божией Матери с тою целью, чтобы она, став здесь на рубеже языческого Алтая, как иногда в сердце магометанского царства, была мощным покровом и защитой всех трудящихся на миссионерском поприще и утешительницею новообращенных.
В силу этого Преосвященный Макарий в письме к Николаю Ивановичу и выражал желание иметь для этой церкви копию с Чудотворной иконы, находящейся в Казанском женском монастыре и при том такую, которую списал бы иконописец незазорной жизни или сестра обители, опытная в иконописном искусстве с надлежащим приготовлением к оному делу постом и молитвою—красками освященными при Чудотворной иконе.
Все было сделано так, как желал Преосвященный и икона в 1885 г. была привезена, где торжественно встречена всеми гражданами Бийска. Препровождая икону, Н. И. писал, что этим священным даром и как бы благословением Казани Алтаю, последний обязан Владыке Палладию и настоятельнице монастыря и что потому нужно благодарить их и написать об этом в отчете миссии.
Особенно оживленные сношения между миссией и Николаем Ивановичем возникли по вопросу об открытии Киргизской миссии. Вопрос этот был поднимаем еще в 69-м году арх. Владимиром, но встретил противодействие со стороны тогдашнего Начальника края—генерал-губернатора Кауфмана. С ходатайством к нему обращался и Николай Иванович, но оно не имело никаких последствий.
В 1880-м г. Преосвященный Владимир, предприняв нарочитую миссионерскую поездку по Семипалатинской области, успел собрать достоверные сведения, что настроение киргиз по отношению к православию не может быть названо неблагоприятным,— а так же осмотрел и обследовал места, которые могли бы быть центральными миссионерскими пунктами. Вслед за этим, надеясь на сочувствие Генерал-Губернатора Г. А. Колпаковского, арх. Владимир послал ходатайство в Совет Православного Миссионерского Общества и в Святейший Синод и в 1881-м г.; ходатайство было уважено.
Начальство миссии поэтому обратилось в Казань за высылкой противомусульманского Сборника и разных руководств и пособий для киргизского миссионера. Николай Иванович, высылая просимое, выражал, однако, опасение как бы слишком решительными и открытыми действиями миссионеры не возбудили в киргизском населении какого-нибудь волнения, требовал величайшей осторожности и в некотором роде даже прикровенного образа действия. (47-я стр.).
В следующем году был назначен первый киргизский миссионер свящ. Филарет Синьковсый, служивший до того времени в Черно-Ануйском отделении Алтайской Духовной миссии. Сначала он жил в Усть-Каменогорске, потом в Семипалатинске, а в 1883 г. переехал в назначенный поселок Буконь, где и принялся энергично за проповедь киргизам, при помощи толмача новокрещеного киргиза Алексея Халуева; ознакомившись с состоянием киргизского населения, о. миссионер пришел к заключению, что проповедование слова Божия среди киргиз вовсе не сопряжено с какой-либо угрожающей опасностью, что киргизы, напротив, чужды фанатизма и что корыстолюбивое и малограмотное их духовенство, не пользующееся к тому же никаким авторитетом, не в силах нафанатизировать их, — что сами они не чуждаются русского влияния и обладают способностью усвоения русского языка.
Николай Иванович к этим сообщениям относился крайне недоверчиво и с явным беспокойством, так что Преосвященный Макарий вынужден был умерять его подозрительность. От 20-го августа 1883 г. Преосвященный Макарий писал Николаю Ивановичу: что генерал-губернатор Колпаковский озабочен отводом земли для Буконского стана и преобразовании близ живущих киргиз в особую волость. Но Николай Иванович не поддавался извещениям и в ответном письме своем писал: «не обольщайтесь теперешней тишиной
Киргизской степи, киргизы—это море, способное взволноваться от самых пустых слухов, это—степной пожар, пылает старая трава и всякая сушь, а пламя развивается на несколько верст (51 с.). Николай Иванович опасался, что если гражданское начальство и в самом деле отрежет для киргиз земельные участки, то это разозлит некрещеную массу и повлечет к нескончаемой вражде и побоищам, вооружит Киргизский народ против миссии и сильно воспрепятствует успехам её (51—52)
«Сущность и основа моих мыслей состоит в том, чтобы переведены были на киргизский язык православные вероучительные, священные и богослужебные книги и чтобы открыто было училище для киргизских детей с преимущественным употреблением киргизского языка. В этих видах Николай Иванович предлагал по прииеру прежних лет, прислать в Казань для обучения киргизских юношей и со своей стороны рекомендовал на первый раз учителя из Оренбургских татар Ивана Спиридонова. До времени назначения Николай Иванович поручил Спиридонову заняться переводом на киргизский язык книг: «Священной Истории», «Молитвенника», «Воскресной службы 6-го гл.», «Часослова» и «Пасхальной службы».
Устроив эти дела Николай Иванович выехал в Петербург, где и прожил в течение 8 месяцев, занимаясь решением разного рода школьных в миссионерских вопросов, не переставая в тоже время радеть о делах миссионерских, в особенности Алтайских. На Алтае были очень обрадованы уведомлением Николая Ивановича о назначении Спиридонова, потому что при киргизском миссионере переводчиком состоял некрещеный киргиз Ибрагим, непригодный, для переводных работ, да в тому же весной 1886 г. он ушел совсем с миссионерской службы в волостные писаря.
До приезда Спиридонова был назначен из Алтайских миссионеров Степан Тодогошев, но он всецело был занят школой и не мог уделять времени на переводы. О. Филарет Синьковский выхлопотал для будущего учителя жалованье 80 р. из сумм казачьего войска. Однако все заботы и хлопоты оказались напрасными. Назначить Спиридонова учителем в Киргизскую миссию, по неизвестным причинам, не пришлось, тогда Алтайская миссия начала сама у себя готовить миссионеров для киргизской миссии.
Преосвященный Макарий писал в 1887 г. Николаю Ивановичу: Алтайцы могут отлично читать киргизские книги и приучаются говорить с новокрещеными киргизами; летом хотим послать их в киргизскую степь для ознакомления с разговорным языком. В том же году в Бийске была открыта частная типография с некоторым пособием от миссии, снабжённая алтайскими шрифтами; в ней печатались некоторые книги, сгоревшие во время пожара (59-я стр.)
В том же году вышел из печати в Казани «Словарь Алтайского языка», составленный протоиереем Василием Вербицким. Николай Иванович просматривал его, по случаю поездки в Петербург, более года. Препятствовало успешному просмотру отсутствие помощи знающего язык Алтайца, а так же и оскудение средств: высылая словарь, Николай Иванович просил «устроить тщательную проверку» через природных инородцев, ибо в таком обширном и многосложном труде требуется возможная точность, верность и осмотрительность.
В тот же раз Николай Иванович писал Преосвященному Макарию: (стр. 60—61) спрашивал, что если в Бийске какие книги погорели, то в Казани они сохранились и их можно выслать; «а деньгами в прежние годы были богаты, а теперь оскудели», потому что с усиленным развитием грамотности среди инородческого населения, увеличился и спрос на книгу, продажа же книг не организована и раздаются они безмездно.
О книжной нужде Алтайской духовной миссии Николай Иванович писал и Обер-прокурору Святейшего Синода Константину Петровичу Победоносцеву, который очень интересовался Алтайской миссией, в особенности же деятельностью о. Филарета. Узнав, что ходатайство миссии об открытии Кош-Агачского стана не уважено, Николай Иванович со своей стороны обращался с новым ходатайством в Совет Православного Миссионерского общества; тем более, что до него дошли слухи, будто бы около того места какой-то выходец из Монголии поставил свою кумирню и насадил ламайство.
Николай Иванович изложил это обстоятельство в особой записке Константину Петровичу, указывая на опасность наступающего язычества и необходимость скорых против него мер. В том же письме Николай Иванович сообщает, что Преосвященный Оренбургский открывает киргизскую миссию, а Преосвященный Туркестанский основываете Иссык-кульский монастырь. «Однажды получил я письмо из Верного от одного новокрещеного Тарачинца, написал арабскими буквами так фигурно, что ничего не разберешь, вклеил несколько арабских слов, Спасителя называет Богом и Сыном Божьим, называет его «Иса,» как в Коране и ставит его на одну доску с Ноем, Авраамом и Давидом»; а по моему мнению, в христианских переводах не следуете допускать магометанских искажений христианских имён, ни арабских присловий.
Совместно с этим Николай Иванович писал Преосвященному Макарию о своем знакомстве и сношениях с Преосвященным Тихоном Енисейским. Он предлагал ему, чтобы инородческая деревня Штыгашева, близкая к инородческим селениям Минусинского уезда и весьма отдаленная от Бийска и Кузнецка горами и тундрами, была причислена к Енисейской епархии. Священником для неё он рекомендовал Иоанна Штыгашева.
«По моему мнению, добавлял Николай Иванович, Минусинские татары требуют единодушных между Красноярским Преосвященным и Алтайскою духовною нашею мер к их христианскому просвещению и утверждению к православию; иначе, если у них заведется магометанство—это будет язва великая и неисцелимая. Благо, теперь сошлись такие благодушные соседи,—Вы и Преосвященный Тихон, что можете устроять дело без соревнования» (65-я стр.), при этом Николай Иванович прибавлял, что вполне одобряет, что новокрещеные киргизы привлечены учиться в Бийске, но только выражает сомнение, что эти мальцы очень самонадеянны; они слишком легко и резко накидываются с обличениями заблуждений и миссионерскими предложениями; при отправлении таковых к киргизам Николай Иванович советовал давать им твердое направление.
В 1888 г. из миссии была прислана новая литургия на киргизском языке. Преосвященный Макарий писал при этом об успехах катехизаторского училища, в котором обучалось уже 30 детей всяких мест и племён. Киргизскому языку обучал их Черно-Ануйский киргиз Истомин. «Вот это хорошо, отвечал Николай Иванович, что у Вас в катехизаторском училище много воспитанников разных племен и мест: постарайтесь сохранить их от слияния языков, как разноязычие в сионской горнице было необходимым в действительным орудием распространения православной веры, так и у Вас пусть разноязычие в Бийском училище послужит орудием к распространению Христовой веры по всем закоулкам Алтая, за его пределы, в областях Монголии и Китая, киргизской степи и Семиречья.
Нельзя ли иноязычных ребят упражнять в переложении на их родные наречия ваших уже готовых Алтайских переводов, например житий святых и вероучительных статей, а затем и богослужебных чинопоследований. А ваш двадцатилетний киргиз Истомин сохранил ли частоту своего киргизского языка при долголетнем сожительстве в Черном Ануе с Алтайцами. Вы его проверьте чрез Буковских выходцев. (стр. 68-я) В заключение Николай Иванович кроме прислать ему для просмотра и ознакомления новые киргизские переводы, евангелие и некоторые другие, дабы отделить излишнюю и предосудительную арабско-магометанскую примесь; кто то писал мне—кажется, Тодогошев: Алла тагала, это «тагала» вовсе не нужно, — это прибавка арабско-магометанская (69-я стр.).
Преосвященный Макарий прислал Николаю Ивановичу советы и инструкции миссионерам. Советы Николаю Ивановичу в общем содержании понравились, но в частности против некоторых он возражал. Во всём его содержании чувствовалась рука, чужая Алтайской простоте, рука зараженная немецкой, по мнению, Николая Ивановича наукой и академической цивилизацией, наприм.: «К чему эти слова: епизод, корпорация, контингент? К чему эта пестрота, эти павлиньи перья! Велите отложить эту мишуру, и ваше дело будет без пятна блистать чистым светом» (стр. 69-я).
Николай Иванович выписывает 2-й пун. инструкции: назначаемые в катехизаторское училище ученики должны быть хорошо известны миссионеру, как люди неиспорченные нравственно; это—великое дело и преимущество Ваше. «Обучение чтению и письму лучше всего вести по звуковому способу». Совместное чтение и письмо Николай Иванович признает несостоятельным. Миссионерские школы, в особенности в тех местах, где есть раскольники, обязательно должны держаться буквослагательного метода.
Вместе с этим Николай Иванович восстает против того, что в миссионерские школы вводятся программы церковно-приходской школы; он находит слишком обширными и неспособными. Поэтому, Николай Иванович советует обратить внимание на введение к программам, написанное протоиереем Исаакиевского собора Петром Смирновым, об отношении учителей в школам грамотности, где между прочим, говорится в об инородческих школах. Николай Иванович сообщает, что и сам писал о школах домашних и инородческих,—и написанное им благосклонно внесено в текст программы.
Он рассказывает истории составления этих программ. Составлялись они в Петербурге, в бытность там Николая Ивановича, в училищном Совете при святейшем синоде; Николай Иванович каждый раз был приглашаем в заседания. Заметив, что Совет все свое внимание обращает на церковно-приходские школы с обширными программам и курсом и опасаясь как бы эти школы, об открытии которых будет предписано на всю Россию, не задавили и не притиснули братские—миссионерские, самые простые, но и самые удобные и полезные школы,—Николай Иванович вошел об этом в Совет с особым докладом о начальных школах и инородческих.
Большинство согласилось с мнением Николая Ивановича, но только некоторые говорили, что они ничего но имеют и не возражают против инородческих школ. Но Николай Иванович упрашивал членов Совета сказать об этих школах что-либо положительное и определенное, потому что в епархиях это молчание будет принято за запрещение. Тогда и были изданы положительные правила. Николай Иванович и высказывает недовольство, что в инструкции школы эти названы «школами грамотности», а не «грамоты», обыкновенно говорят: школа музыки, школа пения, живописи, письма. «Спросите: чему учат? Музыке, пению, живописи. Чему учат? Грамоте;—следовательно,—школа грамоты. Нельзя сказать «школа живописности»,—следовательно, нельзя сказать и школа грамотности, причем ссылается на «Церковные Ведомости», где в отчете о школах сказано «44 школы грамоты. И Зачем же Вы отступаете от указаний высшего учреждения и от здравого исполнения и идете во след новых истязателей русского слова» (стр. 72).
Разбирая дальнейшие пункты инструкции, Николай Иванович также не оставляет их своими замечаниями. Так к пункту 2-му, где сказано, что учителя обязаны каждый год перед началом ученья прочитывать введение к программе,— Николай Иванович заметил: это отлично, а разбирая заметки о религиозно-нравственном воспитании, отозвался: вот это у вас как учить молитвам, крестному знамению и проч., относящееся до религиозно-нравственного воспитания, превосходно и весьма назидательно. Это уже и видно,—Ваше дело, извлеченное из долгого опыта Вашей миссии. (72 стр.)
Вслед за этим Николай Иванович получил из Бийска Алтайскую литургию, вновь напечатанную в Бийске. В ней сделаны были предложения да Абаканском наречии с указанием фонетических и грамматических особенностей других наречий и с составленными пробелами для написания других переложений. С внешней стороны издание Николаю Ивановичу очень понравилось и он называл его образцовым, советуя Преосвященному спешить печатанием переводов, а за средствами обращаться к местным купцам—благотворителям. О себе же Николай Иванович сообщает, что они денежными средствами очень скудны, все печатает в долг,—благо верят добрые люди, задолжали в разных типографиях до 1000 р. —а остановиться печатанием нельзя; книги плывут, как вода в решете, а грамота распространяется с году на год. На Миссионерское Общество надежды мало: оно же чем далее, тем более урезывает расходы на печатание. (73-я стр.)
Заслышав, что в Бийске открыто противораскольническое братство, Николай Иванович спрашивает: не ослабите ли Вы этим миссионерскую часть? Конечно, и эту застарелую язву нельзя оставить без внимания в врачевании. Все нужно и как настоятельно нужно! И как мы во всех отношениях скудны!
В начале 1888-го г. Преосвященный Макарий, изготовляя отчет о состоянии миссии, уведомлял Николая Ивановича, что изгнаны из отчета все иностранные слова, которых терпеть не мог Николай Иванович, крепко стоящий за чистоту русского языка (74 стр.) В этом же письме Преосвященный сообщал Николаю Ивановичу, что им найдены Остяцкие переводы некоего Григоровского, кои при письме и препровождались. Как показал опыт, для Остяков эти переводы оказались непонятными, но так как они были печатаны Казанской переводческой командой, то Преосвященный ничего не сказал о них в отчете, а счел за лучшее препроводить их на рассмотрение Николаю Ивановичу. Николай Иванович благодарил Преосвященного за присылку рукописей Григоровского, а, главным образом, за то, что не обнародовал их до совета с ним.
Николай Иванович сообщил Преосвященному более или менее подробные сведения о Григоровском и его трудах. Григоровский был сын чиновника, родился в Вятке, потом перевезен был в Уфу, кончал гимназию и 2 года учился в Казанском университете; во время студенческих беспорядков он был уволен из университета, поступил в Вошкинский завод, а оттуда административно был сослан в Нарымский край. Здесь он поселился у инородца рыбопромышленника Ивана Степановича и начал учить у него детей, обучаясь в тоже время и сам местному языку.
Достаточно подучившись, он принялся за составление книг; составил азбуку, священную историю, объяснение праздников и молитв, положил начало переводу евангелия. Уже после, по возвращении из Казани, Григоровский пересмотрел, дополнил и выправил все четыре евангелия, а после них перевел весь апостол и апокалипсис. В Казани были получены две толстых претолстых тетради Григоровского, первая—с разного рода статьями, теми самыми, которые были отпечатаны в Казани четырьмя книжками; вторая тетрадь заключала в себе четыре евангелия,—все эти рукописи хранятся в библиотеке Казанской академии.
Тетради написаны в два столбца—один для русского текста, другой для остяцкого; русский текст был написан мелким, но четким письменным почерком,—остяцкий печатанными буквами, весьма тщательными и правильными. Профессор Саблуков разбирал эти тетради, выписывал слова и формы,—при помощи найденной ими самоедской грамматики Кастрена, в которой есть и остяцкое наречие,—хотя и близкое к переводу, во все-таки нетождественное. Переводы Григоровского были пересыпаны руссицизмами.
Тогда Николай Иванович порешил выписать в Казань самого Григоровского я с ним еще двух остяков. Григоровский был известен в Казани еще и ранее. В 70-х годах Преосвященный Мелетий, скончавшийся Епископом Рязанским, проезжая из Сибири в Казань на пароходе, на р. Оби встретился с Григоровским, разговорился с ним, узнал о его инородческих переводах и советовал послать их Митрополиту Иннокентию. Григоровский так и поступил; из средств Миссионерского Общества ему назначено было ежегодное пособие в 100 р., а переводы его были отосланы в Казань для просмотра.
Вызову Григоровского в Казань препятствовало то обстоятельство, что он был ссыльный. Пришлось ходатайствовать, в результате чего Григоровский был освобожден от всех последствий ссылки. В 1879 г. Григоровский с двумя остяками инородцами прибыл в Казань. Когда Николай Иванович дня через 3—4 после их приезда завел речь о складе остяцкого языка, предлагал несколько татарских оборотов и Иван Степанович перелагал их, согласно с татарскими, все было хорошо; но когда начали разбирать переводы, долгое время бились безуспешно над несколькими строчками.
Иван Степанович уверял что перевод не нуждается в исправлениях, что и дома его общими силами несколько раз правили и дорогой на пароходе только им и занимались; очевидно, Иван Степанович испугался продолжительной и обещавшей затянуться работы; ему нужно было, во-первых, съездить в Москву, а во-вторых, спешить домой, потому что если бы он не успел на пароход, то он должен был бы остаться на зиму и тогда потерял бы весь рыболовный доход и все заданные остякам деньги, что грозило бы ему окончательным разорением.
В начале августа Иван Степанович все-таки улучил время, чтобы побывать в Москве, а Григоровский работал до сентября. Он каждый день вставал в 4 часа и работал до ночи, а прогуливался только до типографии с корректурой. Для ускорения печатание производилось в 2-х типографиях. В заключение своего письма Николай Иванович писал о Григоровском: он с младенчества воспитан был в религиозном и набожном духе и сохранил его в ссылке и до смерти. В книжке о молитве во второй её половине его собственные рассуждения прекрасны. Благочестивый, серьезный труженик; Вы должны молиться за упокой его души, а не верить всякому зубоскалу и завистнику. Вы сего раба Божия Николая запишите в диптих для поминовения, как труженика (стр. 77-я). Да, впрочем и заведовать нечему; Григоровский всего получал 100 руб. в год. Хорошо, что Вы зачеркнули, — стыд бы был Вам. Григоровский ошибся в языке, перевел плохо синтаксически, но нравственности был образцовой. Пожалуйста, исправьте о нем своё понятие.
В том же письме Николай Иванович сетует, что Преосвященный Тихон, Епископ Енисейский, человек знакомый, не прислал ему описания совместной поездки по епархии. Вместе с этим было послано тунгусское евангелие и гольдское объяснение праздников; Николай Иванович просил Преосвященного просмотреть примечание комиссии.
Не получив в 1888 с. отчета миссии, Николай Иванович писал, что он из Томских Епархиальных Ведомостей все-таки прочел о деятельности миссионера—учителя Каншина, которую хвалит и одобряет. Преосвященного Макария благодарил за то, что он повытолкал из отчета массу иностранных слов, но все еще осталась малая толика этого сору. Усерднейше прошу изгнать впредь навсегда слово процент. Оно уместно только в денежных расчетах и вовсе не идет к числу крестившихся. (78 стр.)
Заслышав что в Минусинский беззащитный и темный край, что туда начинают проникать с пропагандой магометанские торговцы, Николай Иванович советовал организовать здесь инородческий миссионерский приход, назначив туда священником Иоанна Штыгашева, о чем и просил войти в сношение с Преосвященным Тихоном. Известившись далее, что упорные языческие зайсаны на Алтае противодействуют евангельской проповеди и если оставить их в покое, — опасно; можно довести их до закоснелости, а если прибегнуть к крутым мерам, можно довести до озлобления. Нельзя ли применить к ним главную миссионерскую силу Михаила Васильевича.
Строго говоря, размышляет Николай Иванович, рассуждения и споры едва ли могут убедить иномыслящих, преклоняет и располагает в пользу истинной веры безупречная чистая жизнь проповедников и разные благодеяния и особенно же чудесная сила веры и молитвы.» Николай Иванович очень интересовался поездкой Преосвященного в Алтай, расспрашивал, какие у него были толмачи, какие сделаны переводы, одобрил намерение Преосвященного отдавать остяцких мальчиков в катехизаторское училище, советовал открыть в Нарыме миссионерские школы с родным языком, предлагал упомянутые книжки Григоровского, как материал, который можно было бы перекроить по инородческой конструкции потому что слова то в них, большею частью хороши, только перевод слишком плох.
Николай Иванович просил Преосвященного о скорейшей высылки киргизских изданий, которые как по недостатку переводчиков, так и малой разработке самого языка, совсем почти не появлялись: печатался лишь один перевод евангелия от Луки, потому что по слухам евангелие от Матфея было уже переведено на Алтае—составленный в Тургайской области свящ. Мозохиным в учителем Иваном Спиридоновым. Для перевода Спиридонов был вызван в Казань к Николаю Ивановичу, дело шло медленно, Николай Иванович ослаб «мозгами и глазами,» голова отяжелела, так что самое незначительное напряжение внимания было для него страшно тяжело и он не мог подолгу читать корректуры.
Чистоте перевода мешали некоторые лишние, но бесполезные для инородческого языка союзы, частицы и т. п. Препровождая Преосвященному несколько экземпляров переводов, Николай Иванович просил его «прочитывая исправливати, а не клясти». «Я и по себе знаю,—прибавляет он,—когда был молод и легкомыслен, всегда горячо и заносчиво критиковал чужие мнения и труды. Теперь я летую в Ставрополе и по отпечатании велю прислать Вам сотню экземпляров, сотню Вашему Оренбургскому тезке, и сотню Тобольскому Авраамию. Николай Иванович не преминул заявить, что он удивлялся «соседу с западного боку» потому что он вздумал выписывать татарские книги, не имея годных к тому проповедников, пуская только одни книги в степь киргизскую. По-моему, это вовсе неладно. (83 стр.)
По получении из Казани евангелия, Преосвященный Макарий разослал его во всем станам. В ответном своем письме Николаю Ивановичу он уведомлял его о новых планах и ожиданиях относительно успехов усиления Алтайской миссии. О. Филарет имеет намерение издать евангелие от Матфея на киргизском языке и напечатать его арабскими буквами. Учитель катехизаторского училища о. Мефодий изъявил желание учиться Остяцкому языку и требовал для себя остяцких книг. В катехизаторское училище начали поступать из Енисейской епархии Сагайцы, которые также нуждались в книгах на их родном языке. Преосвященный Макарий писал Николаю Ивановичу, нельзя было бы как-нибудь повлиять в этом деле на местного Преосвященного.
Сетовал Преосвященный и на недостаток средств по содержанию миссионеров, вследствие чего их начали определять на приходские места или другие, оплачиваемые должности учителей в казачьих школах, и даже волостных писарей. О киргизском евангелии Николай Иванович отзывался, что оно немножко отдается русским и киргизским духом и что он старался смягчить этот недостаток, —все-таки вышло ближе к киргизскому характеру и на первый раз довольно удовлетворительно; когда природные киргизы серьезнее и душевнее войдут в это дело, тогда оно пойдет далеко успешнее.
Радостей и надежд на успех миссионерского дела среди киргиз, о чем сообщал в своем письме Преосвященный Макарий, Николай Иванович не разделяет. «Вот, о. Филарет смотрит слишком снисходительно на маленькие школки в аулах; напротив, это очень страшная своей многочисленностью сила; это—саранча, которая ничтожна, если посмотреть на каждое насекомое в отдельности, но их масса, которая опустошает целые области и убивает народ голодом. Он думает распространить христианство вновь изданным евангелием на киргизском языке; это большая ошибка и большая опасность, п. ч. татарские менторы постараются это евангелие протолковать превратно и соблазнительно.
Как можно давать в руки врагам святыню; при том же Британское библейское общество недавно издало прежний киргизский перевод Нового Завета и распространило его в степи. В Вашем переводе, напечатанном арабскими буквами, если он столкнется с Британским переводом, без сомнения окажутся разности и противоречия, а это опять даст врагам христианства оружие для глумления и нападок.» (стр. 87-я)—Николай Иванович и ранее неоднократно внушавший Преосвященному не полагаться на содействие гражданского начальства, теперь опять возвращается к тому же вопросу.
Напоминает Преосвященному, что тот всегда хвалил начальника степного края генерал-губернатора Колпаковского, а между тем, по распоряжение самого же Колпаковского, при Акмолинских Областных Ведомостях печатается особое приложение на киргизском языке, в котором Николай Иванович явно подмечает направление киргизской обособленности, что прямо подкапывает миссионерскую почву; доказательство этого видит в том, что в приложении печатается история Тюркского племени немца Вамбери, заклятого врага России.
Перевод вообще плох и неверен, к тому же способен возбудить в киргизах заносчивость и претензии на своё превосходство пред русскими: мы-де потомки тех Чингизханов, Тамерланов и Батыев, перед которыми пресмыкались и унижались русские князья (стр. 88-я). Как это может допускать генерал-губернатор, или он вовсе не глядит в газету? Вообще Николай Иванович советует не рассчитывать на чужую помощь; «на чужие хлеба не будьте падка; на все дадут денег, да и станут командовать по своему вкусу».
Обращаясь к катехизаторском училищу, Николай Иванович выражает довольство смешению языков. Он советует поддержать все наречия и рекомендует ввести в училище особые практические занятия и упражнения, при коих бы известное место из учебного руководства, каждый читал на своем наречии,—киргиз на киргизском, сагаец на сагайском, шорец на шорском, и чтобы каждый из них в своем родном улусе мог проповедывать и своим говором, и своим наречием.
Говоря о катехизаторах Николай Иванович устремляет свой взор и на будущую их деятельность, высказывая свое мнение, что они «самонадеяны и резко налетают на инакомыслящих, если это удобно и допустимо на Алтае, то в киргизской степи неудобно. Киргизы—народ тонкий и ловкий на словах, как раз просмеют и сконфузят. Надо все говорить и делать исподволь, подумавши (стр. 88), Николай Иванович одобрял о. Мефодия за желание ознакомиться с остяцким языком и рекомендовал ему в руководство грамматику Кастрена, которую можно выписать из Петербурга, а также и труды Григоровского, но только предупреждал, что изучение остяцкого языка чрезвычайно трудно, потому что ни деревушка, что ни человек, то особое наречие (89).
От 24-го октября Николай Иванович писал Преосвященному Макарию: что он рукопись евангелия от Луки на киргизском языке показывал проф. Миротворцеву и тот ее не одобрил. Относительно переводов советовал в Бийске скорее все, что только нужно, обещаясь уплатить в Казани, чтобы не тревожить Совет Миссионерского Общества.
Николай Иванович поставляет на вид, почему в изданных миссией книгах на главном листе не выставляется: «издание Миссионерского Общества»? Разве Вы хотите бунтоваться против миссионерского Общества? Все мы живём по его милости; только вам нужно предварительно получить смету, сколько и что будете печатать, потому что мы здесь много печатаем, да еще в Симбирске печатаются Чувашские переводы. Здешние типографщики нам печатают в кредит, но ведь нужно же когда-нибудь и их платить. Как бы нам не обанкротиться в одно прекрасное утро! (90-я стр.)
Преосвященный Макарий сообщает Николаю Ивановичу об успехах миссии на Алтае и Минусинском крае. Он уведомлял, что Преосвященный Тихон выразил большое внимание к делу просвещения инородцев, принял из Алтайской миссии в свою миссионерскую школу учителя инородца, послал несколько Сагайцев в Бийское Катехизаторское училище, содействовал распространению богослужения на языке Алтайских инородцев, оказывая покровительство миссионеру свящ. Иоанну Штыгашеву.
Около Штыгашева образовался новый миссионерский приход . И само Миссионерское Общество начало собирать сведения и справки о местах, где можно было бы открыть новые станы. (91 стр.) Преосвященный рассеивал опасения Николая Ивановича относительно положения дела в Киргизской миссии, объясняя их тем, что Николай Иванович напуган казанскими татарами и что степные киргизы вовсе не похожи на тех татар, а потому и нет нужды держаться в отношении к ним тактики осмотрительности и осторожности. И почему не верить искренности киргизов, когда они с усердием слушают миссионера? Им не для чего лицемерить. Слушают они евангельскую историю потому, что признают ее настолько же истинною, как рассказы муллы (91 стр.).
Преосвященный Макарий еще написал Николаю Ивановичу несколько писем в которых сообщал об открытии двух миссионерских станов в Киргизской миссии и предлагал на разрешение некоторые недоуменные вопросы по миссионерству, но Николай Иванович не отвечал. Здоровье Николая Ивановича сильно расшаталось; он стал жаловаться на головокружение, на болезни желудка и ног, потеря дорогих и знакомых лиц удручающе действовала на него. Мысль о близкой смерти начала им высказываться чаще и чаще. Как бы в предсмертной агонии, торопился он закончить все свои разнообразные Дела, которых скопилось очень много.
Но и среди этих забот и трудов он не забывал своей дорогой Алтайской миссии. Заботливость Николая Ивановича об Алтайской миссии простиралась до мелочей. В 1891 г. миссионер Оттыгашев прислал ему два 25 рублевых билета старого образца, при надлежавших одной престарелой Алтайке, не успевшей разменять их в свое время. Николай Иванович в бытность свою в Петербурге исхлопотал это дело. Еще ранее таким же образом он разменял 100 рублев. билет, изъеденный мышами. Побуждение, которое в данном случае им руководило, было желание поддержать авторитет миссионера и доказать алтайцам, чтобы они были уверены в силе и значении Штыгашева, как человека и в житейских делах для них полезного, а это может иметь важное значение для Штыгашева, как миссионера.
В 1891 г. Николай Иванович, заслышав, что на Алтае проповедует магометанство какой-то Абдул Измайлович, шатавшийся там в виде торговца, тотчас же написал Константину Петровичу, умоляя его посодействовать пресечению магометанства и в случае надобности даже доложить об этом Государю Императору. В тоже время об этом Абдуле Измайловиче Николай Иванович писал и Преосвященному Макарию. Все письмо отличается заметно болезненным нервно-раздражительным тоном (94 стр.).
«Из записок о. Константина Соколова заключаю, что этот Абдула уже давно шляется по Алтаю и сеет магометанство. Как же это до сих пор никто не обмолвился о магометанской пропаганде на Алтае и только о. Константин проговорился как бы случайно. Давно ли это, с чего разрешения и по какому поводу наползли татары в Ваш Алтай? Вы теперь главный в Томской губернии Архипастырь, имеете непосредственные сношения с Начальником губернии, вполне усердным к православной церкви; — не можете ли через него установить такую систему, чтобы магометан и буддистов не пускать на Алтай.
Магометане, как клопы, куда один проползет, расплодят целое гнездо и все заполонят. Я боюсь, что миссионеры слишком легко смотрят на магометанство, думая, что его легко препобедить и уничтожить. Напротив, оно очень хитро, умеет скрывать свои извороты, ведет пропаганду тайную и когда доведет дело до полной зрелости, тогда обнаруживает его, но миссионерам тут уже ничего не поделать. Не сочтите преувеличением, ежели я назову возможным, что лет через 50 на Алтае повторится та же история отступнических магометанских движений, какими страдает Казань», (стр. 97-я)
В этом же письме Николай Иванович жалуется на расстроенность своего здоровья; и действительно, означенное письмо Преосвященному Макарию было последним. 27 декабря 1891-го Николай Иванович скончался, оставив по себе в Алтайской Духовной миссии незабвенную и дорогую память. Миссия в своем отчете помянула его добрым словом.
Иван Новиков.
Томские епархиальные ведомости, Томск, 1901-1902 гг.
Переведено в электронный формат 11 июня 2013 года Евгением Гавриловым.
Ссылка на сайт обязательна!