Новоселов Иосиф. Радость больших забот
- Информация о материале
1.
Легкий розовый прутик — весь в белых накрапах цветов. Над прутиком — золотая пчела. Над пчелой—солнце. Над солнцем — Вселенная.
Все полно неуемной, стремительной силы. Прутик тянется к свету. Пчела спешит к улью. Солнце мчится по необъятным просторам Вселенной.
Над белым, душистым кипенем склонилось внимательное лицо человека. Человек вдохнул терпкий аромат мая, вскинул голову, и в глазах его отразились и снежные всполохи яблонь, и слепящее солнце, и голубой простор мирозданья. Как будто он вобрал в себя всю неиссякаемую силу бытия.
Куда же стремится он, такой обыкновенный и такой маленький в сравнении с миром?
В легких лепестках рождается сочная сладость будущих ягод.
Пчела несет в улей ношу янтарного меда. Солнце рождает и питает собой жизнь на планете.
Что же несет человек в этот яркий, близкий и далекий, знакомый и неизведанный мир?
2.
Он всегда куда-то спешил. Над маленьким, деревянным Барнаулом курились самоварные дымки. Самовар был признаком сытого мещанского довольства. Его разжигали шишками, собранными недалеко от двора. Пятая, Шестая Алтайская — тут и кончался Барнаул. А дальше — березняк, степь с лиловыми колокольчиками и лес с кукушкиными слезками.
У Иосифа Новоселова не было самовара — зато было восемь человек ребятья. На восемь человек — две пары ботинок и одна выходная фуражка с лаковым козырьком.
Иосиф Новоселов варил чай в жестяном котелке с оловянной заплатой.
Шубник Бухалов, хозяин фабрики, пил чай из серебряного самовара с затейливой монограммой-вензелем. Новоселов работал у Бухалова.
Когда находило на него доброе отцовское чувство, он поддавал меньшому, Ваньке, шлепка и говорил:
— Быть тебе, Ванька, шубником.
А Ванька ловил острым ухом зовущие паровозные гудки и по привычке торопился:
- Отстань, папашка, некогда мне.
И бежал, мелькая черными пятками, на зычный машинный зов.
Близ железной дороги, где нынешний клуб, громоздился тяжелый и неуклюжий фундамент будущей церкви. Казалось, зацепи за него жизнь якорем — и удержит, не отпустит.
Но жизнь проносилась мимо, и тащили ее, пыхтя и отдуваясь, горластые паровозы.
Кинулся Ванька вслед зеленому составу — по галькам, по смоляным шпалам. Споткнулся, упал. Смотрит — сидит на насыпи нищий, оборванный, нос грязной тряпицей завязан.
— И куда тебя нечистая тащит, — гундосо проворчал нищий. — Все одно от беды не убежишь, за счастьем не угонишься.
— А ты бы не каркал, убогий, — одернул его проходивший мимо человек в замасленной рабочей блузе. — Счастье — вот оно, видел? — Он протянул руку и сжал ее в огромный, закопченный кулак. — Схватим и не отпустим.
3.
Много лет спустя на чердаках нынешнего вагоноремонтного завода, в прошлом железнодорожных мастерских, находили большевистские прокламации. Барнаульские железнодорожники и пимокаты были в городе главной революционной силой.
Новая жизнь шла напролом сквозь мешанину дел и событий. Гремели митинги. Взвивались красные знамена над Демидовской площадью и над Хлебной. Сальные торговки в обжорках торговали пирожками с кониной.
А Ванюшка бегал в школу, из школы в шубно-пошивочную мастерскую. Там был пионерский отряд и было много хлопот. В небольшой клубной комнате с деревянными скамейками ребята заворачивали делами во всемирном масштабе. Они писали самодельной кистью на газетных листах: «Да здравствует РСФСР!», «Да здравствует революция!», «Да здравствует социализм!
Им казалось: сидят где-то буржуи, жирные, толстобрюхие, сатанеют от злости и ничего сделать не могут. Потому что красная пионерия так скомандовала: «Да здравствует революция!». И никаких.
У Ванюшки — вся жизнь на бегу: бегом в школу, бегом на сбор, бегом — в железнодорожные мастерские. Жизнь — вот она, какая огромная! Пешком не обойдешь.
4.
На нынешнем вагоноремонтном ремонтировали паровозы. Сначала это были мастерские, потом — ПВРЗ.
В 1930 году появился тут невысокий молодой слесарь с густыми, черными бровями. Старички — мастер Коптев, Рубайло Павел Филатович — присматривались: молодой, а шустрый.
Рубайло — огромный, медвежистый, один колесную пару переворачивал.
— У нас, — говаривал он, — так: дадено тебе дело, сиди на нем и не егозись. Что тебя касаемо — знай, а до другого не лезь и не разменивайся, как руп на гривенники.
А молодой слесарь, как назло, лез в каждую щель. И везде поспевал, будто пружина в нем заводная. Все станки обшарил: и токарные, и сверлильные, и фрезерные, и мостовые краны, и паровые молоты. Увидел — мастер Коптев рейку к станку размечает, понаблюдал и говорит:
— Иван Прокопьевич, не так...
Старик аж позеленел. А молодой токарь взял вторую рейку, сделал, что надо, и доложил:
— Вот так, Иван Прокопьевич.
Старик семнадцать лет с этими самыми штуками, дело тонкое, по двадцать часов уходит на каждую рейку. А тут какой-то птенец желторотый справился в три раза быстрее.
— Амба! — вздохнул Рубайло грустно и сочувственно. — Пора нам, старикам, на покой. Так сказать, утомившиеся борцы, дорогу смене...
И, подмигнув Коптеву, предложил:
— Вот тебе, смена, пресс, у него гидравлика безобразит. Мы старой мозгой никак не можем в толк взять.
И заключил с ехидством:
— Выручай, Иван Иосифович.
Новоселов собрал комсомольцев — Женьку Сидорова, Кольку Головина, Тольку Бычкова. Выручать так выручать. Отремонтировали. Пустили.
Нет, не пустили. Не пошел пресс. Он не двигался — тусклая, безжизненная громадина.
— Техника, — соболезнующе заметил старый мастер. — У нее свой норов.
После работы парни, растянувшись на полу, пыхтели над схемой.
— Братцы! — изумленно выкрикнул Новоселов и ткнул пальцем в чертеж. — Вот тут, в колонке, должны быть клапаны и еще пружина.
В колонке не было ни клапана, ни пружины.
Пресс пустили на второй день. Старый мастер изумленно раскрыл рот.
А когда Ивана Новоселова назначили бригадиром комсомольской бригады, Коптев подошел к нему и сказал виновато:
— Ты уж меня прости, Ваньша...
...Природа дала человеку ровно столько, сколько необходимо для поддержания существования: руки и ноги и толику разума. Остальное он взял сам. Он придумал машины, увеличившие его силу в тысячи и миллионы раз. Они — как гигантское продолжение человеческого организма, его рук и мышц. И если сказать, что Новоселов чувствует машину, как собственные мышцы, то это будет не просто дань образности.
Недавно было так. В литейном цехе на мостовом кране заело редуктор. Позвонили Новоселову. Тот позвал слесаря:
— Ступай на мостовой кран, возьми такие-то ключи, открой крышку и расконтрогай гайки — их затянуло у червячного вала.
Проверил слесарь — так оно и есть: затянуло.
«Сквозь стены видит», — изумленно подумал он про Новоселова.
5.
Вся жизнь его — это торопливое и неутомимое стремление к цели. Почувствовал, что не хватает знаний — пошел в школу мастеров социалистического труда. Досконально изучил всю технику — начал изобретать свою. Разве это счастье, когда человек, достигнув цели, сел на скамейку и отдыхает, и не собирается идти дальше? От такого счастья пахнет кладбищем. Пусть мчится жизнь и мельтешат в глазах километровые столбы. Пусть ветер свистит в ушах — счастье в движении, в развитии и в борьбе, когда за взгорьем открывается взгорье и за далью — даль.
6.
Война... Завод получал оборудование, эвакуированное из прифронтовой полосы. Надо было спешно строить новые цехи.
Сегодня Новоселов разгружал оборудование, завтра — клал кирпич, послезавтра — монтировал станки. А по должности был мастер цеха.
В литейном — сто единиц оборудования, нужен целый месяц на установку. Установили за пять дней.
Воспаленными глазами смотрел мастер на окружающих. Ему казалось, все вокруг горит. В цехе — пламень, и синий чад, и женщины в этом чаду синие-синие, в огневых отсветах. Рядом с матерью — сын или дочь, пятнадцатилетний подросток. Тут же, в цехе, в горячей чугунной стружке пекли картошку.
Забыл мастер, когда ночевал дома. Прикорнет где-нибудь в уголке, не успеет глаз сомкнуть — тормошат: надо идти.
После войны удивился, что дети стали большими. И еще раз удивился, когда ему дали отпуск. Это было что-то невероятное, ошеломляющее своей новизной: целый месяц от-ды-хать!
Подвиг не театрален. Это не бьющее в глаза рыцарство.
Подвиг — это когда человек прошел сквозь бессонные годы, обмороженный, и обожженный, и натруженный до невозможности, на скудной военной пайке, не требуя себе за это наград и доплат; это когда он слышит «спасибо» в знак великой признательности и, искренне недоумевая, интересуется: «За что?».
7.
Теперь он старший мастер ремонтно-механического цеха. У него хлопот — полон рот. Нужно смонтировать конвейер в новом цехе, и стенд для правки вагонов, и многое другое. И еще ему покоя не дает формовочная машина. Ну, товарищи, как же так можно! Хватает той машины на какой-то месяц. Конструктивная недоработка! Но, черт подери, с какой стати заводу расплачиваться за чужие грехи! И кто это придумал выводить сжатый воздух в таком неудобном месте? Ему — вот куда вся стать выходить!
Переделал, переиначил — пожалуйста. Теперь машина будет безотказно служить целый год.
И еще ему нужно сделать и то, и другое, и третье... Сто тысяч думок в голове! И он до хрипоты спорит с профсоюзом, что это, в конце концов, его право — приходить на работу с первыми петухами и уходить, когда добрые, люди видят второй сон.
Надо спешить. Потому, что дел и замыслов не убывает, а прибывает. И потому еще надо спешить, что перевалило на шестой десяток, а людям нужно отдать много-много. Трех, пяти жизней не хватит.
Ему по душе беспокойное, порой мучительное, и все же радостное занятие — возиться с людьми.
Прислали из детского дома трех парней: воспитывай и выводи в люди. Парни с норовом, с той самой уличной самостоятельностью, от которой берет тоска и злость.
Ищет мастер целых полдня Султана Мухометдинова, а Султан забился за станок, ноги поджал и предается черной меланхолии.
— Ты что здесь сидишь?
— Будешь, небось, сидеть, раз не жрал.
— Почему не жрал?
— А на какие такие...
— Так ведь третьего дня получку давали!
Султан тоскливо смотрит в окошко, вслед улизнувшим деньгам.
Вздохнул мастер, достал кошелек.
— Иди, питайся.
А в день получки собрал парней и начали вместе расписывать всю бухгалтерию: вот это — на рубаху, это — на носки, а это — на пропитание. И еще на кино останется.
Были и другого сорта разговоры — с Султаном, с Петрухой Барановым, озорным детдомовцем. Тяжелые и злые разговоры, когда хотелось схватить за шиворот и тряхнуть. Такие разговоры тоже бывают полезны, когда они к месту и соразмерны проступку.
Где он теперь, Султан Мухаметдинов? Встретил его несколько лет назад. Веселый, приодетый, под ручку с женой. Обрадовался, но подошел сдержанно, почтительно, как к отцу: «Спасибо, Иван Иосифович, что держал в руках».
Приятно было узнать мастеру, что стал Султан слесарем высокой квалификации.
А Петруха Баранов и сейчас на вагоноремонтном. Отслужил службу на флоте — и домой. Сколько у него теперь специальностей? Слесарь, сварщик, прессовщик, электрокарщик. Так и надо. Иначе не совладеешь с самой большой человеческой специальностью — жить.
Кем только не приходится быть старшему мастеру! Учителем и разнорабочим, администратором и изобретателем, лектором и контролером.
А вот сватом Ивану Иосифовичу еще не приходилось быть. Но пришлось. И ничего, не счел за тягость. Надел парадный костюм и пошел устраивать сердечные дела своего названного сына Петрухи Баранова.
Много хлопот у старшего мастера. Молодежь учится в вечерней школе — надо следить, чтобы как следует учились.
И вот еще неладный парнюга попался, по фамилии Бабайлов: так и тянет его на худое. А отцу — хоть бы что. Надо, надо ломать у парня характер.
И еще надо досрочно выполнить план. И контролировать качество по обязанности члена комиссии партконтроля.
И надо в погожую пору сходить с семьей за Обь. Оттуда открываются удивительные дали. Они лучатся солнцем и синью, и зовут, и волнуют.
Большая это даль — человеческая жизнь! И счастлив тот, кто идет по ней торопливой и деловитой походкой путника, твердо знающего, что путь верен и что впереди — заветная, желанная цель.
8.
Возле своего домика он посадил маленький, уютный сад. Тянутся к свету ветки яблонь, млеет малина в летний полуденный зной. Вьется над буйной зеленью вечная труженица — пчела.
Сад рождает сочную сладость ягод. Пчела несет в улей янтарную ношу меда. Человек несет в жизнь свою щедрую и открытую душу, чтобы сделать людям как можно больше хорошего.
В. Чиликин.
Алтайская правда, 1963 г.
