Улагашев Н.У. Кёзюйке и Баян

Информация о материале

Об авторе:

Кучияк П. и Коптелов А. Николай Улагашев, певец Ойротии
Коптелов А. Улагашев Н. У. и ойротский народный эпос

* * *

Словно груди матери-земли,
Две горы возвышались;
Как два пальца одной руки,
Дружно жили два хана.
Караты-кан1—
У подножья черной горы,
Ак-кан —
У подножья белой горы.
Многочисленный народ их
Мирно и дружно жил
В широких долинах, меж гор,
Стада их вместе паслись.
Дожив до седых волос,
Ханы никогда не ссорились;
До глубокой старости
Ни разу не враждовали.
Делали все в согласьи,
На охоту ездили вместе,
Часто они друг у друга
Пили араку и чегень.
Хорошими неразлучными
Друзьями были они.

* * *

Однажды на том Алтае
Яркая заря разгорелась;
Золотыми лучами сверкая,
Светлое солнце взошло.
Два верных друга, два хана
Выехали вместе на охоту.
По северным склонам гор
Два раза они проехали,
Южные склоны
Пересекли несколько раз.
Вместе и порознь
Спускались они в долины —
Ни одного зверя не видели,
Ни одного следа не нашли.
Охотникам стало скучно.
Разъехавшись в разные стороны,
Все больше они удивляются:
Куда это звери ушли?!

Вдруг Ак-кан замечает
На вершине черной горы,
Похожей на крышу котла,
Черную самку марала.2
Стояла она, не скрываясь,
Как будто нарочно подставив
Голые свои подмышки
Для смертельной стрелы.
Лук свой, в дерево величиною,3
Ак-кан с плеча сдернул,
Промаха не знающую, золотую стрелу
На тетиву положил,
В сердце зверя наметился...

Нежданно черная маралуха
Человечьим голосом заговорила:
— Если, стреляя в меня,
Хочешь неудачу исправить,
Шкурой моей если хочешь
Дыры свои залатать,
Тогда стреляй без раздумья!
Не гляди, что соски мои туго
Налились молоком материнским,
Что милого маленького мараленка
В утробе своей ношу.
Жена твоя Эрке-Тана
Последние дни дохаживает,
Грудь ее тоже молоком наполнилась —
Жена твоя сына ждет.
Глаза Ак-кана расширились,
Пальцы охотника дрогнули,
Стрелу свою золотую
Мимо зверя пустил.
Круто коня повернув.
Он рысью домой поскакал.

На половине пути
Друга встретил.
Друг его Караты-кан
Без добычи домой возвращался.
Дружески они поздоровались,
В щеки поцеловались.
Все, что слышали и видели.
Друг другу пересказали.
С Караты-каном в горах
Такое же диво случилось.
Только черная маралуха
Сказала ему, что дочку
Родить собирается вскоре
Жена его Алтын-Сырга.4
Очень друзья удивились
Предсказаньям этим чудесным.
Расспросив обо всем друг друга.
Они порешили так:
Если будут правдивы
Чудесные предсказанья —
Они обещают навеки
Детей своих поженить.
Ничем никогда друг друга
Клянутся не обижать.
Руки пожав друг дружке,
Всадники поехали вместе.
Рысью верные кони
К дому их понесли.

Время прошло небольшое,
Их кони вспотеть не успели,
К белому дворцу Ак-кана
Подъезжают друзья,
У бронзовой коновязи
С коней торопливо слезают,
По пути ко дворцу
Друг друга спешат обогнать.
Из белого дворца в это время
Крик ребенка вырвался.
Услышав его, два друга
Весело переглянулись,
Узорчатую черную дверь
Спешат распахнуть скорее,
Враз они перешагивают
Уступчатый железный порог.
Из женской половины дворца
Навстречу Эрке-Тана выходит.
На левой руке она держит
Ребенка богатырского склада.
От материнского молока
Щеки младенца полнели.
Друзья ребенку обрадовались,
Весело обнимаются,
В щеки целуются крепко,
Руки друг дружке жмут.

Эрке-Тана, усыпив младенца,
Стол золотой придвинула,
Самыми лучшими сладостями
Угощает она.
Друзья на младенца посматривали,
Араку молча пили.
Большой ташаур
На радости быстро опорожнили.
Словно по уговору,
Из-за стола они поднялись,
Из белого дворца вышли,
Разом вскочили на коней.
К стойбищу Караты-кана
Их верные кони помчали,
Быстрее вихря летели,
Скорее ветра неслись.
В долинах с густыми травами
Ни разу не останавливались,
На лугах с сочной отавой
Коней не кормили они.
К подножью черной горы,
К черному дворцу Караты-кана
Всадники примчались.

Не успели коней привязать,
Во дворец войти не успели,
Звонкий голос ребенка
До ушей долетел.
Черные узорчатые двери
Быстро они открывают,
Круглый золотой порог
Переступают враз.
Видят они: над люлькой
Алтын-Сырга наклонилась;
Здоровый румяный младенец
В люльке лежит.
Друзьям разузнать не терпится —
Мальчик родился иль девочка.
Алтын-Сырга отвечает,
Что дочь она родила.

Предсказанью диких зверей
Друзья надивиться не могут,
Дружную беседу ведут.
Дней через шесть
Сватовство порешили устроить,
Наварить горы мяса,
Приготовить моря араки.
На веселый той
Народу собрать побольше
И лучшими именами
Младенцев своих назвать.
Даром времени не теряя,
Слов лишних не говоря,
Ласково они попрощались,
Ак-кан домой поскакал.
Жене своей Эрке-Тане
Обо всем рассказать спешил.

В тот же счастливый день
Народу своему объявил он:
— У меня бездетного
Сын-богатырь родился.
Чтобы дать ему хорошее имя,
Весь народ на той приглашаю.
Все, старые и малые, приходите,
Калеки и нищие, собирайтесь!
Молодые верхами пусть скачут,
Бедные пешком пусть идут,
Старики на санях пусть едут.5
Слепые с поводырями пусть шагают!
Через шесть дней —
Все к белому дворцу собирайтесь!
Мяса будет высокие горы,
Араки будет широкое море.
Кто лучшее имя сыну придумает,
Того богато награжу.
Кто плохое имя назовет,
Пощечину от меня получит.
Самых жирных баранов
Ак-кан резать велит,
Самых тучных верблюдов,
Пригибая к земле,
Колоть приказывает.
Горы мяса приготовили,
Море араки наварили.
Народ свой два друга

В одно место собрали.
Молодые и старые явились,
Маленьких детей
На руках сюда принесли.
Народ, развеселившись,
Как лес густой шумел.
Дыханье коней
Белым туманом клубилось.
Обе матери с младенцами на руках
На видном месте садятся.
Вокруг них
Певцы песни поют,
Парни на комысах играют.
Народ оин6 ведет.
Араку все пьют,
Жирное мясо едят.
Два друга, два хана
На конях стойбище объезжают,
То и дело народу говорят:
— Кто нашим детям
Имена хорошие придумает —
Богатый подарок получит;
Кто плохие имена назовет —
Пощечину тот получит.

Долго никто из народа
Имен произнести не решался.
Наконец, деревянный костыль заскрипел,
Столетний старик Ак-Сагал
Из народа вышел.
Старые кости его ослабели,
Лицо морщинами покрыто.
Постояв немного в смущенье,
Ак-Сагал говорит:
— Мальчик, у Ак-кана родившийся,
Могучим богатырем будет.
Силачи его
Побороть не смогут,
Остроязыкие
Оскорбить не сумеют.
Богатырем Кёзюйке
Ребенка надо назвать.

Слова Ак-Сагала
Народ в один голос одобрил,
Названное имя обоим ханам понравилось.
Дорогим подарком
Старика они наградили.
Дряхлая старуха
Из толпы к ним вышла.
Голова ее,
Как лебедь, побелела,
Косы ее
От старости тонкими стали.
Дряхлая старуха сказала:
— Следует ли бояться
На вопрос ханов ответить?
Надо ли опасаться
Имя девушки назвать?
Пусть новорожденная
Носит имя Баян.7

Это имя все одобрили,
Старуху богато наградили.
Два друга, два хана
В одну люльку детей уложили.
Тут веселый пир зашумел,
Большой той разгорелся.
Мясо однолетних жеребят
Все есть принялись,
Крепкую араку
Наповал пить стали.
Хвосты худых собак
От ожиренья торчком поднялись,
Пьяные люди,
На земле лежа, кричали.

Много дней подряд
Горы мяса не уменьшались,
Море араки не убывало,
Веселые игры не прекращались.
Лучшие наездники
Коней в бега пустили.
В самом разгаре скачек
Сивый конь Ак-кана
Хозяина сбросил,
Об острый камень
Голову ему расколол.
Не успели мигнуть —
Ак-кан умер.
Веселящийся народ,
Как скала, остыл.
Той нежданно прервался,
Горестно все вздохнули.
Схоронив Ак-кана,
Народ по домам разъехался.
Милая Эрке-Тана
Горькой вдовой осталась,
Маленький Кёзюйке
Жалобно в люльке плакал.

Караты-кан, домой возвратившись,
Пот рукою отер,
Плетью взмахнул,
Народу своему сказал:
— Дочь свою за Кёзюйке выдать
Ак-кану я слово дал,
Богатый калым получил.
Теперь Ак-кан умер,
Кёзюйке жалким сиротой остался.
Эрке-Тана — вдова,
Воспитать сына не сумеет.
Как дикий зверь, он расти будет,
Хороший человек из него не выйдет.
Милую дочь свою Баян
Кёзюйке в жены не отдам!
Подальше от этого стойбища
Откочевать я решил.
Скот свой скорее
С северных склонов гоните,
В дальнюю дорогу собирайтесь!

Караты-кан сурово нахмурился,
Крепкий свой стан
Он разрушил,
Обжитое стойбище разворочал.
Через горные хребты переваливая,
Через быстрые реки переправляясь,
Народ свой и стада
Караты-кан далеко погнал.8
Назад оглянувшись,
Караты-кан плюнул;
Вперед посмотрев, улыбнулся.

* * *

Время быстро текло.
Маленький сын Ак-кана
Грудь матери бросил,
На крепкие ноги встал,
Играть с ребятами начал.
Стал он хорошим охотником.
Молодое дерево расщепив,
Лыжи себе он сделал;
Толстое дерево согнув,
Лук себе смастерил.
По склонам высоких гор
Зверей и птиц он стреляет;
В море удочку забрасывая,
Вкусную рыбу удит,
Мать свою Эрке-Тану
Мальчик Кёзюйке кормит;
С охоты домой вернувшись,
С ребятами в бабки играет.

Однажды Кёзюйке
Все бабки у сверстников выиграл,
Ребята на него обиделись,
Один с насмешкой сказал:
— Если ты ханский сын,
С нами зачем играешь?
Ведь есть у тебя жена,
Почему ее не разыщешь?9
Неправду люди говорят,
Что у тебя богатырская сила.
Если ты богатырем родился,
Почему жену прозевал?
Услышав эти насмешки,
Кёзюйке свой выигрыш возвратил,
Сам домой побежал.
Золотую дверь белого дворца
Мальчик торопливо открыл.
Мать его Эрке-Тана
Котел с чегенем сняла,
Белую пенку — арчи10
С краев соскабливала.

Подойдя к матери, Кёзюйке
Поесть попросил.
В деревянную чашку
Дымящейся горячей арчи
Мать положила,
Милому сыну подала.
Кёзюйке взять отказался,
Матери так сказал:
— В чашке арчи не вкусна,
Из рук твоих покушать хочу.
Чтоб любимого сына побаловать,
Нежная мать послушалась,
Дымящейся горячей арчи
В пригоршни взяла.
Руки матери с горячей арчи
Кёзюйке крепко сжал.

Ладони матери
Арчи нестерпимо жжет,
А Кёзюйке мать не отпускает:
— Почему надо мной
Ребята смеются?
Почему говорят,
Что у меня есть жена?
Скажи, кто такая Баян?
Сыну все рассказать
Эрке-Тана пообещала.
Только тогда Кёзюйке
Руки матери отпустил.
О том, как отец его
С Караты-каном дружил,
Как в один день у них
Дочь и сын родились,
Как отцы-друзья
Поженили младенцев грудных,
Как отец Кёзюйке
На конских бегах погиб,
Как потом Караты-кан
Слову своему изменил,
С дочерью своей Баян
В дальние земли откочевал —
Все Эрке-Тана сыну
Подробно рассказала.
— Кости твои
Покуда еще, не окрепли,
Взрослым богатырем
Покуда ты не сделался —
О жене твоей
Говорить я тебе не хотела.
Все, что знала, мой сын,
Я тебе рассказала.
Куда Караты-кан уехал,
Дочь свою куда он увез —
Этого я не знаю.

Внимательно выслушав,
Кёзюйке мать спросил:
— Где же конь,
На котором я ездить буду?
Где шуба,
В которую я оденусь?
— Где взять коня для езды,
Где достать шубу по плечу —
Сказать я тебе не сумею, —
Эрке-Тана сыну ответила.
— На окраине наших пастбищ,
На границе нашего Алтая
Столетний старик живет.
Кости его
От старости ослабели,
Голова его,
Как лебедь, побелела,
Лицо его,
Словно курут, пожелтело.
Среди нашего народа
Он — самый старый и мудрый.
Зовут его Ак-Сагал.
Это он тебе имя придумал.
К нему, сынок, отправляйся,
Он тебе ответит.
Два ташаура араки
Эрке-Тана сыну подала,
Баранье жирное мясо
За пазуху ему сунула.

Молодой богатырь Кёзюйке
Ласково с матерью попрощался,
В путь-дорогу отправился.
Ни разу Кёзюйке
Отдохнуть не присел,
Ни разу уснуть не прилег.
В один день Кёзюйке
Месячный путь прошел,
За месяц Кёзюйке
Годичный путь отшагал.
Много ли, мало ли прошел он —
Аил Ак-Сагала увидел.
В аил старика
Без стесненья вошел.
Скрип двери услышав,
Ак-Сагал с постели поднялся,
Около огня сел,
С гостем своим поздоровался.
Кёзюйке к огню склонился,
Трубку раскурив,
Новости расспрашивать стал.

Тусклые глаза Ак-Сагала
Плохо видели,
Но гостя своего
Старик сразу узнал:
— Ум в глазах у тебя,
В сердце у тебя огонь!
С каким вопросом, Кёзюйке,
Ко мне ты пришел?
В какие края, мальчик,
Ты путь держишь?
Ловкий рукой Кёзюйке
Ташауры свои открывает,
Столетнему Ак-Сагалу
Бережно чоочой подает:
— Младенцу мне, в колыбели
Ты милое имя дал.
Теперь сироте несчастному
Добрым дедушкой будь.
Скажи, где конь,
На котором мне ездить суждено?
Скажи, где хранится
Богатырская одежда моя?

Ак-Сагал ему отвечает:
— В один час, в один день с тобою
Родился твой конь, Кёзюйке.
Одновременно с тобой
Конь твой окреп и вырос.
Девятый год пошел,
Как он тебя поджидает.
На вершине белой горы
Кроваво-каурый конь стоит.
Если сумеешь
Кроваво-каурого изловить —
Лучшим другом твоим будет.
Этим словам Кёзюйке обрадовался,
Старого Ак-Сагала
Крепко поцеловал;
Ласково попрощавшись,
Домой к матери поспешил.

Крутые горы
Без отдыха переваливает,
Быстрые реки
Без мостов переходит.
Усталости Кёзюйке не чувствует,
Есть и пить он забыл.
Мало ли, много ли он шел —
На стойбище возвратился.
Матери своей слова Ак-Сагала передал.
На поиски друга-коня
Спешит Кёзюйке отправиться.
Белый аркан в шестьдесят саженей
На спину богатырь забросил,
Полы шубы своей
За пояс заткнул,
К белой горе пошагал.
Не успеть и глазом моргнуть —
Кёзюйке на вершину поднялся.
На вершине белой горы
Цветы никогда не вянут,
Певчие птицы,
Не переставая, поют.

На гребне белой горы
Железный тополь растет.
Под железным тополем Кёзюйке
Кроваво-каурого коня увидел.
Богатырский конь-красавец
Настороже стоит.
Золотой чумбур его
По земле волочится.
Увидев коня, Кёзюйке
Белый аркан схватил.
Размахнувшись, арканом тучи задел,
На шею коню-красавцу
Хотел он петлю набросить.
Вдруг неслыханное чудо случилось:
Кроваво-каурый конь
Засмеялся,
Человечьим голосом
Заговорил:
— Кто ты такой, богатырь,
Что меня изловить задумал?
Отца твоего
Как зовут?
Грудью вскормившая, мать
Имя какое носит?

Удивленный Кёзюйке
Аркан смотал,
Богатырскому коню-красавцу
Так ответил:
— Породивший меня отец
На бело-сером коне ездил,
Имя Ак-кана носил.
Грудью вскормившая, мать
Эрке-Таной зовется.
Доброго коня для езды
Я не имею,
Хорошей одежды
Тоже у меня нет.
Тебя, красавец, увидев,
Поймать я решил.

Эти слова услышав,
Кроваво-каурый конь
Заржал, как гром, загремел,
К удивленному Кёзюйке подбежал,
Рядом остановился и говорит:
— Шею мою понапрасну
Белым арканом не мозоль,
В один день, в один час, Кезюйке,
Мы родились.
Пуповины у нас с тобой
Одновременно оборваны.
Днем тебе, Кёзюйке,
Верным другом буду,
Ночью тебе
Хорошим товарищем буду.
Волосяной аркан свой
Прочь отбрось,
По доброй воле
Навсегда меня забирай!

Сказав это, кроваво-каурый конь
Головой приветливо взмахнул.
На глазах Кёзюйке
Светлые слезы заблестели,
Сердце Кёзюйке
Радостью переполнилось.
Золотой чумбур он берет,
Голову коня целует,
Гриву и хвост расправляет,
Блестящую шерсть разглаживает.
Рожденный силачом, Кёзюйке
Нарадоваться не может,
Богатырского коня своего
Домой в поводу ведет.

Только успел Кёзюйке
К своей коновязи приблизиться —
Шестьдесят семь богатырей приехали,
На шести телегах
Боевые доспехи привезли.
Шестьдесят семь богатырей,
Перебивая друг друга, рассказали:
— В день твоего рожденья, Кёзюйке,
Боевые доспехи твои11
Изготовлены были,
Богатырское оружие твое
В этот день выковано.
Пока ты не вырос богатырем,
У подножья белой горы
Мы твои доспехи охраняли.
Услышав это, Кёзюйке
Пуще прежнего обрадовался,
Бронзовой уздой
Кроваво-каурого коня взнуздал,
Токум, широкий как поле,
На спину коню положил,
Блестящим при солнце и при луне
Дорогим седлом заседлал,
Шестьдесят не рвущихся подпруг
Крепко-накрепко затянул.
В богатырскую одежду
Сам Кёзюйке оделся,
На красавце коне своем
Первый раз поехал.

Проезжая по высоким хребтам,
Горных зверей наловил;
Проезжая по берегам рек,
Дичи много он добыл.
Самых жирных оленей
По выбору он убивал,
Черно-бурых соболей
Самых дорогих стрелял.
Много ли, мало ли охотился —
Арчимаки12 до отказа наполнил;
С богатой добычей
Домой Кёзюйке вернулся.

Мать его Эрке-Тана
Милому сыну обрадовалась,
Богатую добычу увидев,
Сына хвалила:
— Милый мой сын Кёзюйке,
Отец твой Ак-кан
Хорошим охотником был.
Но ни разу отец твой
Столько дорогих зверей не убивал,
Столько жирной дичи не привозил.
Уходящая жизнь моя,
Видно, снова ко мне вернулась;
Угасающий огонь наш
Снова ярко запылал.
Вносить добычу в аил
Силачам Эрке-Тана не дает.
Всех зверей, привезенных сыном,
С гордостью сама вносит.
Золотой стол с шестьюдесятью ножками
Эрке-Тана выдвигает,
Самые лучшие сладости
На золотой стол кладет.
В ташаур, из которого прежде
После охоты Ак-кан пил,
Эрке-Тана араку наливает.

Уставший с дороги, Кёзюйке
Коня на пастбище отпустил,
Сладкой пищей насытясь,
Отдыхать лег.
Шесть ночей Кёзюйке проспал.
На рассвете седьмого дня
Кёзюйке пробудился,
Лицо холодной водой умыл,
За золотым столом поел,
Матери так сказал:
— Ласковая, милая мама!
Сына проклинать не спеши,
Замысел сына выслушай,
В путь-дорогу благослови.
Нас Караты-кан обманул,
Клятву свою нарушил.
Вслед за ним я теперь поеду.
Подругу мою Баян
Я у него отниму.
Самое меньшее
Через шесть лет возвращусь,
Самое большее
Через девять лет возвращусь.

При этих словах
Губы матери задрожали,
Из глаз ее
Частые слезы полились.
Милому сыну
Эрке-Тана сказала:
— Тесть твой Караты-кан
Черную совесть имеет,
Смелую голову твою
Караты-кан срежет.
Лучше Караты-кана не преследуй,
Дома спокойно живи.
Не одна Баян
Хорошая девица на свете.
В лесу
Дорогого зверя встретить не трудно,
Среди народа
Хорошую девушку найти можно.
Милый мой сын, не езди!

Слезами мать залилась,
Руки ее затрепетали.
Рожденный смельчаком, Кёзюйке
Твердого решенья не изменил,
Ретивого сердца не успокоил.
Мольбу матери
Богатырь не послушал.
Узорчатую дверь дворца
Кёзюйке распахнул,
Из дворца вышел.
Всех своих силачей
Он кличет,
Старших управителей
Всех созывает,
Такой наказ им дает:
— Если волк
К нашим стадам придет —
Волка убейте;
Если враг
С острыми саблями явится —
Врага уничтожьте.
Сильным богатырям
В руки не давайтесь;
Быстрым на язык —
Оскорблять себя не позволяйте.
Отважно до конца бейтесь.
Мать мою Эрке-Тану
Без защиты не оставьте.
Если враг сильнее окажется,
Только через ваши трупы
Пусть он пройдет.
Сам я по важному делу
В далекий путь отправляюсь.
Расходитесь теперь по домам,
Мирно и счастливо живите.

Серебряной уздой Кёзюйке
О коновязь брякнул,
Кроваво-каурый конь услышал,
С далекого пастбища примчался,
Кёзюйке богатырского коня заседлал,
Многочисленные подпруги затянул.
В боевые доспехи свои
Богатырь нарядился.
Черно-стальную саблю
На правую руку надел,
Лук, подобный черной сосне,
Через левое плечо перебросил.
В трудный путь собравшись,
Руку, подобную долине,
Кёзюйке матери протянул.
Эрке-Тана горько плакала,
Колени ее
От большого горя дрожали,
Ноги ее
От сильной печали подкашивались.
Провожая сына,
Эрке-Тана нежно запела:

 «Кёзюйке, милый мой Кёзюйке!
Моим глазам — цветок, Кёзюйке!
Из леса, где коню не пройти,
Медведь к тебе выйдет, что сделаешь?
Из чащи, что град не пробьет,
Серый волк бросится, что сделаешь?
О, Кёзюйке, Кёзюйке,
Зрачки глаз моих, Кёзюйке!
Через лес, где змее не проползти,
Как ты пройти сумеешь?
Сквозь чащу, где мухе не пролететь,
Как ты сможешь проехать?
Кёзюйке, мой сын Кёзюйке,
Кровь моя, родной Кёзюйке!
Встретится гора без перевалов,
Как ее перевалишь?
Встретится море без переправ,
Как же ты переправишься?
О, Кёзюйке, Кёзюйке!
Милое дитя Кёзюйке!
Свирепые ханы окружат,
А ты будешь один-одинешенек;
Руками взмахнешь —
Только уши свои нащупаешь,
По сторонам поглядишь —
Тень свою лишь увидишь.
Будешь один, Кёзюйке,
Милый мой сын Кёзюйке!
С озверелыми ханами в борьбе
Погибнешь ты, мой сынок.
От горя, от горькой тоски
Без тебя я умру.
Умоляю тебя, Кёзюйке,
Останься, не езди, мой Кёзюйке!»

Голосом твердым
В ответ Кёзюйке запел:

 «Ой, мама, милая мама,
Ласковая моя мама!
Если медведь на меня выйдет —
Есть у меня лук!
Если волк на меня бросится —
Есть у меня стрела!
Ой, мама, милая мама,
Диких зверей убью!
В лесу, где змее не проползти,
Боевая стрела мне поможет;
В чаще, где мухе не пролететь,
Кровавая стрела выручит.13
Ой мама, милая мама,
Стрелой себе путь пробью!
Высокую гору без перевала
На верном коне перевалю;
Широкое море без переправ
На кроваво-кауром перееду.
Ой, мама, милая мама,
Ничто меня не удержит!
В битве со свирепыми ханами
Твердая рука не дрогнет;
В бою с озверелыми силачами
Богатырская сила не ослабнет.
Ой, мама, милая мама,
Сын твой не знает страха!»

Рожденный смельчаком, Кёзюйке
Твердое решенье имел,
Смелое сердце не смягчил,
С матерью стал прощаться.
Обе руки матери подал,
В губы крепко поцеловал.
Потом из дворца вышел,
Со своим народом простился.
В чугунное стремя ногу вдев,
На кроваво-каурого коня
В один миг вскочил.
Круто коня повернул,
Рысью поехал.
Эрке-Тана,
Слезы озерами проливая,
Дома одна осталась.

* * *

Смелый богатырь Кёзюйке
Землю свою проехал,
По голой степи, что ворону не перелететь,
Как вихрь, промчался,
Через желтую пустыню, что сороке не
перелететь,
Буйным ветром пролетел.
Могучий конь кроваво-каурый,
Молодую траву не топча,
Легкой иноходью бежит,
Зеленую траву не сминая,
Ходкой иноходью несется.
Боевой конь
Без остановки скачет,
Кёзюйке богатырь
Без отдыха едет.
Через много морей переправились,14
Через много гор перевалили.
Вдруг из черного леса,
Где нельзя ни пройти, ни проехать,
Медведь вышел,
Острые клыки оскалив,
На Кёзюйке бросился.
Кёзюйке лук с плеча сдернул,
Стрелой, промаха не знающей,
Наповал медведя убил,
Густошерстую шкуру с медведя
Одним взмахом Кёзюйке снял,
К седлу ее приторочил:
«Хорошая постель будет,
На ночлегах мне пригодится».

Много ли, мало ли проехал —
Из густого леса на него
Злой волк бросился,
Кровожадные клыки оскалил.
Кёзюйке богатырский лук
С плеча сдернул,
Кровожадного волка насквозь
Боевой стрелой прострелил,
Шкуру с него снял.
«Шкуру серого волка
В изголовье класть буду», —
Кёзюйке подумал,

Быстро дальше поскакал.
Кроваво-каурый конь-красавец,
Как сыромятный ремень, вытянулся,
Как птица, над землей распластался,
Там, где ногой конь ударит,
Камни, большие, как жернова,
Из-под копыта летят.
Немного богатырь проехал —
Снова частый лес перед ним.
Змее через лес не проползти,
Мухе сквозь него не пролететь.
Не сердящийся, Кёзюйке
Сильно тут рассердился,
Не обижавшийся,
Крепко обиделся.
— Это тесть мой Караты-кан
Черную думу затаил,
Это он на пути моем
Преграды разные ставит!

Богатырский лук свой,
С плеча Кёзюйке снял,
Боевой стрелой
В середину леса ударил.
Где стрела его пролетела,
Там лес на землю полег,
Широкая дорога открылась.
Кёзюйке быстрее стрелы,
Легче сказанного слова
Дальше помчался.
Много ли, мало ли он проехал —
Высокая гора без перевала,
Широкое море без переправы
Путь ему преградили.
Голая вершина черной горы
Белые тучи пронзила.
Море желтого яда перед ним
Плещется, берега обжигая.

Рожденный смельчаком, Кёзюйке
В раздумье вдоль желтого моря
Взад и вперед проехал,
С коня соскочил,15
Яркий огонь разжег.
На склонах черной горы,
На берегу желтого моря
Жирных маралов настрелял,
Обед себе стал он варить,
Жарить шашлык принялся.
Узду и седло с коня сняв,
Кёзюйке так сказал:
— Красавец кроваво-каурый!
Днем — крылья мои быстрые,
Ночью — верный мой друг!
Выполнишь ли мою просьбу,
Послушаешь ли моего слова?
Давно уже мы с тобой
Своих матерей покинули,
Как они дома живут —
Знать нам с тобою надо.
Побеги-ка их попроведать,
Да скорей назад возвращайся.
Покуда тебя не будет —
Через гору без перевала
Переход я поищу,
Через море без переправы
Переправу найти попытаюсь.

Кроваво-каурый конь
Умен и послушен был.
Словно вихрь, в родные края помчался.
Кёзюйке жирного мяса поел,
Из сухой дудки шоор сделал,
Токум на земле расстелив,
Отдыхать улегся.
Мирно так отдыхая,
Кёзюйке на шооре заиграл,
Красивую песню запел.
Вечно зеленый лес,
Песню Кёзюйке слушая,
Без ветра закачался,
Тихо подпевать начал.
Не пересчитать сколько певчих птиц
Отовсюду к нему слетались,
Игрой Кёзюйке заслушались.

Вдруг среди певчих птиц
Черный ворон появился,
Громко хохоча,
Над богатырем стал насмехаться:
— Маленькую горку перевалить не смог,
Лег тут и грустишь,
Какой же ты богатырь?!
Через ручеек перейти не сумел
И грустные песни поешь,
Какой же ты богатырь?!
Если в погоне за бабой
Голову свою потеряешь,
Черную кровь твою я по капле выпью.
Шею черному ворону
Кёзюйке стрелой перебил,
В море желтого яда
Черного ворона бросил.

Вместо черного ворона
Серая ворона прилетела,
Стала над Кёзюйке смеяться:
— Какой же ты богатырь?
Как дитя беспомощное лежишь.
Красавица Баян права,
Что замуж за тебя не выходит.
В речушке, как желтая нитка тонкой,
Каменистую отмель ищешь.
Через горку, в кочку величиной,
Перевалить не можешь!
На радость мне, серой вороне,
С голоду здесь пропадешь.
Мясо твое расклюю,
Из костей мозг достану!
Кёзюйке серой вороне
Голову стрелой отсек,
В желто-ядовитое море
Злобную насмешницу бросил.16

Снова на шооре наигрывая.
Веселую песню напевая,
Кёзюйке спокойно лежит.
Вдруг он видит невдалеке
Журавля богатырского роста.
Длинные ноги расставив,
Песню журавль слушает,
Головой под музыку качает.
Заметив это, Кёзюйке
Песню ему запел,
Расхваливать журавля принялся:

 «Журавль, голосистая птица!
Сильные у тебя крылья,
Звонок у тебя голос!
Если ранним утром ты крикнешь,
Эхо твой крик повторит...
Давай станем друзьями,
За одним столом будем есть,
Одну постель
Будем с тобою делить.
Не откажись мне помочь,
Просьбу мою исполни».

Лунообразные крылья
Журавль-великан расправил,
Так богатырю ответил:
— В глазах у тебя — огонь,
В сердце у тебя — мудрость!
Кто ты, пришел откуда?
Или в пути изнемог ты,
Или в беду попал?
Говори скорее,
Чем тебе я помочь смогу,
Силы своей не пожалею,
Полечу, куда ты прикажешь.
Кёзюйке новому другу
Нежно крылья погладил,
Переправу через желтое море
Попросил его отыскать,
Перевал через черную гору
Попросил разведать.

Журавль, голосистая птица,
Даром времени не теряя,
Серыми крыльями взмахнул,
Вдоль желтого моря полетел.
Немного времени прошло —
Кёзюйке на небо глянул:
Под черными тучами,
Сильными крыльями шумя,
Летит гусь — перелетная птица.
Восхваляя серого гуся,
Кёзюйке-богатырь запел:

 «Добрая птица гусь!
Неустанны крылья твои,
По воде ты как цветок плывешь,
По земле ты легче иноходца ходишь.
Вокруг Алтая облетишь —
Усталости не почувствуешь,
Вокруг земли облететь
Сил у тебя хватит.
Давай за одним столом
Будем есть, как верные друзья,
Как добрые товарищи,
Постель мы с тобой разделим.
Слова мои, серый гусь,
Будешь ли внимательно слушать?
Просьбу мою, звонкоголосая птица,
Выполнишь ли по-братски?»

Серый гусь Кёзюйке услышал,
В воздухе кружить начал.
От сильных крыльев его
Ветер повеял.
Серый гусь Кёзюйке сказал:
— Я не знал, что силач Кёзюйке
Может приуныть.
Мне говорили: сильный Кёзюйке
Желанного всегда добивается.
Если тебе сейчас трудно,
Если ты выхода не видишь —
Помочь тебе я готов.
Если друга ты не имеешь, —
Готов быть другом твоим,
Просьбу твою исполню.
Скажи мне скорей, что сделать?
Куда полететь прикажешь?
Словами гуся обрадованный,
Кёзюйке ему отвечает:
— Через море желтого яда
Помоги мне найти переправу,
Через гору без перевалов
Помоги перевал найти.
Даром времени не теряя,

Серый гусь — перелетная птица —
Вдоль желтого моря полетел.
Кёзюйке богатырь
На стоянке своей остался,
Тридцать разных песен пропел,
На железном шооре
Весело играл.

Вдруг маленький дятел-красавец
Неизвестно откуда появился,
Рядом с очагом Кёзюйке
На белую березу сел,
Человечьим голосом заговорил:
— Из какого Алтая пришел ты?
Кто твой отец?17 Скажи.
Когда в путь идут —
Цель свою заранее знают,
Когда дорогу теряют —
У встречных спрашивают.
Вижу: через желтое море
Переправы не сыщешь?
Через черные эти скалы
Не в силах перевала найти?
Кёзюйке голос дятла слышит,
Но увидеть его не может;
По сторонам глядит —
Не знает кому отвечать.
Присмотревшись зорко,
На белой березе увидел
Маленького шустрого дятла,
Ростом с кусочек курута.
Дятел головку повертывает,
Черными глазками поблескивает.

С веселой маленькой пташкой,
Словно с большой важной птицей,
Добродушный Кёзюйке заговорил,
На вопрос дятла ответил:
— Много воды утекло
С тех пор, как мой отец умер;
Больше полмесяца миновало,
Как я в дорогу отправился.
Конь у меня кроваво-каурый,
Зовут меня Кёзюйке.
Цель пути своего я знаю,
Но леса и горы
Меня в дороге задержали.
На берегу желтого моря
Вынужден я сидеть.
Теперь я узнать хотел бы,
Что ты за птица такая,
В каком краю ты живешь?18

Черный дятел ответил:
— Пищу я добываю
На том берегу моря,
Гнездо мое —
За этой высокой горой.
Зовут меня черным дятлом,
Отца моего зовут так же.
Из-за горы, из-за моря
Голос я твой услышал,
Песни твои послушать
Я сюда прилетел.
С березы дятел спустился,
Около очага сел.
Как песчинка рядом с горою,
Казался он рядом с Кёзюйке.
Около огня сидя,
Дружно они беседовали,
О новостях своей земли
Дятел богатырю рассказал:
— За желто-ядовитым морем,
На краю серой степи,19
Ездящий на вороном иноходце,
Могучий Караты-кан живет.
Сейчас на стойбище Караты-кана
Большой той начинается,
Единственную дочь свою Баян
Караты-кан замуж отдает.
Жених красавицы Баян,
Сын бая Саныскана20
День свадьбы назначил.
День этот вот-вот наступит...

Кёзюйке, словно обожженный,
С места вскочил,
Вплотную к дятлу подошел.
— Дятел, добрая птица!
Помощи твоей прошу.
Если просьбу исполнишь,
Никогда тебя не забуду,
Будем с тобою, дятел,
Друзьями навек.
Знать непременно хочу я,
Что сейчас происходит
За желто-ядовитым морем,
За черной высокой горой.
На стойбище Караты-кана
Слетай, как можешь скорее,
Разузнай все там хорошенько
И быстрее вернись ко мне.

Черный дятел послушался:
Полетел через желтое море,
Через неприступную гору
Легче сказанного слова,
Быстрее тонкой стрелы.
Из виду черный дятел
В одно мгновение скрылся.
Немного времени прошло —
Летит он обратно.
Быстрыми крыльями шумя,
У костра он садится,
Новости Кёзюйке рассказывает:
— На стойбище Караты-кана —
Народу, как деревьев в лесу,
Той начался,
Торжество разгорелось.
Завтра невесту Баян
Жених собирается увезти.
При этих словах
Кровь в глаза Кёзюйке бросилась.
По сильным мышцам его
Огонь пролетел.
Кругом богатырь оглядывается —
Коня дождаться не может,
Зорко вокруг он смотрит,
Посланцев дождаться не может.

Наконец, журавль появился,
Справа по берегу моря
Еле-еле журавль ползет:
Крылья в полете оголились,
Ноги в ходьбе измочалились.
— Через желто-ядовитое море
Переправы я не нашел,
Через эту черную гору
Перевала нигде не видел.
Промолвив эти слова,
Потеряв последние силы,
Журавль — громогласная птица —
На землю мертвым упал.

Слева по берегу моря
Серый гусь приплелся.
Теряя последние силы,
Серый гусь Кёзюйке сказал:
— Через море желтого яда
Переправы нигде не видел,
Через эту черную гору
Перевала нигде не нашел.
Словно от лютого мороза,
Замертво гусь повалился.

От неудачи такой
Голова Кёзюйке закружилась,
От горя места себе
Богатырь не может найти.
Мужественное сердце
Так в груди застучало,
Что едва на части не разорвалось.
Шум в горах послышался,
Стук вдалеке раздался,
Кроваво-каурый конь
К хозяину прискакал,
Копытами в землю ударил,
Около огня остановился.
— О-о, мой друг, мой хозяин! —
Кроваво-каурый конь промолвил. —.
В нашей долгой поездке
Разлука тяжела!
Скот здоров на пастбищах наших.
На стойбищах все спокойно.
Мать моя,
Стоя у железного тополя,
Копытами черную землю бьет —
Копыта истерла в конец.
Твоя мать на коленях стоит,
Слезы озерами льет.
Глаза ее потускнели,
Слез она уже не может
Со щек своих вытирать:
Мозоли на ладонях вздулись.
Я кое-как
Наших матерей успокоил.

Так промолвив, кроваво-каурый конь
Горькими слезами заплакал,
Без движенья, как мертвый, стоял.
Рожденный смельчаком, Кёзюйке
Твердости сердца не теряет,
Решимость его не колеблется,
Страха богатырь не чувствует,
Коня своего не задабривает.
— Конь не золотой —
Когда-нибудь пасть должен;
Богатырю жить не вечно —
Когда-нибудь умереть должен.
Если ехать нужно,
Так зачем же бояться смерти?
Лучше погибнуть в схватке,
Чем имя свое опозорить;
Лучше в битве умереть,
Чем после трусости своей стыдиться!

Токум, шириной в долину,
Кёзюйке на коня набрасывает,
Седло, на две сопки похожее,
На спину коню кладет.
Девять подпруг не рвущихся
На девять лет затягивает,
Тридцать подпруг не гниющих
Застегивает на тридцать лет.
Боевые доспехи свои
Кёзюйке-богатырь берет,
Нагрудный панцирь
На грудь себе надевает,
Наплечники свои
На плечи накладывает,
Черно-бобровую шапку
До ушей нахлобучивает,
На коня в один мах садится.
Плетью с золотым черенком
Коня в то место ударил,
Куда не бивал ни разу,
Дернул поводья так,
Как никогда прежде не дергал.

Кроваво-каурый конь на дыбы встал:
Каменья в жернов величиной
Из-под копыт брызнули,
Стоящие деревья
Рухнули,
Лежащие колодины
Повернулись.
Кроваво-каурый конь
С места стоянки прыгнул.
Через желто-ядовитое море,
Берегов ногами не задевая,
Быстрей стрелы пролетел,
На пятом уступе черной горы
В один прыжок очутился,
На шестой вершинный уступ
Скорой рысью взбежал.
Вторым прыжком кроваво-каурый конь
Дна серой долины достиг.
По серой степи, что ворону не перелететь,
Диким ветром пробежал;
По желтой пустыне, что сороке не
перелететь,
Вихрем промчался.

Много ли, мало ли он скакал —
Вдруг нежданно остановился,
Правое ухо до неба поднял,
Левое — к земле приложил:
Небо и землю стал слушать.
Где ногой он в землю уперся —
Такую там яму пробил,
Что тополь поместиться может,
Копытом такой след выбил,
Что богатырь в нем улечься может.
От неожиданности Кёзюйке
Через голову коня перелетел.
Встав перед кроваво-каурым конем,
Спросил его торопливо:
— Днем ты мой славный товарищ,
Ночью — друг неразлучный!
Смерть ли нашу почуял,
Узнал ли о нашем счастье?

Кроваво-каурый конь
Другу своему отвечает:
— Смерти нашей не чую,
Удачи нашей не вижу.
Над стойбищем Караты-кана
Черный туман клубится,
Весь народ там собрался
Торжественный той справлять.
В нашем теперешнем виде
Нельзя нам туда явиться.
Вид богатырский придется
Нам с тобой изменить.
Жалким Тас-Таракаем
С дрянной тальниковой трубкой
Будешь ты, Кёзюйке,
Паршивой худой лошаденкой
С закатанной грязной шерстью
Я сделаюсь, Кёзюйке.

Даром времени не теряя,
По земле они покатались:
Грязным Тас-Таракаем
Кёзюйке стал,
Паршивой лошаденкой
Кроваво-каурый конь сделался.
На стойбище Караты-кана
В таком виде они направились.
Под жалким Тас-Таракаем
Гнилое седло скрипит,
В руках его, вместо плети,
Жидкий прутик посвистывает.
Паршивая лошаденка
Едва ковыляет.

На стойбище Караты-кана
Силачи в играх разгорячились.
Лица их
Словно угли пышут,
Словно серый туман, над землей
Дыханье коней плывет.
Бесчисленный народ веселится,
Торжественный той кипит.
На жалкого Тас-Таракая
Никто не смотрит.
Незамеченным Тас-Таракай
К самой толпе подъехал,
Худую лошаденку свою
За гнилой пень привязал;
Рваную шубу подобрав,
На землю уселся,
Тальниковую трубку закурил.
Никто на Тас-Таракая
Не взглянул;
Ни одного слова
Никто ему не промолвил.

Тогда Тас-Таракай
На шооре заиграл,
Хорошие песни запел,
Сразу Тас-Таракая
Изумленные люди окружили.
Обладающие слухом — слушать пришли,
Глухие — посмотреть явились.
Конные с коней спрыгнули
Стоя слушали,
Пешие на землю легли —
Лежа слушали.
Посланцы Караты-кана
Удивленные возвратились,
О неизвестном Тас-Таракае
Караты-кану донесли.
Караты-кан с места поднялся,
Грязного Тас-Таракая
Во дворец велел привести.

Посланцы Караты-кана
Тас-Таракая схватили,
Во дворец приволокли.
Тас-Таракай, с таловой трубкой своей
Изумленный у очага сел.
С горы богатых ковров *
Караты-кан спустился,
Кичливым голосом
Тас-Таракая спросил:
— Из какого Алтая приехал?
В какой Алтай путь держишь?
Кто ты, Тас-Таракай,
Ездящий на паршивой лошаденке?
На торжественный той приехав,
Какие песни поешь?
Зачем народ песнями смутил,
Всех силачей удивил?!

Сидя у очага, Тас-Таракай
Караты-кану ответил:
— Места рожденья своего
Я не знаю.
Я—Тас-Таракай,
Из долины в долину бродящий.
Чтобы костей поглодать —
На той я приехал, великий хан.
Утолив голод, повеселел я,
Песню напевать начал.
Слуги твои
Тотчас меня схватили,
Сюда меня приволокли.

Услышав такой ответ,
Караты-кан расхохотался,
По правому колену
Ладонью захлопал.
— Двухлетнего жеребенка
Червивому Тасу заколите,
Два ташаура араки
Тас-Таракаю налейте.
Песни свои
Пусть народу поет,
Хромых, калек исхудавших,
Слепых стариков
Пусть забавляет!
Верные слуги Караты-кана
Тас-Таракая из дворца вытащили.
Среди толпы посадили.
Самого худого жеребенка
Ему сварили,
Самой слабой аракой
Два ташаура наполнили.

Худого мяса
Тас-Таракай поел,
Слабой араки выпил;
На шооре поигрывая,
Такую песню запел.
«На стойбище Караты-кана
Большой той устроен.
Дочь свою единственную
Сыну бая Саныскана в жены
Караты-кан собрался отдать.
Сейчас веселье прервется,
Шумный той прекратится.
Мясо в котлах
До половины промерзнет.
Арака в аркытах21
Застынет до дна.
Воротники шелковых шуб
От холода закуржавеют,
На стан Караты-кана
Черная ворона сядет,
На той Саныскан-бая
Сорока пировать прилетит».

Этой песне Тас-Таракая
Народ удивиться не успел:
Страшный мороз22
Нежданно на землю спустился,
Все кругом в толстый лед заковал.
Чегень в кожаных аркытах
Насквозь промерз.
У котлов, мясом полных,
Днища от холода раскололись.
Глубокие моря
До песков промерзли,
Высокие горы
До самой средины треснули.
На стойбище Караты-кана
Смерть спустилась.
Скот, пригнанный Саныскан-баем,
Сороки и вороны исклевали.
Народ горько плакал,
Скот жалобно мычал.
— На моей земле тепло,
Туда все откочуем! —
Саныскан-бай сказал,
Гостей с собой пригласив,
На свою землю поехал.

Как только они откочевали,
Кёзюйке-богатырь снова
Тепло на землю вернул.
Белый снег вмиг растаял,
Трескучий мороз исчез.
На деревьях листья распустились,
Летние птицы защебетали.
Горячее солнце в небе
Сердца народа обрадовало.
Скот, оставшийся живым,
На пастбища вышел.
Словно зеленым шелком,
Луга травою покрылись.
Рожденный силачом, Кёзюйке
К белому дворцу подошел,
Протяжно запел:

 «Когда я взгляну, милая Баян,
В глаза твои, подобные звездам?23
Одногодочка моя, Баян,
Когда тебя близко увижу?
Не знавшие грязи, руки свои
В грязи замараешь теперь, Баян
Насильно замуж тебя отдадут,
Милая девушка Баян.
Из ящика золотого,
Когда ты выйдешь, Баян?
Лицо прекрасное, как луна,
Когда покажешь, Баян?».

Голос любимого своего
Красавица Баян узнала,
Милому другу в ответ
Громко запела:24

«Милый мой Кёзюйке,
Освободи из неволи,
Черноглазый мой Кёзюйке,
Хочу быть вечно с тобою!».

Услышав эти слова,
Кёзюйке в белый дворец вошел,
С шестьюдесятью шестью замками
Золотой ящик открыл.
Радостная и счастливая
Баян к нему вышла.
Если справа на нее посмотреть —
Красотой она с солнцем схожа,
Если слева взглянуть —
Словно луна прекрасна.
На одежде ее
Золотые кисточки кружатся,
Шелковые переливаются.
Глаза Баян
Светлыми зарницами сияют.
Как цветы маральника,
Щеки ее румяны.

Правыми руками они поздоровались,
В правые щеки поцеловались.
Ярче солнца и луны
Счастье их зажглось.
Из белого дворца Караты-кана,
Взявшись за руки,
Они выбежали,
Не успели оглянуться —
Новый белый дворец
Перед ними вырос.
Шестьдесят два угла у дворца,
Шестисуставная коновязь перед ним.25
Кёзюйке и Баян в новом дворце
С этого дня зажили.
Котел, мясом полный,
Никогда у них не остывал,
Днем и ночью кипел,
Постель их,
Никогда не охлаждалась,
Вечно была тепла.

Молодой богатырь Кёзюйке
На кроваво-каурого коня садился,
Уезжал в лес на охоту.
Зверей он убивал
Самых жирных,
Бобров он добывал26
Самых черных.
Мясо убитых зверей
В тороках домой привозил.
Жена его, милая Баян,
Вкусную пищу готовила.
Такая счастливая жизнь
Продолжалась недолго.
Злой отец от Саныскан-бая вернулся,
Свата своего к себе привез.
Кругом с изумленьем глядя,
Глазам они не поверили;
Рядом со старым дворцом
Новый дворец выстроен,
Рядом со старой коновязью
Новая коновязь стоит;
Кроваво-каурый конь
К новой коновязи привязан,
Уши коня
Белые облака задевают;
Неизвестный богатырь,
Подбоченившись, рядом ходит.

У ханов в глазах потемнело.
Круглые сердца их сжались,
Крепкие кости ослабели.
Словно на большом морозе
Они вздрагивали,
Словно в огне болезни,
Руки у них затряслись.
Ханы в старый дворец
Потихоньку вошли,
О богатыре неизвестном
Караты-кан у жены спросил.
— Это Кёзюйке приехал, —
Ханша ему ответила.

Караты-кан почернел,
Заикаться начал,
Круглые глаза его
На лоб выскочили.
— Силой нам его не победить, —
Караты-кан свату говорит. —
Чтобы Кёзюйке убить,
На хитрость надо пуститься.
Решили: светлую воду
Желтым ядом заменить,
На желтом смертельном яду
Угощенье Кёзюйке приготовить.
Сделав все, как задумали,
За богатырем послали.
— Глаза твои
Блестят, как зарницы,
Стан твой горе подобен,
Могучим силачом ты родился!
От чистого сердца тебя
Караты-кан к себе приглашает:
Угощенье его отведай,
Мирно с ним поговори.

Эти слова услышав,
Кёзюйке приглашенье принял,
Дал слово в гости приехать.
В красивую одежду нарядился,
Боевые доспехи надел.
У милой подруги Баян
Глаза слезами наполнились,
Мужу она сказала:
— Отец мой Караты-кан
Черную думу затаил,
Не для доброй встречи
Он тебя приглашает,
Черную голову твою
Мой отец погубить хочет.
В гостях у него, Кёзюйке,
Никакой пищи не пробуй.
Кёзюйке жену поцеловал,
Все, что она сказала,
Обещал не забывать.

В белый дворец Караты-кана
Кёзюйке вошел,
Ладонь, подобную долине, протянул,
С ханами поздоровался.
На белый расшитый ковер27
Гостя они усадили,
Золотой стол придвинули,
Самыми дорогими сладостями
Золотые чаши наполнили.
Перед Кёзюйке поставили мясо,
Сваренное в желтом яде,
Во всех других чашах —
Мясо, сваренное в светлой воде.
Кёзюйке это увидел,
Среди веселого разговора
Друга — черного дятла
Осторожно из-за пазухи вынул,
Тихонько на стол пустил.

Никем не замеченный дятел
На золотом столе похозяйничал:
Отравленную пищу с хорошей
Местами переменил.
Ташаур черного яда
Хозяевам дятел придвинул,
Ташаур с хорошей аракой
Перед Кёзюйке поставил.
Досыта вкусной пищи
Кёзюйке-богатырь наелся,
Крепкой хорошей араки
Допьяна Кёзюйке напился.
Сидит он и посматривает,
Что с хозяевами случится.

Вместо жирного мяса,
Отравленной пищи наевшись,
Вместо хорошей араки,
Черного яда напившись,
Все сидящие за столом
С места подняться не смогли.
Лица их,
Как горящий уголь, покраснели,
Тела их,
Как железо в горне, раскалились.

Кёзюйке-богатырь
Друга дятла поцеловал,
Над врагами расхохотался:
— Что готовили для другого —
Сами то получили.
Победив врагов, Кёзюйке
К Баян поспешил.

К новому дворцу своему
Не успел приблизиться —
Оборванный дряхлый старик
На дороге его остановил.
Ни слова не сказав,
Дряхлый старик в Кёзюйке
Тонкую, как стебель пырея,
Стрелу пустил.28
Бедро Кёзюйке-богатыря
Тонкая стрела пронзила.
Сам дряхлый старик
Черным вороном обернулся,
Улететь хотел.
Ременной плетью своей
Кёзюйке-богатырь взмахнул,
Черного ворона рассек.
Злые чулмусы,
Помощники Караты-кана,
Из ворона выпали,
В серую золу превратились,
Во дворец улетели.
Караты-кана и Саныскан-бая
Чулмусы молоком напоили,
Отравленных злобных сватов
От смерти спасли.

* * *

Кёзюйке от раны страдал.
Все сильней нога распухала,
В сапог не стала вмещаться.
В поисках целебных трав
Кёзюйке по Алтаю поехал.
Много ли, мало ли он ездил —
Нигде целебных трав не нашел.
В долине Дюк-Дюрюк
Совсем от раны изнемог.
Тогда из-за пазухи Кёзюйке
Маленького дятла вынул,
Так ему сказал:
— Милый друг, черный дятел!
К Баян слетай.
Пусть милая жена
Лекарство скорей пришлет.

В один миг быстрый дятел
К Баян прилетел,29
О том, что страшная опухоль
Сердца Кёзюйке достигла,
Что в долине Дюк-Дюрюк
Умирающий богатырь лежит, —
Обо всем черный дятел
Красавице рассказал.
Любящее сердце Баян
В тревоге затрепетало,
Из глаз ее
Слезы брызнули.
Другу — черному дятлу
Баян разные лекарства дала,
Быстрей отнести просила.
Быстрее сказанного слова
Черный дятел к другу вернулся,
Страшную рану Кёзюйке
Лекарством намазал.
Боль в ноге богатыря
Сразу утихла.

Кёзюйке дятлу сказал:
— Милый мой друг, черный дятел!
Еще раз к Баян слетай.
Пусть самое сильное
Лекарство с тобой пошлет.
Хочу скорей излечиться,
Врагов наших
На честный бой вызвать спешу.
Дятел, времени не теряя,
На стойбище Караты-кана
Вновь прилетел,
Всех людей спящими увидел.
Среди спящих женщин черный дятел
Баян отыскать не может.
Одну белолицую молодку
Дятел за Баян принял,
За пазуху к ней залез,
Будить принялся.

Белолицая молодка
Снохой Караты-кана оказалась.
Дятел свою ошибку понял,
Да из-за пазухи выбраться не успел.
Женщина его поймала,
Караты-кану отнесла.
— Где Кёзюйке лежит?
Расскажи мне быстро! —
Караты-кан грозно загремел.

В ответ ему черный дятел
Только головой покачал,
Ни слова не произнес.
Злобный хан
Мучить дятла принялся;
Чтобы тайну выведать —
Стал перья выдергивать.
Но и тут черный дятел
Друга не выдал,
Ни слова не вымолвил.

Рассвирепевший хан
Железный вертел схватил,
Черного дятла насквозь проткнул,
К большому костру поднес.
Умирая на огне, черный дятел
Человечьим голосом крикнул:
— Милый мой друг Кёзюйке!
В долине Дюк-Дюрюк
У корней ста тополей
Ты лежишь.
На огне Караты-кана
Страшной смертью
Я погибаю.
Никогда меня не забывай!
С этими словами
Черный дятел умер.

Словам его
Караты-кан обрадовался,
Саныскан-бая позвал.
Вместе они черное войско
Снаряжать принялись.
Силачей к походу
Готовить стали.
— Смерти не знающего богатыря
Сейчас мы убьем! —
Злобные сваты
Друг перед другом хвалились;
Поднимая черную пыль,
В долину Дюк-Дюрюк
С грохотом помчались.
Драгоценный кроваво-каурый конь
Приближенье врагов почуял,
Другу своему Кёзюйке
Горьким голосом сказал:
— Неумирающий, теперь ты умрешь;
Не уходящий — уйдешь.
Караты-кан с Саныскан-баем
Сюда приближаются;
Подобное черному лесу,
Войско перед собою гонят.
Дыханье коней
Серым туманом клубится,
Щеки воинов
Жарким огнем пылают.
Садись на меня скорее —
От врагов ускачем!

С этими словами конь
Рядом с Кёзюйке лег,
Спину ему подставил.
Богатырь силу потерял,
На коня сесть не смог.
Кроваво-каурый конь заплакал,
Богатырю сказал:
— Друг мой Кёзюйке!
Вижу: смерть тебя свалила.
Но я врагам не дамся.
Рыбой в реку уйду,30
Зверем в тайгу убегу.
Так конь сказал,
Как туман растаял.
Там, где он стоял,
Только следы остались.

Вскоре в долине Дюк-Дюрюк
Большое войско показалось.
Копья всадников
Были гуще леса.
За лесом тем
Караты-кан с Саныскан-баем
Осторожно двигались.
Вот всадники остановились,
Острые стрелы в Кёзюйке
Из тугих луков пустили.
Большим холмом
Стрелы пали,
Богатыря засыпали.
«Теперь Кёзюйке погиб», —
Всадники так подумали,
Курган из стрел
Тесным кольцом окружили.

Тогда Кёзюйке-богатырь
На ноги встал31
Стрелы с себя стряхнул,
Черно-стальную саблю выхватил,
Справа и слева рубить принялся.
Немного времени прошло —
Все войско ханов
Тут полегло.
Кёзюйке последние силы собрал.
Караты-кана и Саныскан-бая
Одной рукой схватил,
Через дне горы перебросил.
Тут черная болезнь
Кёзюйке свалила;
Сильнейший богатырь
Замертво упал.

* * *

Той порою Баян
Шестьдесят лекарств приготовила,
Много вкусной пищи взяла,
На темносером коне
К другу своему
В долину Дюк-Дюрюк поскакала.
Увидев мертвого богатыря,
Баян за сердце схватилась,
Рядом на землю упала,
Сквозь горькие рыданья
Песню запела:

«Бессмертным силачом родившийся.
Друг мой Кёзюйке погиб.
Сильный сердцем богатырь
Зеленый Алтай покинул.
Если на подлунной земле
Нам вместе жить не пришлось —
После смерти мы вместе будем.
Если на солнечной земле
В разлуке с тобою мы жили —
Пусть смерть нас соединит!»

Два дня Баян
Горькую песню пела.
Два дня она
Слезы лила.
На третий день
Нож с девятью остриями
Над своей грудью подняла,
Любящее сердце
Насквозь пронзила,32
Рядом с Кёзюйке упала.

Караты-кан и Саныскан-бай
Из-за двух гор вернулись,
Тела Кёзюйке и Баян увидели.
- Когда они живы были—
Мы их разлучить не могли.
И мертвые они
Друг с другом расставаться не хотят!
Упрямству их где конец?!
Так старики дивились,
Мертвых ругали.
Тело Баян они
Через две реки перенесли,
Через две горы перетащили,
В черное ущелье бросили.
В долину Дюк-Дюрюк они вернулись
Тело Кёзюйке сжечь собрались.

Там они увидели:
На месте тела Кёзюйке
Высокая скала стоит,
Рядом, где лежала Баян, —
Другая скала возвышается.
Кёзюйке-богатырь и Баян-красавица
В вечные скалы превратились,
На долгие-долгие века
Рядом встали.
— Никогда их нам не разлучить!—
Караты-кан вскрикнул,
От черной злобы,
Словно уголь, рассыпался.
— Никогда их нам не уничтожить! —
Саныскан-бай взревел,
От черной ненависти, 
Словно смола, растаял.33

* * *

Много веков миновало,
Но память о вечной любви,
Память о Кёзюйке и Баян
Народ навсегда сохранил.

Примечание

Поэма записана Роглевой в 1940 году. Запись отредактирована Н. Г. Куранаковым. Ему же принадлежит подстрочный перевод. Литературный перевод Евг. Березницкого.

Это самый популярный и любимый сюжет у тюркских народов Сибири. Впервые краткое содержание этой поэмы было записано на русском языке для А. С. Пушкина во время его поездки в Оренбургские степи («Временник Пушкинской комиссии», вып. III, 1837 г.), но в течение ста с лишним лет эта запись оставалась неизвестной.

В 1870 году поэма была опубликована академиком В. В. Радловым в его труде «Образцы народной литературы тюркских племен». Он записал ее у казахов.

В 1927 году поэма вышла в вольном переводе Г. Н. Тверитина. Это был первый поэтический перевод замечательного народного произведения на русский язык.

Отрывки поэмы, записанной в начале прошлого века от известного казахского акына Жанака, опубликованы в антологии казахской литературы «Песни степей» (Москва, 1940 г., стр. 74).

В казахских вариантах Кёзюйке носит имя Козы-Корпеша. Под тем же именем он известен башкирам. У таранчей он называется Бозы-Корпешем. У телеутов — Козика.

О бытовании этой поэмы у ойротов мы не нашли в литературе никаких упоминаний.

Узнав, что в репертуаре Н. У. Улагашева есть поэма, близкая к казахскому эпосу «Козы-Корпеш и Баян-Сулу», мы заинтересовались — не есть ли это прямое заимствование от казахов. Но выяснилось, что Н. У. Улагашев никогда за пределы своего района не выезжал и с казахами не встречался. Поэму он перенял от своего отца, который исполнял ее с молодых лет. Отец его всю свою жизнь провел в той же долине Сара-Кокши, от которой до ближайших казахских кочевий было более четырехсот километров.

Поэма «Кёзюйке и Баян» входила в репертуар Кобака Тадыжекова, Кыдыра Отлыкова и Сабака Боченова, которых Н. У. Улагашев считает своими учителями.

Василий Алексеевич Адуков, уроженец того же района, что и Н. У. Улагашев, сообщил нам:

— «Кёзюйке и Баян» у нас знали все. Особенно любили эту поэму юноши и девушки.

Н. У. Улагашев подтверждает слова Адукова.

— «Кёзюйке и Баян» вся чернь (тайга — А. К.) знает...»

Ознакомление с текстам Н. У. Улагашева убедило нас в том, что поэма бытовала на Алтае в течение многих столетий. В ней мы видим многочисленные типичные черты ойротского героического эпоса и бытовую обстановку ойротов. Варианты поэмы, записанные от Н. Улагашева (о них будет сказано ниже), подтверждают, что поэма стала известна ойротам очень давно.

Академик В. В. Радлов о времени возникновения этой поэмы писал следующее:

«В основу сказания положено действительное событие, имевшее место, по всей вероятности, в конце XIII или начале XIV века. Явным доказательством этого служит памятник на могиле «Козы-Корпеча» и «Баян-Слу», находящийся в Семиреченской области, на 11-й версте от урочища Кзыл-Кия, по тракту от Сергополя в Капал. Памятник конусообразной формы, сложен из красноватого гнейса и высотой достигает более 10 аршин. Он служит предметом особого почитания, и ни один казах не проедет мимо без остановки для того, чтоб не сотворить, хотя краткой молитвы за мятежных героев отдаленной романтической драмы».1

Этот памятник стоит и сейчас. Он хорошо виден со станции Тансык Туркестано-Сибирской ж. д. А сама станция названа именем одной из двух воспитанниц Карабая, отца Баян-Сулу.

1 Цитирую по предисловию к книге Георгия Тверитина «О Козы-Корпече и Баан-Слу», Кзыл-Орда, 1927 г., стр. 4.

Но большое количество вариантов этой поэмы, встречающейся, как видно, у всех тюркских народностей Сибири, заставляет думать, что здесь мы имеем дело с легендой, что древний памятник был воздвигнут с какой-то иной целью. А вариант Н. У. Улагашева, бытовавший в горах, превращает героев в скалы, приближаясь тем самым к последнему эпизоду русской былины «Как перевелись богатыри на Руси» и к армянскому Мгеру Младшему, ожидающему в скале «Когда разрушится мир — и воздвигнется вновь».

Исследователь казахского эпоса писатель Мухтар Ауэзов считает эту поэму наиболее древней из всех «лирико-эпических поэм» казахского народа и зарождение ее относит к XI—XII векам.

Казахский вариант поэмы наиболее полный и поэтически совершенный. Вероятно, он и наиболее древний.

В варианте Н. У. Улагашева говорится о том, что для угощения гостей были зарезаны верблюды. Это не типично для ойротов, жителей гор и лесов. Верблюдоводством ойроты не занимаются. Едва ли они занимались им в глубокой древности. Верблюд — обитатель сухих степей и пустынь, а не гор, покрытых лесом. В ойротском эпосе он упоминается очень редко. Исключением является лишь сказка о мыши и верблюде, широко известная всем тюркским народностям, да поэма Кокин-Эркей, где говорится о караване из двухсот верблюдов. П. П. Хороших, исследовавший орнамент ойротов, признаков верблюда в нем не обнаружил. На скальных «писаницах» он нашел верблюда, но только в районах, близких к Кош-Агачу, где кочевали казахи.

Упоминание о верблюдах в поэме «Кёзюйке», да еще о верблюдах, зарезанных для свадебного пиршества, свидетельствует о том, что в далеком прошлом ойроты заимствовали этот сюжет от казахов. Об этом свидетельствует также слово «ак-сагал» (белая борода). Интересно, что из нарицательного казахского слова (аксакал — уважаемый всеми старик) оно у ойротов превратилось в собственное имя столетнего старика.

В этой связи весьма интересна легенда, рассказанная Н. У. Улагашевым:

Давно когда-то в большом городе собрались люди, посланные разными народами; разговорились, у кого какие сказки есть. Ойрот рассказал про Кезюйке и Баян. Всем понравилось. А тюрок сказал: «У нас тоже есть эта сказка и еще интереснее вашей». Рассказал. И все подтвердили, что его сказка интереснее.

Не подразумевается ли здесь под словом тюрок представитель казахского народа?

Необходимо отметить, что поэма «Кёзюйке и Баян» в жанровом отношении совершенно отличается от «Козы-Корпеша и Баян-Сулу». У казахов это — лирическая, бытовая поэма, где все дано в реальном плане, как действительные события жизни кочевников. У ойротов те же образы приобрели героические черты, оказались поднятыми до величия богатырей, исчезли бытовые детали и, взамен их, появились элементы сказочности, гиперболизации.

В Казахстане известно большое количество вариантов поэмы. В Ойротии она бытует также в нескольких вариантах. Публикуемая в этой книге поэма «Козын-Эркеш» является не чем иным, как очень отдаленным вариантом второй половины «Козы-Корпеша и Баян-Сулу». В ней встречаются эпизоды (умерщвление Кодыр-Уула) и персонажи из казахского текста, которых нет в «Кёзюйке». В свою очередь «Кёзюйке» приобрел эпизоды, характерные для ойротского эпоса. К таким отнесем отравление Караты-кана, Саныс-кана и их приближенных ядом, который они приготовили для ненавистного им гостя. Этот эпизод наиболее ярко разработан в ойротской поэме «Малчи-Мерген».

В репертуаре Н. У. Улагашева есть поэма «Албаты-Билек», весьма близкая к «Кёзюйке».

1 Караты-кан. На месте Караты-кана в казахском варианте — Карабай, на месте Ак-кана — Сарыбай. В поэме Н. У. Улагашева «Албаты-Билек» на месте первого — Ак-кан, на месте второго — Ак-Сагал.

2 Черную самку марала. В казахском варианте акына Жанака друзья встретили не маралух, а косуль. Сарыбай не стал стрелять, боясь быть «виноватым в трудных родах жены», и уговаривал друга не стрелять косулю на сносях. Но жадный Карабай не послушал его и убил косулю. В ней он «прострелил» дух Сарыбая, и последний тут же умер. Ни в одном из вариантов, кроме «Албаты-Билека», звери не произносят своих предсказаний.

3 Лук свой, в дерево величиною. В оригинале говорится, что лук огромен, как сосна, и изогнут, как молодой месяц.

4 Алтын-Сырга. Алтын — золотая, сырга — серьга.

5 Старики на санях. Впервые в ойротском эпосе упоминаются сани. По всей вероятности, они внесены Н. У. Улагашевым, жившим по соседству с русскими и с малых лет знакомым с санями.

6 Оин — коллективный круговой танец с песнями.

7 Баян. Объяснение этого слова мы находим у Г. Н. Потанина в его «Очерках Сев.-Зап. Монголии» (там IV, стр. 691):

«В Монголии часто встречаются урочища с сложными именами, первым членом которых стоит «баин», обыкновенно переводимое словом «богатый», например, Баин-ола, Баин-дзюрку (богатое сердце)... Это архаическое «баин» из монгольского в киргизский (в казахский— А. К.) переходит в форме баян; так когда-то калмыцкие урочища, впоследствии занятые киргизами, у последних носят теперь названия Баян-аул, Баян-джурек... Монгольское же баин «богатый» разговорного языка в киргизский перешло в форме бай»...

Баян-Сулу из казахского варианта, Баян из «Кёзюйке» и Байым-Сур из «Козын-Эркеша» — дочери богатых родителей. Это подтверждает выводы Г. Н. Потанина.

В варианте Н. У. Улагашева «Албаты-Билек» девушка носит имя Алтын-Чачак (Золотая Кисточка).

8 Далеко погнал. В казахском варианте акына Жанака рассказывается о сорокадневном переходе Карабая через Голодную степь. Стада его берется провести Кодар, прослышавший о красоте дочери Карабая и о его богатстве. Доведя стада до Аягуза, Кодар остается управлять хозяйством Карябая и ждет, когда подрастет Баян-Сулу.

9 Почему ее не разыщешь? В варианте Н. У. Улагашева «Албаты-Билек» сообщается, что отец мальчика отдал отцу девушки в счет калыма свою лисью шапку и шелковую шубу. Ребята смеются над Албаты-Билеком и опрашивают: «Почему не возьмешь обратно опушку лисьей шапки и ворот шелковой шубы?»

10 Арчи — творог, оставшийся после выгонки араки. В варианте «Албаты-Билек» сын просит мать подать ему не арчи, а поджаренной пшеницы; говорит, что эта пшеница ему нужна для приманки диких гусей. Когда мать подает пшеницу, он сжимает ей руки. Козы-Корпеш в варианте Г. Тверитина просит у матери тоже жареной пшеницы.

11 Боевые доспехи твои. В поэме «Албаты-Билек» молодой богатырь превратил тополевый лист в золотую узду, в токум и в золотое седло, второй лист — в доспехи, лук и стрелы.

12 Арчемаки — переметные сумы.

13 Кровавая стрела выручит. Стрелы у ойротов были нескольких видов. Каждый вид стрел имел свое название. Г. Н. Потанин писал о стрелах следующее; «кастак, кайбур, согон, томор (тупые с шариком на конце; они не портят шкурки зверка), косту ок (с дырочками, свистящие; когда марал уходит, чтобы остановить, пускают эту стрелу, чтобы пролетела мимо его; изумленный свистом, марал останавливается и осматривается)». Тогда в марала пускают боевую стрелу — канду кастак. О такой стреле и говорится в тексте.

14 Через много морей переправились. Как и во всех предшествующих поэмах, в оригинале — «талай». В словаре П. Тыдыкова под этим словом находим — «море». Но Н. Никифоров и Г. Н. Потанин в «Аносском сборнике» (стр. 104, 109, 141, 148) четыре раза переводят — «река», «земляная река», «белая река» и т. д. В одном случае Г. Н. Потанин добавляет — «монг. «море», но берет это слово в кавычки. В фольклорных текстах мы нередко встречаем «текущее море». Как видно, под словом «талай» ойроты подразумевали не море в полном смысле этого слова, а огромную мореподобную реку. Г. Н. Потанин в одном месте так и переводит — «большая вода». Н. Ф. Катанов записал у хакасов: «У моря есть и устье, и исток».

15 С коня соскочил. В поэме «Албаты-Билек» эпизод остановки в пути совсем иной. Там юноша едет не один, а в сопровождении сына и зятя. Остановившись у семи дорог, они строят каменный аил и начинают охотиться. В это время поднимается буря. (Выясняется, что это шестьдесят силачей едут сватать Алтын-Чачак (Баян) за Кан-Куле. А сам жених, узнав о месте стоянки Албаты-Билека (Кёзюйке), объехал «по другой стороне горы, «о другой стороне моря». Албаты-Билек просит сватовщиков сказать отцу девушки:

— Если он не вернет мне опушку лисьей шапки и ворот шелковой шубы, то я на стойбище его не оставлю крови, чтобы собаке лизнуть, не оставлю мяса, чтобы на иглу поддеть.

Через некоторое время начинается вторая буря — девяносто силачей скачут сватать девушку за Кюркюлдая, сына солнца. Потом проносятся девятьсот богатырей. Они едут сватать девушку за Сулук-Кара, хозяина семи морей. Всем им Албаты-Билек говорит то же, что и первым сватовщикам. Когда он приезжает к отцу девушки, там начинаются состязания, подобные тем, какие читатель найдет в поэме «Кан-Толо». Албаты-Билек победил всех и завоевал право на руку девушки. Тесть хотел отравить его, как Караты-кан своего зятя Козын-Эркеша, но конь вовремя предупредил богатыря о коварном замысле.

В казахском варианте Козы-Корпеш через степи идет на север, куда увезена Баян-Сулу. Девушке много рассказывали о нем воспитанницы Карабая, и она ждет его. Она даже посылает ему навстречу девять традиционных подарков невесты. Пять подарков посыльный потерял по дороге. Этим местам степи даны названия подарков невесты. Так место, где упало украшение для головного верблюда каравана, называется Каркаралы. На стоянку Карабая Козы-Корпеш пробирается под видом старика-пастуха, покрытого паршой.

16 Злобную насмешницу бросил. В подлиннике рассказывается еще о прилете сороки. Но, так как этот эпизод тождественен предыдущему, переводчик опустил его.

17 Кто твой отец? В подлиннике: «Каким отцом ты рожден?».

18 В каком краю ты живешь? Традиционный разговор, обязательный в Ойротии между встретившимися путниками.

19 На краю серой степи. «Степями» в Ойротии называют большие, ровные и чистые долины среди высоких гор.

20 Сын бая Саныскана. В казахском варианте Г. Тверитина на месте сына бая Саныскана — калмычонок Кодар-Кул, усыновленный отцам девушки Баян-Сулу. Родители девушки умерли, и Кодар-Кул, управляющий всем хозяйством, настойчиво принуждает ее выйти за него замуж. В варианте Н. У. Улагашева утрачено имя соперника Кёзюйке.

«Козын-Эркеш» этим эпизодом ближе к казахским текстам. В этой поэме на месте Кодар-Кула стоит Кодыр-Уул, управляющий всеми стадами и табунами Караты-кана, отца девушки Байым-Сур.

21 Аркыт — огромный кожаный мешок, в котором квасят чегень.

22 Страшный мороз. Кёзюйке путем заклинания спустил на землю мороз и снег. Для этого, кроме песни, требовалось еще обе руки поднять к небу. Этот эпизод нередко встречается в ойротском эпосе («Алтай-Бучай», «Ак-Тойчи»). В «Когутэе» он почти тождественен нашему эпизоду. Там Караты-кан тоже всячески препятствовал браку своей дочери с беднякам Кускун-Кара-Матыром, а когда это не удалось — решил, путем коварства, уничтожить его.

Вернувшись к жизни, Кускун-Кара-Матыр проклял своего тестя, низвел на его земли глубокие снега. Не прошло и семи дней, как Караты-кан замерз со всеми своими родственниками.

23 Глаза твои, подобные звездам. В подлиннике глаза сравниваются с зарницей, Венерой (Чолмон).

24 Запела. В казахском варианте Козы-Корпеш, явившийся в юрту Баян-Сулу в образе Котыр-Таза (паршивого старика), поет три песни. Девушка отвечает ему одной, но длинной песней. Эпизода с ящиком там нет.

25 Шестисуставная коновязь. Столб с шестью зарубками для поводьев шести коней.

26 Бобров он добывал. Бобер — любимый персонаж ойротского эпоса. Нередко в бобра превращается богатырь или его конь. Последний делает это для того, чтобы подгрызть железный тополь. Еще не так давно бобры обитали в сибирских речках, но затем были истреблены охотниками. В ойротском эпосе бобер упоминается одновременно со зверями, в изобилии встречающимися на Алтае и в наши дни.

27 На белый расшитый ковер. Вот так же встречали Кускун-Кара-Матыра («Когутэй»). Когда его усадили на ковер, то он вместе с ним провалился в семидесятисаженную яму, на дне которой были укреплены копья и стрелы.

28 Стрелу пустил. В казахском варианте Г. Тверитина Кодар-Кул, окружив с отрядом калмыков спящего Козы-Корпеша, пронзил его ядовитой стрелой. П. В. Кучияк сказал о дряхлом старике: «Неизвестный старик. Видимо, это злой дух, охранявший стойбище Караты-кана». Мы этот эпизод рассматриваем, как еще одно свидетельство того, что в далеком прошлом поэма была заимствована ойротами у казахов. Кодар здесь совсем не упоминается, а эпизод сохранился. Ранение нужно было кому-то приписать. Так появился «неизвестный старик». Реальная обстановка уступила место сказочной, возникла гиперболизация, свойственная ойротскому эпосу.

Чулмусы — нечистые духи. Подробнее о них см. в примечаниях к «Сын-Ару».

29 ...дятел к Баян прилетел. В подлиннике: «бос-кара». Слово «бос» П. В. Кучияк переводит — упрямый, настойчивый. Дятел в подлиннике совсем не упоминается. Н. У. Улагашев рассказал нам, что бос-кара — серенькая птичка, меньше дятла. Клюв у бос-кара такой острый, что птичка продалбливает стены амбаров, в которых хранятся в тайге кедровые орехи. В казахском варианте Г. Тверитина скворец приносит Баян-Сулу вести от Козы-Корпеша, укрывшегося в урочище Шок-Терек. Скворец по ошибке залетает в рукав тетки Баян, я она начинает у него выщипывать перья. Скворец не выдает тайны. Но, умирая, он невольно произносит два слова: «Шок-Терек!». Тетка съедает скворца и сообщает Кодару, где находится Козы-Корпеш. Коварный Кодар находит возлюбленного Баян, злодейски убивает и голову его привозит девушке «в подарок».

30 Рыбой в реку уйду. Впервые в ойротском эпосе мы встречаемся с конем, который не умирает вместе со своим богатырем, а уходит от него. Это следует рассматривать или как новшество, внесенное в течение последнего столетия, когда отмер обычай погребать коней вместе с их хозяевами, или как свидетельство заимствования поэмы от народа, не знавшего таких погребений.

31 На ноги встал. В казахском варианте Г. Тверитина появляется «старик суровый» и воскрешает Козы-Корпеша на три дня, которые юноша проводит со своей возлюбленной. Г. Н. Потанин упоминает о киргизском варианте, в котором Козу-Курпеч воскресает «по молитве сорока мулл». «Он едет к матери и находит, что его весь скот захвачен его слугою Джидыбаем, а мать обращена в служанку; он убивает Джидыбая; в это время подъезжает с многочисленным караваном Баян-Сулу; мать Козу-Курпеча выходит ее встретить, но от радости умирает» (Г. Потанин. «Очерки Сев.-Зап. Монголии», стр. 891). В варианте Н. Улагашева, вместо возвращения на родное стойбище, Кёзюйке посылает коня узнать о здоровье матери. И эпизод этот передвинут из конца поэмы в первую половину ее.

32 Насквозь пронзила. В казахском варианте Г. Тверитина Баян-Сулу вбегает в памятник, который, по ее настоянию, воздвигнут на месте погребения Козы-Корпеша, достает из-за пояса кинжал, вонзает себе в сердце и падает на могилу своего возлюбленного. Этим и заканчивается поэма.

33 Словно смола, растаял. В подлиннике игра слов: саныс — лиственничная смола, саныскан — сорока, Саныс-кан — хан Смола.

Источник

Улагашев Н. У. Алтай-Бучай. Ойротский народный эпос. / Н. У. Улагашев - Под редакцией А. Коптелова. ОГИЗ, Новосибирск,1941. - 402 с.

Перевёл в текстовой формат Е. Гаврилов, 27 ноября 2015 года.

• Улагашев Н.У.

• Назад
• Вперед