Никифоров Н.Я. Хан-Мерген
- Информация о материале
Об авторе: Никифоров Николай Яковлевич
* * *
(Рассказано Чедеком1 Куранаковым).
Хан-Мерген, имеющий коня синебурого (кок курен), масти железного цвета, имеющий белый скот, который не помещается в его Алтае, имеющий мир - народ2), который не помещается в его землях, стал чалый (сед); годы его приблизились к старости.
Белый скот его питается солончаками. Хан-Мерген и его скот пьют воду из реки Аржан Кутук3).
В его Алтае не распознается зима или лето, почему он и назвал Jай Алтай; не различается также день или ночь, почему и называется Туш Алтай (вечный день); кукушка Эдиль (певунья) поет всегда, вечно зеленеют леса Эмиль-агаш; так чудно создана вся природа.
«Нет у меня сына, который жил бы подле меня, нет у меня дочери, которую я мог бы отдать за чужеродца, (т. е. породниться с иностранцем). Если умру, то червь понесет мой прах вниз в землю, а птица вверх в небеса».
У Хан-Мергена Бог Еты Бурхан4) и толмач посредник Буурыл-бурхан, (чалый или седой бурхан); он его покровитель.
У Хан-Мергена золотой орго (дворец), а позади него стоит тэмир-алга тайга о семидесяти семи тала, которая подпирает небесную синеву неба.
1) Чедек—уличное имя сказочника Чолтоша.
2) В тексте: «эл-jеон».
3) Аржан—целебный источник, Кутук —колодец: в подлиннике: стоит еще слово «талай», что означает «большая вода», море.
4) Семерица бурхан, т. е. семизвездица.
С тех пор, как земля создана, он не бывал на вершине этой горы.
«Ой-ой, —говорит —пока не умер, поеду промышлять зверей на своих черных недоступных тайгах».
Берет он в руки потники и седло «арташ» из меди и седлает коня Кок-куреня, подтягивая тридцать подпруг, надевает золотой чумь с шестидесятью шестью пуговицами, а поверх черную, как сажа, броню, белый меч из стали алмас, кладет себе то с правой, то с левой стороны; как черный месяц саадак1) навьючил себе на спину, подпоясал колчан, из которого стрелы торчат, как лес оголённый пожаром2); в руки взял копье величиною с куулы3).
1) Саадак, т. е. лук со всеми принадлежностями, чуть ли не со щитом вместе, почему и сравнивается с полнолунием.
2) Лес после пожара стоит на корню, но сучья обгорают.
3) Посохшее дерево, омытое дождями, получившее пепельный цвет.
Лишь ступила нога в стремя, в три изгиба изогнувшись, садится на коня и пускается в путь; въезжает он на тайгу с семидесятью семью тала, окинул взором шесть алтаев (районов), осмотрел всю поверхность земли; проезжая дикие горы и реки, сам про себя рассуждает:
«Нет сына охранять мое жилище, нет дочери отдать чужеродному; народ мой и скот мой останется в пустыне».
Так говоря, он запел скорбную песню, камни и деревья вторили эхом. Алтай-Канай гремел раскатами; птицы с лунообразными крыльями, звери с раздвоенными копытами гнались за ним.
Семьдесят ханов земных, шестьдесят ханов подземных, слыша песню, все говорили: «Что за несчастный поет эту песню»?
Стоящие вверху: Еты-Бурхан, бывший тельмешем переводчик Буурыл-Бурхан говорили: «Что это за печальная песня»?
Пребывающий внизу Ерлик-бий вытянул шею, слушал и сказал: «Кто так красиво поет, кто этот злосчастный? душа ли, расставшись с телом, так поет, или же он жив, но жизнью недоволен»?
Он прислушался и узнал, что это Хан-Мерген поет о бездетной жизни своей.
«Зачем же творцы не внимают своей твари»?
Три дочери Ерлика слышали песню. Не успел Ерлик договорить своих слов, как три девы вскричали в восторге:
«Пойдемте к Ерлику отцу и скажем ему, пусть он потребует певца в наше царство, тогда насладимся той песней».
Старшая девица сказала: «Вот я» и вбежала к Ерлику.
«Не беда бы, отец, нам послушать чудную песню? потребуйте того человека».
Старец, почтенный Ерлик, во гневе своем, как гром загремел на старшую дочь. «Тебе что за дело! Чего нет на свете? Нет никакой нам нужды, вон уходи, дерзкая!»
Входит средняя дочь, говорит: «Смилосердуйтесь, отец—Ерлик, потребуйте того человека силами волшебства».
«Какое нам дело до скорби, печали людей? уходи от меня!»
Любимая младшая дочь, ласкаясь, гладила голову отца и трепала плечи ему:
«Ерлик, отец мой, достань певца, мы послушаем его, что за беда!»
«О, не могу противиться настойчивой просьбе дочерей! так и быть, послушайте».
«Эй, эй» —говорит младшая дочь— «отец сказал мне: доставайте».
«Волшебный медный крюк!1) зацепи Хан-Мергена за ноги, за руки! Препятственная сеть!2) пади на него и с ним будь у дверей Ерлика-бия!»
Пустила волшебную силу, сила загремела, поднимаясь к небу.
Эту силу Ерлика-бия ясно видел и узнал Буурыл-бурхан.
«Пади на пол ты, сила волшебная!» сказал он.
Сеть пала на черный камень среди поля, а Хан-Мерген, ничего не зная об этом, едет себе и поет.
Вот он въезжает на хребет железной горы и видит другой Алтай, а в нем белое море—ак-талай, которое движется ли или не движется3) не заметно; на берегу ак-талая стоит белый дворец.
1) В тексте: «Нормозы ат какту ее карамак». Нормозы вместо тарма, заклинанье; аткакту кармак, заершанная удочка.
2) В тексте: тор шууп. Тор—сеть для ловли птиц; шууп от глагола, шууп, неводить.
3) В тексте: Jылар, jылбас, катится, не катится.
«Кто осмелился поселиться на моем Алтае»?
Возле дверей дворца стоит белосерый конь, пасутся табуны наподобие кустов; как черные леса, стоят жилища его людей; один богатырь, держа в руках седло, потник—выходит; это был Ак-мус, имеющий коня белосерой масти; взвалив на плечи, черный, как месяц, лук, примчался к Хан-Мергену.
— Голова твоего отца... тамга! Груди матери твоей... тамга»!
Всяко-всячески ругаясь, приближаются оба. Сражаются конями, остаются лишь черни у копий; сражаются мечами, остаются рукоятки.
На расстоянии руки хватаются за ворота, падают с коней вместе на землю. «Э—эй»! сказал... Ходят в поединок, где ступят ногою на реки, там остаются лишь русла, где коснутся гор, там остаются основания их.
Семь месяцев продолжается борьба богатырей.
Хан-Мерген начинает сердиться, хотя был кроток; начинает гневаться, хотя был смиренный.
В три приёма принимался сотрясать врага, как молодое гибкое дерево, стал мять в руках, словно мнет сырые ремни.
В три приёма отдыха поднимает врага, кажет ему голубые небеса, носит меж белыми облаками и бросает на землю; земля дала трещину; ударом ноги отделяет голову от туловища; кровь потекла, как море; кости врага лежат как гора, которая была величиной только с одну горсть Хан-Мергена.
Не успел туда, сюда посмотреть, а уж белосерый конь несется по белым облакам.
Из одного отделения колчана взял стрелу канду jебе1), приложил к тетиве; пропуская коня ниже солнца и месяца, рассек его стрелою на три части. Кости белосерого коня пали отдельно на три Алтая.
1) Кровавая стрела.
Севши на коня Кок-куреня, подъезжает к белому дворцу, привязал коня к золотой коновязи, сам заходит во дворец.
Войдя в жилище, увидал жену Ак-Муса; если глядит на тебя, то красива, как солнце, когда отвернется, то красива, как месяц.
Ставит золотой стол, сладкие яства, спрашивает о благополучии и покое.
«Теперь ты стал хозяином моего народа и белого скота; хочешь ли угнать нас и наш белый скот? Нет хозяина скотам, нет хана народам, женой сижу я безмужнею; если погонишь белый скот и народы к себе, то мне радоваться не к чему, и если вздумаешь оставить нас, то печалится тоже не буду».
После этого вдруг вбегает мальчик, с золотой спиной и с серебряным задом и говорит: «Если угонишь белый скот и народы, то я на это обижаться не буду, если оставишь, не буду печалиться».
Хан-Мерген туда, сюда поглядел и мальчика не стало; на месте где он стоял, остался столб пыли.
У госпожи Алтын-Судур спрашивает: «Что это за мальчик»?
«Прежде я пришла сюда пленницей, тогда он был в моей утробе, это не сын Ак-Муса».
Хан-Мерген стал говорить: «Живи здесь как жила — мне все равно; и там мое жилище и здесь мое жилище; не к чему переселять вас через одну гору».
Выйдя, садился на коня Кок-куреня; шестьдесят богатырей подводили коня, семьдесят богатырей поддерживали под руки.
Переваливал великие горы, переезжал великие реки; заехал на свою железную тайгу, у которой было семьдесят семь прилавков-ступеней и смотрит на свой Алтай; там вокруг его золотого дворца несметная рать стоит в три ряда; как лес торчат копья и как лед зияют лезвия мечей.
Взглядом проверил он все табуны — благополучны и народ благоденствует.
«Если бы неприятель пришел войной, то давно бы мог увести в плен. Что бы это значило»?
Сбежал вниз, переехал реку Аржан-Кутук, спрашивает подданных: «Вместо ушедшего бия стал другой бий, вместо ушедшего хана стал другой хан», сказали ему.
Как услыхал об этом Хан-Мерген, побежал домой, привязал коня к коновязи из золота, вокруг которой не в состоянии лошадь обойти. Холодом потянуло от его лица. Он стоит с надвинувшимися бровями, с налившимися кровью глазами, шестьдесят богатырей брали под руки; вошел в золотой дворец с копьем в руке из черной стали, остановился меж очагом и дверью.
Как от радуги был свет от двух глаз новорожденного.
«Что у тебя за родины, ни раньше, ни позже? что у тебя за ребенок? Живем себе дома молчком и рожаем детей незаконных! Так вот ты какая жена»!
Замахнулся конем на дитя и хотел ударить, но мать бросилась в защиту ребёнка и стала бороться с мужем.
Пока между ними продолжалась борьба, два железные богатыря схватили ребенка с колыбелью и унесли из-под рук хана Мергена.
Муж и жена, ругаясь, остались «Когда нет дитяти, ты же скорбишь и плачешь, а когда народилось, то хочешь умертвить. О правде спроси у Бурыл-Бурхана»!
Тогда улегся гнев хана Мергена.
Железный богатырь пронес мальчика тайно среди подданных и мимо белых табунов. На белом Алтае текла белая река; на берегу её стояло жилище; на край этого жилища и народов возле пасущихся табунов положил мальчика.
«Пусть бездетный человек найдет и вскормит».
Один старик, осматривая табуны, нашел этого мальчика. Будучи бездетным, теперь стал детным.
Дитя это был мальчик, после двух ночей стал говорить «мать», после шести — «отец» и бегал на своих косых ножках, развился, играл.
У дверей в листьях золотистого тополя порхали двести пташек.
«Ах, если бы были у меня стрела и лук»! говорит мальчик.
Сломил дудку, сделал лук, из тростника сделал стрелу и одним выстрелом нанизал двести пташек.
Старуха и старик в восторге вскричали: «Э—эп! этот мальчик когда достигнет молодецких лет в состоянии будет нас старых прокормить; не простого человека дитя, а должно быть какого-нибудь богатыря—хана».
Мальчик взял в руки свой дудочный лук и отправился в степь, куда глаза глядят. Старуха и старик потеряли его и найти не могут.
«Какой был славный мальчик»! говорили они и горько плакали.
Мальчик пришел на берег белой реки и лег вниз лицом; припав к земле, закричал зычным голосом:
«Бог мой, пребывающий на небесах, чем создавать меня таким несчастным, лучше бы не создавал»!
Пребывающему на небе Бурыл-Бурхану было слышно.
У дверей его стоял конь красночалой масти, в гриве и хвост которого были копья, а на ногах— мечи.
«О—ой! сказал красночалому коню своему—иди к тому мальчику»!
Красночалый конь спустился на землю.
Мальчик спит, а конь стоит возле него и бьет землю копытом.
Надевает золотой чумь о шестидесяти шести пуговицах, о девяноста девяти застежках, надевает поверх черную, как сажа, броню, взваливает словно месяц, черный лук на плечи и садится на красночалого коня.
Как бабки ноги, изгибаясь, как ремень сырой, крутясь, красночалый конь стал бить и метаться, а мальчик где-то приходит в сознание, где-то бывает без чувств.
Остановились на берегу белой реки.
Когда пришел в сознание, длинная и тяжелая броня стала ему по колено, а черный лук не мог даже плечи закрыть; красночалого коня своего подергивал, прибежал рысью на тайгу Темиралга с семидесятью семью прилавками.
«Здравствуй!— говорит ему Буурыл-Бурхан - когда не было у отца твоего детей, он плакал, я ему дал дитя; пусть имя твое будет Кыс-Мерген, имеющий красночалого коня».
«Пребывающий наверху бурхан мой, всегда даруйте мне милость свою».
Рысью поехал вниз с тайги Тэмир-алга; шум от черной, как сажа, брони подобен шуму голубых небес; от шума осыпались горы большие и образовали черные россыпи, а большие реки выходили из берегов. Кыс-Мерген приехал и спустился с коня, привязал его к золотой коновязи, а сам вошел в аил.
При входе его Хан-Мерген сидел и глядел вниз, стыдясь сына.
Поздоровался с матерью. «Ты меня признал за незаконного сына, как ее будешь кормить и растить законного — увижу, отвергнутый тобою я буду скитаться и умру, где придется»,—сказал Кыс-Мерген , вышел из аила и пустился в путь.
Только видели, где он был, куда исчез - не знали, лишь вихрь носился, крутясь.
Через семь дней стал слышен шум от черной брони вдали, где начало основания неба и земли. А муж и жена так и остались, ругаясь между собою.
«Ты вынудил скитаться единственного сына, считая его незаконным».
Хан-Мерген, оседлавши своего синебурого коня, взвалив на плечи черный лук, говорит:
«Теперь не ворочусь назад, скитаясь, умру где-нибудь».
Хан-Мерген переезжал большие реки, взобрался на тайгу, обросшую мхом, под кучей тополей устроил стан; горную дичь убивал на горах, водных зверей убивал на водах. Ел мясо элика1), изжаренное на тишу2), ел вареное мясо и мозги.
«Ну, теперь, надо полагать, гнев жены успокоился, здесь жить нельзя, поеду к ней».
Сел на синебурого коня своего и поехал домой, дичь приторочил к седлу, зверей убитых навьючил; с тайги Тэмир-алга смотрит: белый скот и народ благополучны; у дверей его дворца полным полно седланных лошадей, а народу и того больше.
«Без меня какие «тамги» начальствуют» — сказавши, сам рысью поехал вниз к жилищу своему, остановился у коновязи из золота.
«Что случилось у меня здесь»?
«Жена нашего хана родила дитя, радуемся этому и устроили пир».
Хан-Мерген соскочил с коня, черные глаза его налились кровью, вошел в аил.
«Какая такая «тамга» баба, когда нет меня, родит незаконных детей? Пусть имя мое забудется, если я не рассеку черную печенку твою вместе с ребенком».
Когда с поднятым черным мечом подошел к колыбели, жена бегом подбежала и говорит:
«Руби меня, если хочешь рубить, убей меня, если хочешь убить».
Муж и жена схватились, ругаясь между собой. Железный богатырь схватил дитя с колыбелью из рук Хана Мергена и выскочил на улицу. Муж и жена остались, ругаясь.
Железный богатырь, взвалив на коня ребенка, увез на берег белой реки; здесь тоже паслись табуны и жили народы; бросил возле согры3).
1) Элик—дикая коза.
2) Тиш—вертел.
3) В тексте: на месте согры стоит «тикен арал». Тикен— камыш, Thypha. Тикен арал— «согра, болото с лесом», поросшее тикеном.
«Пусть у кого нет дитяти, найдет и вскормит».
Старик и старуха ходили у белой реки, искали телят, да нашли ребенка в колыбели; обрадовались ребенку, принесли в свой аил, покрытый травой.
«Ну и хороший мальчик»! говорили ребенку.
Ночуя две ночи, говорит «мать», ночуя шесть ночей, говорит «отец».
Из дудки сделал лук, из тростника сделал стрелу; стрелял пташек, а потом потерялся.
Старик со старухой, не найдя мальчика, ходили по берегу белой реки и горько плакали.
Мальчик голодный лежал на берегу вниз лицом и горько плакал.
«Чем быть мне несчастным, лучше бы пребывающий на верху бог меня не создавал»! вскричал он.
«Беззаконник «тамга» опять мучит мое дитя и заставляет страдать»,—говорил Бурыл-бурхан.
Мальчик плакал, плакал и уснул: когда проснулся, то лежал на постели и мягкой подушке у Бурыл-Бурхана, а Бурыл-бурхан поднялся к семи бурханам и говорит:
«Чтобы без наследника не осталось владение, я дал сына, а он отгоняет его; что делать теперь с Хан-Мергеном»?
«Пусть будет по имени Куманак, имеющий краснорыжего коня».
Дал коня краснорыжего; Кумана-Мерген седлал своего краснорыжего коня бронзовым седлом, надевал о шестидесяти шести пуговицах золотой чумь, поверх одевал о девяностодевяти пуговицах, черную, как сажа, броню; загремел подобно небу, зазвенел, как лязг железный.
Разъезжая меж белых табунов, меж народов своих, подъезжает к золотой коновязи, которую не в состоянии конь обойти, входит в золотой дворец хана Мергена. «Здравствуйте, здравствуйте отец и мать! Я благополучен, в покое».
Отец, посмотрев вниз, поднял кверху глаза; посмотревши так, опять опускает книзу глаза.
«До меня родившийся брат мой, куда уехал»?
«Уехал на восход солнца».
«Мы родились незаконно, скитаясь умрем, а Вы, родившиеся законно, живите дома».
Ставит золотой стол о шестидесяти шести углах, ставить сладкие яства, но Куманак даже и не взглянул.
«Не видать бы мне твое лицо, тебе мое».
Сел на своего краснорыжего коня, быстро поехал, переезжая высокая горы и глубокие реки. Большие, широкие реки отставали, блестя позади, а впереди вдруг открылся взору Белый Алтай.
Посреди Белого Алтая вьется черная пыль, слышен шум брони, подобный грому неба; Куманак мой ужаснулся; от страха сердце разрывалось, не мог найти места, где спрятаться.
Не успел моргнуть глазами, не успел отдернуть протянутую руку, два одинаковых белых богатыря очутились перед ним.
«Как твое имя, куда держишь путь? Кто твой отец и кто твоя мать»?
«Меня зовут Куманак, имеющий краснорыжего коня, буду сын Хан-Мергена; у меня есть брат Кыс-Мерген, еду искать его, не слыхали ли о нем»?
«У Золотого хана (Алтын-хана), имеющего белосолового коня с золотистою шерстью, у дверей его, привязанный к четырем колам за ноги и руки, лежит твой брат под ударами плетей; так мы слышали об нем и тебя «тамгу» надо отстегать плетями, не отпуская из виду».
Стащили Куманака с коня, повалили на землю, привязали за руки и за ноги к четырем колам, стали бить плетями. То слышен голос на земле, то слышен голос под землей.
«Что я вам сделал худого? Не пригожусь ли я вам? Буду ходить за вашими конями, кормить их, стлать ваши постели; не губите красную жизнь мою, не проливайте красную кровь мою»!
Краснорыжий конь пустился искать Кыс-Мергена.
Крик Куманака был слышен Кыс-Мергену за железной горой в белом Алтае.
«Что сделал худого Куманак двум белым богатырям»?
Кыс-Мерген ударил плетью коня своего и помчался во весь опор по хребтам высоких гор, по берегам глубоких рек.
Прибежал Кыс-Мерген, а два белых богатыря все еще бьют Куманака. Закричал, словно гром грянул, как железо загремел его голос.
«Разве запрещено ездить одному? Что он вам сделал худого».
Бегом сбежал со своего коня, схватил обоих за косы. Стал сечь плетью, у двух белых богатырей крик был слышен то на небе, то под землей.
«Не будем делать этих глупостей, прости нашу глупость».
«Отдадите ли единственную сестру за Куманака»?
«Ой беда наша! Отдадим! Оставь нашу жизнь».
«Если хотите отдавать, то теперь же; будете еще злодействовать, не ждите от меня добра, больше этого буду мучить».
Наказывал Куманаку: «Но эту сторону твоего отца есть синий Алтай, в нем синяя река, на соединении реки золотой тополь о шестидесяти сучьях; тополь сделай своей коновязью, там поставь свое жилище».
Два белых богатыря взяли с собой Куманака.
В белом Алтае на берегу белой реки, как кусты, пасутся табуны, как черные леса стоят жилища людей, рядом вдоль стоят два белых дворца; у железной коновязи, слезли с коней.
Оповестили народ свой, устроили пир, собрали арака целую реку, накрошили мяса целую гору; У порога едят собаки, у края юрты пьют коровы.
Поставивши белый дворец сестре Алтын-Юстюк1), заплетая косы2), пируя веселились. Игры, смех остановились, кончили пир; для сестры Алтын-Юстюк оседлали белосерого коня с золотой шерстью.
«Будьте здоровы, мои шурья3), сказал Куманак.
1) Золотой перстень.
2) В тексте: голову и глаза расчесали, «волосы» заплели в две косы.
3) В тексте: ага каиндарым. Ага-старший брат ага-каин— шурин; слово каин указывает на особое отношение, обязывающее одного человека оказывать знаки уважение другому. Замужняя женщина называет своими каинами: свекра, свекровь, дядей мужа, деверей, которые летами старше мужа; каины мужчин: тесть и теща, те шурья, которые старше его жены; младшие не будут каинами. Каины иногда освобождают лиц, обязанных оказывать им почести, от такого обязательства. Такие освобожденные называются каины-йок. Лица, не освобожденные от обязанности оказывать почести своим каинам, называются каинду.
Поехали с Алтын-Юстюк домой; когда переехали большие реки и горы, показался синий Алтай.
«Где же стоит золотой тополь»?
На берегу синей реки стоял золотой тополь; Куманак остановился, привязал краснорыжего своего коня и стал жить; не было у него народа, не было пасущихся табунов.
У хана Мергена еще родился сын, имеющий белокоурого коня—Кыстай-Мерген.
Кыстай-Мерген едет среди своего народа, среди белых табунов и видит, при устье синей реки, возле золотого тополя стоит белый дворец; два коня стоят на выстойке.
«Ранее, кажись, здесь не было дворца»,– говорит.
Вскачь на коне подъехал к месту, привязал белокоурого к тополю о шестидесяти сучьях, вошел во дворец, а там сидит молодая женщина; если глядеть отвернувшись, то подобна месяцу, если повернувшись, то красива, как солнце.
«Как твое имя, куда ты держишь путь, кто твой отец и кто твоя мять?»
«Я имеющий белокоурого коня, Кыстай-Мерген, единственный сын хана Мергена».
«У! чтобы тебе есть отцову голову! у! чтобы тебе есть груди матери! если ты сын будешь хана Мергена, то мы разные; ты законнорожденный, а я не законнорожденный».
Кыстай-Мерген вышел, сел на белокоурого коня, хотя нехотя поехал домой.
«Почему он меня ненавидит?»
Приехал к отцовской золотой коновязи, слез с коня, вошел в золотой дворец и говорит:
«На синем Алтай стоит юрт; если ты сын хана Мергена, то не смей заходить в мое жилище», — говорил, и выгнал меня (Куманак).
«Не спросил ты, кто он по имени и по жизни!»
Жена хана Мергена говорила: «Никто иной, должно быть, как твой старший брат; зачем не спросил о здоровье его и благополучии? Вперед тебя родившиеся твои старшие братья: имеющий красночалого коня — будет Кыс-Мерген, имеющий краснорыжего коня—Куманак».
Услышав об этом, Кыстай-Мерген вышел назад, сел на белокоурого коня и поскакал обратно.
Подъехав к золотому тополю, привязал своего коня и вошел во дворец. «Здравствуй, брат мой!»
Приветствовали друг друга.
«Я родился незаконно, зачем ты не пренебрегая мной — гостишь у меня».
Кыстай-Мерген говорит: «Не питались ли мы сосками одной матери, не лежали ли мы в утробе одной матери? где ты будешь умирать, там и я с тобой умру, не отстану, куда ты поедешь».
«Где теперь старший наш брат, куда он уехал?»
«По сю сторону белого Алтая раз в жизни пришлось его увидеть; куда должен был ехать, мне не говорил».
«Поеду я разыскивать давно уехавшего брата Кыс-Мергена; если он умер, то хотя кости его увижу, если жив, то свижусь с самим».
Навьючил на спину черный лук, наподобие черного месяца, пустился быстрее стрелы в путь.
Реки большие были незаметны, когда переезжал, высокие горы были низки или высоки, он не знал; на хребет черной горы остановился, стал смотреть; среди черного Алтая пролегает черная степь, по этой степи пролегает черная река; когда он стал проезжать степь, видит, поднимается черная пыль.
Звуки черной брони были подобны небесному грому, от черного лука был шум, как лязг и звон железа. Был бесстрашный, но стал ужасаться, сердце стало трепетать; хотел бы укрыться, но некуда было.
Вот прибыли два равных Сары-Чулмуса; из глаз их блещет огонь, при дыхании сыплются искры.
«Кто твой отец, мать, куда держишь путь и как твое имя»?
«Имеющий коня белокоурого Кыстай-Мерген, сына хана Мергена; единственного старшего брата Кыс-Мергена ищу; не слыхали вы об нем»?
«Нет, не слыхали. У дверей Алтын-хана, имеющего златосолового коня, к четырем железным кольям привязанный за руки и за ноги лежит под ударами плетей; с тех пор прошло много времени; что если и этого убить здесь»?
Сказали и вбили четыре кола, растянули Кыстай-Мергена и стали бить плетями.
«Калагай-корон! Почтенные, что я вам сделал худого? не срезайте мою красную душу, не рассеивайте мою красную кровь! Разве не пригожусь я вам привязывать ваших коней, подкладывать под головы подушки»?
Два чулмуса бьют плетями и не посмотрят вверх.
Кыс-Мерген женился на дочери Алтын-хана, сделал великий пир, собралось несколько ханов, пируют.
Красночалый конь Кыс-Мергена навострил уши, в полуденную сторону глядит.
Жена Кыс-Мергена Алтын-Тади подошла к коню и спрашивает: «Что чуешь и куда глядишь»?
«Два чулмуса поймали на полпути брата Кыс-Мергена, бьют плетями, чуть держится красная душа его».
Алтын-Тади пошла обратно и видит, муж посреди семидесяти ханов сидит победителем в состязании; сначала думала ему сказать, но потом сочла ненужным, так как подумать, что это предлог, дабы избавиться ему от состязаний.
Придя назад, одела чумь золотой, поверх черную броню, меч из черной стали, надела на себя курман (колчан), из которого стрелы торчали подобно лесу, брала в руки копье, как дерево посохшее, омытое дождями, вступила ногою в стремя, ловко в три изгиба уселась на коне; только было место, где она села, но куда исчезла, не видно.
С разбега коня переехала семь гор, семь рек.
Стало слышно стенание Кыстай-Мергена; молодица Алтын-Тади, как раз очутилась тут как тут.
Она воскликнула: «Ун тамга! Ужели одному нельзя ездить»!
Двух чулмусов схватила за косы, соединила и начала бить плетью.
Семьдесят ханов играют. «Если вы добрые молодцы, то примите там участие в состязаннии1)».
Взяла под стремя повода коней двух чулмусов, а Кыстай-Мерген поехал в след.
Кыс-Мерген, состязаясь с семидесятые ханами, взял верх.
«Разве нельзя было проезжать слабому человеку мимо этих тамгов»? сказал Кыс-Мерген. Он вскочил на ноги, привязал чулмусов у дверей к четырем кольям и стал сечь их прутьями боярышника (толоно).
«Айланаим балам2)! Будем твоими рабами, коня твоего будем смотреть, постель твою будем убирать; не лей кровь нашу, не секи наши красные души».
Кыс-Мерген говорит: «Ну, теперь отдадите единственную дочь»?
«Калак корон!3) отдадим, лишь оставь нашу жизнь.
1) В тексте: марган морой. Какой-то хан в одной телеутской сказке задумал отдать замуж свою дочь и объявил «морой». Он желал выдать ее за богатыря Алтын-Эргека и надеялся, что он приедет на состязания. Богатыри съехались, но Алтын-Эргека нет между ними. Он принял захудалый вид пажы тас, палтыры кодур «голова голая, голени паршивые», приехал на собрание, но хан его не узнал. Съехавшиеся богатыри требовали морой. Хан был принужден уступить им. Он объявил, что отдаст дочь тому, который принесет железную лиственницу. Никто не был в состоянии принести ее, кроме человека с голой головой и паршивыми голенями. Хан объявляет новый морой, кто бросит выше всех камень вроде мячика. И на этот раз верх одержал человек с голой головой. Хан объявляет третий морой, кто принесет гору и поставить ее подле ханской юрты. Хан должен был отдать дочь за Алтын-Эргека. Марган, от глагола маргышджат состязаться в борьбе, в беге лошадей, быстроте кошения сена. Прим. Г. М. Токмашева.
2) Ласковые слова, с которыми обращаются к детям; говорят также толгоноин. От глаголов айлянджат толгонджат, крутиться, окружать. Прим. Г. М. Токмашева. В киргизском языке оиналаин.
3) Выражения горя.
«Ну, хорошо, если соглашаетесь отдать, то сооружайте жилище, а мы вдвоем прибудем; если будет это обманом, то еще больше стану наказывать».
Два чулмуса отправились в путь; после их Кыс-Мерген и Кыстай-Мерген, оседлавши коней, сказали: «И нам нужно ехать».
Алтын-хан говорит: «Этот народ необыкновенно зловредный, будьте с ними осторожны, мысли их мрачные».
Два брата сказали— «да» и поехали. Алтын-хан наказывал не пить араку.
Поехали быстро; черные брони их звенели подобно шуму гор, черные саадаки гремели подобно шуму вод; когда приходилось переезжать через горы, то они не замечали высоту гор; когда переезжали через воды, то не замечали глубину вод; так приехали, к железной коновязи чулмусов; не упомещались руки великанов1), желающих взять коня, не упомещались руки молодцов2) брать под руки прибывших гостей.
1 В тексте: алып.
2 В тексте: кулук.
Стояли горы мяса, накрошенного для пира, стояли реки арака, приготовленного для веселья.
«Эй, эй бу» сказал Кыс-Мерген. «Войди в аил, для тебя приготовленный, а я войду в аил свата, араку не пей»! Кыс-Мерген проходит вперед и садится, подбоченясь руками.
Ставили золотой стол о шестидесяти шести углах, ставили сладкие блюда.
Кыс-Мерген брал отборные яства, с наслаждением пил из арака самую горькую, наконец, сильно опьянев, он ходил взад и вперед.
«Кому так хочет показать себя превосходным? если пожелаю, породнимся, на то воля моя, а если не хочет, то и мы не будем кланяться», сказал старший чулмус и лег на кровать.
Тогда Кыс-Мерген вышел из аила и стал ходить на улице; потом пошел к дверям белого дворца, приготовленного для брата, а Кыстай-Мерген лежал на дворе.
«Что ты брат, что с тобой, почто не лежишь в своем аиле»?
«Лучше умереть одиноким, чем быть женатым на такой жене, лучше умереть не женатым, чем иметь такую родню».
«Когда не хочешь жениться, то напрасно не нужно тревожить; поедем домой».
«Эй—эй»!
Садится Кыс-Мерген на красночалого коня, а Кыстай-Мерген на белокоурого—поехали домой. Кыс-Мерген говорит:
«Когда-нибудь два чулмуса встретятся, вершины двух гор не соединяются, а головы людей встречаются».
Быстро ехали и скоро приехали на свою сторону в землю Алтын-хана.
«Здравствуйте, здравствуйте юноши! Как приехали»?
«Если юноша не хочет, то что поделаешь», говорит Кыс-Мерген.
Алтын-хан, ударяя себя по коленам, говорил: «Придется жить вам беспокойно, придется сидя на коне стариться от беспрерывных набегов и войн, такое предстоит вам будущее»!
Кыстай-Мерген садился на белокоурого коня и говорит: «Ворочусь домой на родину, посмотрю Куманака»!
Кыс-Мерген поехал вместе, раскачиваясь, размахивая руками; день и ночь едут через высокие горы и быстрые реки, лишь вихри вьются по их следам на пустынных степях, где ворон не смел пролетать, где не бывала сорока; желтые степи оставались, как бы рисуясь узорами, и вот, наконец, показалась синяя река «Тилар-Тилбас», непонятно, катится или стоит.
Пастбища заросли высокими травами, места, где были жилища людей, заросли крапивою, коновязь—золотой тополь, выдернута и брошенная лежит в стороне, белый дворец стоит разрушенный.
«Да!- сказал Кыс-Мерген— если разумна была наша сноха, то непременно под каменным таганом оставила знаки о себе, а если глупа была, то ничего не должно бить.
Когда пнул каменный очаг (таган), вышли две туши баранины, два тажуура1) араки вместе с сабра бичик2).
1) Тажуур—кожаный мех.
2) Грамота.
Съели две туши баранины, стали сыты, два тажуура араки выпили, стали довольно пьяны, потом начали читать грамоту, там было написано:
«Два равных белых богатыря, два равных русых чулмуса и их ведающий Куренке-хан, имеющий коня темнобурой масти, под их предводительством мы были повоеваны: брат Куренке-хана.
Алмыс-хан, имеющий коня тёмнобурой масти, а над всеми ими владычествует Чулмус-хан, у которого конь темносаврасой масти; этот хан бессмертный, нет у него точиться красной крови, нет души сечься мечом.
Над этими тремя ханами господствует Торлоо-Эмеген «старуха куропатка», у которой орбу1) о девяти концах: она вещунья; все знает вокруг. Если Кыс-Мерген и Кыстай-Мерген прибудут сюда, то пусть за нами на выручку не едут; там их ждет смерть».
Кыс-Мерген говорит: «Скажут, что мы не поехали на выручку; убоявшись их; чем быть посмешищем, лучше поедем; как думаешь?»
Двое отправились; Кыс-Мерген рассказывает: «Наш Буурыл-бурхан, толмач и семь бурканов, боги наши, если положили нам умереть там, то умрем. Почему бы коню не пропасть, он ведь не золотой? почему бы мужу не умереть он ведь не вечен? Конь не выбирает алтай (место), где умереть и муж не выбирает землю, где умереть».
Слезли с коней, вставая на трех местах на одно колено, молились, держа под мышкой туулга борук2), взывали:
1) Колотушка для бубна.
2) Шлемы.
«О Буурыл-буркан, наш толмач! Семь бурканов, наши боги! Наш местный Алтай! Река наша Тилар-Тилбас и вы великаны — горы, наши неприступные крепости, благословите нас!»
Когда помолились оба, то садились на коней своих и поехали в путь по следам угнанных табунов и уведенных в плен народов, ударили плетью по бедрам коней и помчались рысью. Передние ноги у красночалого и краснорыжего, как будто пляшут, а задние—бегут иноходью, глаза коней играют на обе стороны помахивают ретиво головами.
Когда приехали к юрту Куренки, то увидели аил величиною с сердце и выходящий дымок на подобие спинного мозга.
На берегу синей реки два молодца отряхнулись, превратились в Тас-Таракаев1), ударили своих лохматых кляч таловыми прутьями и прикостыляли к аилу; вошли в маленький аил; там сидит их брат Куманак-Мерген; по-видимому, он пас лошадей, а молодица, сноха, их, доила коров.
«Куда поехали джyдy-тacы2)?»
«Мы были прежде пастухами Куманака; ходили на промысел на зверей и птицу, да отстали, заблудившись; когда воротились домой, место уже было пусто; желая найти его жилище, поехали жить, где он живет».
Жена Куманака, т. е. сестра двух белых богатырей, не спуская взора, смотрела на двух паршивых проезжих; видит она в двух паршивцах признаки добрых молодцев, есть сходство с Кыс-Мергеном деверем3); ей не сиделось, она вышла на улицу, внимательно стала смотреть лохматых кляч (жеребят).
1) Паршивых людей.
2) Вонючие, плешивые.
3) У алтайцев деверев, т. е. старших братьев мужа называют свекром, а младшего деверем, так что после смерти мужа его жена считается женою деверя, но не может быть женою свекра, т. е. старшего брата мужа.
«Милый мой! в этом жеребенке есть сходство с красночалым конем».
Вот капнули из глаз слезы на землю. Видно прежний мой брат—деверь нас ищет», сказала она и вошла в аил.
«Зачем брат деверь так прислоняется к худому, когда был добр?»
Кыс-Мерген отряхнулся, принял настоящий вид и захохотал.
Молодица сноха говорит: «Брат—деверь, воротитесь отсюда назад! Как хотите вы уничтожить царство трех ханов?»
«Они держали в руках сердца семидесяти ханов, живущих на поверхности земли, и держали в руках своих подземных шестьдесят ханов, воротитесь отсюда назад!»
Кыс-Мерген говорит: «Много ли дней проживешь, если жить прячась? умрем, если таково положение Бога». Садились на коней оба молодца, поехали в путь.
Молодица сноха плакала и бежала в след, крича:
«Погодите!»
Два молодца, сдержавши коней, ждали ее.
«Я простояла и не сказала, что хотела сказать, не кажитесь в своем виде, и то придется умереть; если узнают, погибнете, хотя вы не гибли.
Жизнь Куренке-хана, Алмыс-хана, двух белых богатырей, двух русых чулмусов, у них душа одна и находится в руках семи Бурханов; при новолунии покажется раз, при ущерб покажется другой раз и при полнолунии еще раз, в год покажется только три раза; так вот не упускайте из виду, стерегите».
Два молодца превратились в мух и полетели, у дверей Куренке-хана отросли камышом о трех веточках.
Куренке-хан говорит: «Надо бы уже теперь прибыть Кыс-Мергену и Кыстай-Мергену; вероятно где-нибудь припрятались в нашем царстве».
Алмыс-хан говорит: «Буду делать чачылга1)» и наказывал своим подданным тоже делать; тьма подданных ему народов приносила араку.
Впрягли в железную колесницу семь равных, черных, как бархат лошадей и нарядили двух равных железных богатырей, положили чачылгу в колесницу и поехали на камлание к старухе Торлоо-Эмеген, у которой вилоподобная орба о девяти концах.
От громыхания железной колесницы земля шевелилась. Где сливается семь рек, там стоял аил старухи.
Два равных богатыря подъехали к дверям аила.
Старуха кам сидела дома.
«Зачем приехали молодцы?»
«Нас послали Алмыс-хан и Куренке-хан, просили приехать, покамлать».
«Ой! сказала старуха, я стала стара, что я узнаю? Духи2) мои перестали слушать меня».
«Хотя бы и так, но просили, пусть мать наша не откажется, приедет, покамлает».
1) Брызгать арака богам.
2) В тексте: чалу чабыдым катту болгон. Чалу по-телеутски бубен кама, по-алтайски чалулар, изображения духов, которые развешиваются по стенам юрты. Некоторые изображения состоят из маленькой модели бубна; такие называются тунурчек; другие делаются из тряпок, из шкурки колонка. Бубен по-телеутски называется «чалу», по-алтайски «тунур» (от этого слова) «тунурчек», по-шорски туур. Прим. Г. М. Токмашева. Чабыт — небольшое камлание, совершаемое без бубна, при легких заболеваниях. Чалу чабыбыдым кату болгон можно перевести: чалу чабыт «стали грубы, очерствели».
Старуха взяла медный бубен, положила в колесницу шубу, увешанную колокольцами. Старуха села в колесницу, поехала, земля и небо гремели, алтай-хангай отдавался эхом; к дверям Куренке-хана старуха Торлоо приехала. Семьдесят богатырей ввели под руки.
Куренке-хан и Алмыс-хан говорили: «Видим худые сны, должно быть Кыс-Мерген и Кыстай-Мерген находятся в нашем владении. Вы прозорливы1), посмотрите».
«Мои духи стали непослушны, узнаю или нет—посмотрю».
Два равных русых чулмуса вошли, подали два тажуура арака, вошли два равных белых богатыря, подали два тажуура арака.
Имеющие большие чины сидели в аиле, плохой народ — вне аила.
Жена Куманака, т. е. сестра двух белых богатырей, говоря о старухе Торлоо, тоже пришла с мужем.
«Вы пили вино, просватали, с вашего согласия я вышла замуж, чем я виновата, зачем меня мучаете голодом?»
Куренке-хан и Алмыс-хан говорили:
«Она верно говорит, мы пригнали её белый скот и народ бесчисленный, как лес, теперь она перенесла муки, теперь вина её прекратилась, пусть живет вволю, как она желает».
Жена Куманака и сам Куманак кланялись.
Медный бубен старухи Торлоо, которая имеет колотушку о девяти развилинах, семь дней сушили на огне. Торлоо взяла в руки вилоподобную орбу о девяти концах и медный бубен, надела маньяк2), не вмещающийся на земле; закачались земля и небо, когда она стала раскачиваться с медным бубном; сто алтаев отзывались эхом от звона ста колокольцев её шубы.
«Нет ли в моем Алтае Кыс-Мергена, если кто знает то мне скажите!» Так она спрашивала своих курместеров3) трехконечным камышом. Стоял напротив Кыс-Мерген и тоже устраивал против неё наговоры.
1 В тексте: шылгадып.
2) Шуба с колокольцами и жгутами.
3) Курмес—душа умершего предка, во множ. числе курместер.
«Вещания души да минуют тебя, рассеются прахом! что ты можешь знать силой камлания, да будет пустым звуком».
Старуха говорит: «Все будет благополучно, скот и народ твой; нет положения быть здесь Кыс-Мергену и Кыстай-Мергену».
Кыстай-Мерген душевно благодарил: «Благословен, живущий у основания трех небес, Буурыл-Буркан, благословенны, живущие у основания семи небес, семь славных бурканов, правда которых будет победой».
Старуха остановилась, покамлавши, и говорит: «Благополучно будете жить».
Подвезли колесницу, поставили, запрягли семь вороных, как бархат черных коней. На колеснице с громом укатила старуха домой, два богатыря ссадили ее у аила.
Подданные народы все разбрелись и разъехались домой.
Кыс-Мерген стал стеречь спокойно.
Вот уже народился месяц; из дверей семи бурканов белый сокол вдруг вылетел, не успел оглянуться, а уже сокол влетел в аил Куренке-хана. Кыс-Мерген сплошал выстрелить в сокола, стал ждать, когда вылетит обратно.
Из просвета аила Куренке-хана белый сокол вылетел; видел, как вылетел, не успел оглянуться, а уже сокол исчез, в дверях семи бурканов.
Теперь стал ждать ущерба луны; но что же? только и видел, как белый сокол мелькнул в просвете аила Алмыс-хана; опять неудача, стал ждать, когда воротится сокол.
Из просвета только мелькнул и видно было, как влетел в двери бурканов.
Кыс-Мерген опять остался ни с чем.
Теперь остался только третий вылет. Стал ждать полнолуния; лишь только подумал, а уже сокол влетел в просвет аила Куренке-хана.
«Остается последнее, приходится ждать и смотреть на двери семи бурканов»,—думает про себя Кыс-Мерген. Граненая стрела была наготове, лишь белый сокол хотел влететь в двери семи бурканов, но стрела отшибла ему два крыла и рассекла его.
В тот момент раздался плач и рыдание в железном дворце; на золотой кровати повалился рассеченный на три части Куренке-хан, также умер Алмыс-хан, на другом Алтае два чулмуса, два богатыря умерли с ними враз.
Табуны коней ржали встревоженные неожиданною смертью ханов, народы их оплакивали «Погиб, погиб! говорили, наш славный хан!»
Кыс-Мерген превратился в черную муху, полетел к дверям аила старухи Торлоо, вошел к ней в аил, обратившись в Тиду-Тас1).
«Куда пошел паршивец?», говорит старуха.
«Видел я нехороший для народа и скота сон, так вот пришел погадать, чтобы этот сон, мой значил?»
Старуха говорит: «Не знаю, духи мои перестали слушаться меня».
«Так вы дайте обет срочный, а я не позже новолуния представлю».
Старуха взяла девятиконечную орбу и медный бубен, стала, качаясь, камлать.
«Благоденствует ли народ, стоит ли благополучно белый скот Алмыс-хан, Куренке-хан»...
не договорила старуха и провалилась сквозь землю, а Кыс-Мерген сказал: «О сердце мое!» и упал навзничь.
После этого старуха Торлоо, гремя медным бубном, вылетела со дна девяти стихийных рек и стала кружиться на земле, камлать.
Сто колокольцев звоном глушили, сто жгутов2 рассыпались по земле.
«Хотя Кыс-Мерген и умер, но зато Кыстай-Мерген не уйдет из моих рук», говорила старуха и продолжала кружиться.
Незаметно был натянут лук, взвилась быстролетная стрела, потянулся дымок от корня большого пальца, вытянулась искра с конца стрелы; разлетелся на семь частей медный бубен старухи, рассыпались все сто жгутов во все стороны, отлетела голова старухи.
Кыстай-Мерген спустился с верхней области (земли) с неистовым криком:
«Нам Бог помог, смотри, сколько мы их погубили! Если отсюда мы поедем, то что будем делать с Чулмус-ханом?»
Отсюда поехали дальше. Переезжали дикие горы, дикие реки.
Наконец им показалась железная гора, на которую они въехали и видят с хребта: стоит железный дворец Чулмус-хана, упираясь верхом в небесное дно; у дверей стоит о семидесяти концах коновязь, возле неё темносаврасый конь на выстойке, ногами врылся в землю пониже семи слоев; по обе стороны озера, моря образовались, как будто вода кипит в котле.
1) Вонючего, паршивого, плешивого.
2) Шаманский плащ снаружи обвешан пришитыми к нему жгутами и ремнями; жгуты сшиты из тряпок; эта бахрома называется «маньяк».
3) Азу—зубы.
«Но и был же, видно, конь, когда еще росли азу3)».
Кыс-Мерген сказал: «Вот»! и осьмигранную стрелу выдернул, положил на тетиву, натянул лук, так что даже лопатки1) стали соприкасаться, концы железного лука сошлись вместе, от большого пальца пошёл дым, потянулся огонь за стрелой, железный лук загремел, как небесный гром, стрела угодила под голую мышку коня и отскочила назад, как будто ударилась о каменный утес, а темносаврасый конь от удара стрелы отлетел на расстояние месячной езды и там вскочил на ноги.
Чулмус-хан говорит: «Голова твоего отца, груди твоей матери, что тебе до моего коня? Стреляй в меня, если хочешь, а конь эрдине, что сделал тебе худого?»
Чулмус-хан, севши на своего темносаврасого коня, прискакал; сидя на конях, схватили друга друга за ворота и оба вместе упали на землю; то брались руками через плечи, то брались ниже у поясов.
Где были горы, высоты,—создавались ямы с водою, где были воды, там создавались горы; борьбу двух врагов не могли выносить живые существа.
Где ступали ноги врагов, там высыхали до дна воды и реки, когда прикасались к горам и холмам, получались долины.
Не стали проникать лучи солнца и месяца на землю, черная пыль поднялась, заслонила свет солнца и месяца.
Люди, живущие близ борющихся витязей, обнимали землю и говорили: «Не расстанемся с землей!»
Народы, живущие в отдаленных местах, скорее откочевывали дальше.
Буурыл-буркан находясь вверху, видит и говорит: «Пусть будет победа на стороне Кыс-Мергена».
Бос-эрлик2), находясь внизу, говорит, чтобы победа была на стороне Чулмус-хана.
1) Кости рук человека
2) Бос—серый.
Встал и прислушивается к борьбе. Не знали, как проходили годы, не знали, как проходили месяца за месяцами, падали вместе, вставали тоже вместе; слой земли ногами проступив, оба упали под землю и там все находились, не в силах победить один другого.
Долго боролись они у жилища Эрлика-бия.
Эрлик-бий сказал:
«Нет покоя от них, шумом своим не дают живым существам покоя».
И выйдя из терпения, Эрлик стал посылать своего сына Сокор-Кара и говорит: «Иди, отруби им головы!»
Сокор-Кара, богатырь сел на своего черного быка и замахнулся мечом «Кара-чолтук»1).
Как раскаленные два железа, оба богатыря покраснели, один другого не в силах победить, но наконец один пал и был убит; убитый прошел2) мимо Сокор-Кара, говоря: «Не я буду, если тебе Кыс-Мергену не отомщу у двери Алтын-толу3).
Когда Сокор подбежал к Кыс-Мергену, тот был, как в огне раскаленное железо, ходил взад и вперед.
«Что с тобою, молодец?» спрашивал Сокор-Кара.
Кыс-Мерген ни звука не издал и смотрел на него.
«Этот тамга почему не отвечает?» говорит Сокор-Кара и ударил его мечом по шее; меч разлетался на девять частей; даже и тогда Кыс-Мерген не издал ни звука. У Кыс-Мергена нет ушей слушать, нет языка говорить.
Сокор-Кара привязал его к хвосту своего коня, привел к отцу Эрлик-бию.
Эрлик-бий спрашивал: «Кто первый из вас начал вражду и войну?» Ответа не было.
«Он не отвечает, что с ним?»
Не допытавшись ничего, Эрлик говорит:
«Бросьте его в отражающий черный ад4)
1) Черный—куцый.
2) Душа прошла.
3) Золотой выкуп, двери правосудия.
4) В тексте: корунгулу кара тамы; корнет по-алтайски зеркало.
Пришло четверо сходных богатырей и увели Кыс-Мергена; приведя к пасти ада, хотели бросить его.
Красночалый конь, видя, как Кыс-Мергена привели к пасти ада, чтобы бросить его, заржал: «Для чего поставлен Алтын-толу, если он не будет различать истину от лжи и ввергать правдивых в ад».
Слова эти ясно расслышал Алтын-толу. Судьи в ответ громко вскричали: «Это верно, если не разбирать правду и ложь, то незачем жить».
Четыре железных силача сталкивали Кыс-Мергена в пасть ада, но не могли, он остался на месте.
Ржание красночалого коня было ясно слышно Кыс-Мергену, а судьи ударили железной колотушкой, чтобы он пришёл в сознание, после чего сознание вернулось к нему (Кыс-Мергену).
«Кто из вас вперед начал войну?» Так спрашивали судьи.
«Я жил мирно, когда стали воевать отца, мать, брата и затем увели их в плен; тогда я был вынужден идти войной, но сам не желал им вреда, они сами зря воевали».
Судьи Алтын-толу посмотрели в книгу сабра-бичик и сказали: «На вас вина потому, что вы держали под властью семьдесят земных ханов: Чулмус-хана, Алмыс-хана, Куренке-хана, двух чулмусов, двух белых богатырей ввергли в черный ад. А ты Кыс-Мерген теперь понапрасну не делай людям вреда», так наказывали судьи.
Кланяясь судьям, Кыс-Мерген говорил: «Решением вашим я доволен».
Кыс-Мерген сильно ослаб, не имел сил выбраться из подземелья на поверхность земли; тогда две дочери Эрлика посылали филинов.
«Доставьте на место Кыс-Мергена», говорили девы.
Два филина на луновидных крыльях доставили Кыс-Мергена на землю, где стоял его милый красночалый конь; достал из арчымака1) запас вареного мяса, стал есть, постепенно придя в полное сознание, садился на коня и поехал к юрту Куренке-хана.
1) Сумка у седла.
Когда приехал, там уже Кыстай-Мерген и Куманак вдвоем разрушали жилища, обросшие мхом, изрывали землю, наслоенную назьмом, перегоняли скот, переселяли народ. Идущий впереди скот ест зеленую траву, идущий позади скот только лизал объеденную красную голую землю.
Идущий впереди скот пьет воду, позади идущий скот только мог лизать влажные камни дна реке. Основали на высотах холмов свой юрт, на низменностях поставили на пастбища табуны, народ поселили, где обильно топлива, скот распущен на травянистые луга, и стали жить на своем Алтае братья: Кыстай-Мерген и Куманак-Мерген.
Кыс-Мерген сказал, что он будет жить в алтае Алтын-хана «Желаю жить вам братья!» сказал Кыс-Мерген и сам скрылся. На месте его остался целый столб чёрной пыли.
Примечания Г. Н. Потанина
Сказка начинается с указания, что у Кан-Мергена высшим божеством был Джеты-бурхан «семь богов»; это турецкий перевод монгольского названия Большой Медведицы Долон-бурхан. Алтайцы это созвездие называют Тьэдыган или Джетыган.
В других алтайских сказках высшим божеством является Учь-Курбустан-хан, которому в монгольском эпосе соответствует Гурбы-хормустен-хан.
Подобно тому, как высшее божество в сказке «Хан-Мерген» открывается в небесном созвездии, не следует ли и Учь-Курбустан-хана искать тоже между звездами. Число три (учь—по-алтайски, гурбы—по-монгольски) указывает, что под Курбустаном следует разуметь три звезды в поясе Ориона.
Из трех сыновей женщины Алтын-Судур двоих Хан-Мерген, — её муж, не признает своими детьми, он называет их незаконнорожденными, по-алтайски «сураз», т. е. прижитыми женщиной с посторонним мужчиной; в действительности же — это дети, дарованный женщине богом Буурыл-бурханом.
Кыс-Мерген и Куманак-Мерген —дети рожденные от бессемянного зачатия вроде Чингис-хана, Гэсэра и предка калмыцкого народа Цороса. Господин Бурдуков, собравши предания дербетов и баитов о Цоросе, указал мне на сходство слов: сураз и Цорос.
* * *
Толу—шаманский термин, его переводят русским словом выкуп. Так называется партия одежд: одежды выставляются во время камлания на особо устроенных подмостках, как бы в жертву тому богу, которому камлают. Предметы (шубы, зипуны, рубахи, куски материи и шкуры зверей) эти выставляются в определенном числе, в числе нескольких десятков (тогус).
Помостки или вешалки состоят из двух столбов с перекладинами вверху или из четырех столбов, верхние концы которых связаны брусьями.
Шаман говорит богу, что хозяин дома приносит эти вещи ему в жертву, однако по окончании камлания вещи эти снова укладываются в хозяйский сундук.
Алтын-толу можно перевести— «золотой выкуп», но тут, по-видимому, подразумевается не выкуп, а что-то другое: это какое то судилище, говорится о дверях этого судилища, о судьях, которые, по-видимому, в нем заседают.
Значение судебного места, придаваемое этому термину, сближает Алтын-толу с монгольским словом «толи». Этим именем монголы называют металлические зеркала, которые у алтайцев известны под именем Кузене1.
1) Кузене. Шаманы подвешивают на спинах своих маньяков. По представлению шаманистов и буддистов Северной Монголии Эрлик, царь ада, сидит на троне с толи в руке. Когда его слуги поставят перед его троном грешника, чтобы судить его, Эрлик смотрит в толи и видит на нем отражение всех дел приведенного грешника. Эти представления о зеркале, отражающем деяния людей на земле, наводит на мысль, что под именем Алтын-толу можно признать золотое толи Ерлика.
Источник
Никифоров Н. Я. Аносский сборник. Собрание сказок алтайцев с примечаниями Г. Н. Потанина. Омск, 1915
Переведено в текстовой формат и отредактировано к современному русскому языку Е.Гавриловым, 16 сентября 2016 года. Ссылка на сайт обязательна!