Демченко А. Шаргайта
- Информация о материале
Об авторе Демченко Александр Михайлович
Произведения на сайте
Демченко А. Высокое поручение
Демченко А. В краю легенд
Демченко А. Голубая падь
Демченко А. Об этом поёт Чопой
Мы устроились на ночёвку на самой вершине Кырлыка. Огромная клювообразная гора нависла над Шаргайтинской долиной. Будто хищник, выросший до сказочных размеров, просматривала она всё ущелье, подкарауливая кого-то. Внизу, искрясь на камнях, катила свои бурные воды шумная беспокойная Шаргайта. Речку эту, с виду неширокую, мы с трудом перешли вброд. Вся долина вверх по реке была покрыта зелёным кустарником, а скалы были открыты для трав, которые и росли буйно, взбираясь всё выше и выше.
Пока Маныкы Туткушев, высокий и сухой старик с жёлтым, как воск, лицом, собирал хворост и раздувал костёр, мой спутник по охоте, Павел Петрович Никитин, освободившись от ягдташа и тяжёлого пояса с патронами, успел обстрогать палку и воткнуть её у костра, перегнув слегка через толстую колодину, сучком к огню. Вскоре на этом сучке заклокотал медный котелок с чаем.
Мы пили горячий душистый чай и восхищённо поглядывали в долину.
— Посмотри, что это движется там белоснежное? — спросил Никитин, указывая на вершину ущелья.
— Кажется, овцы, — сказал я и посмотрел на Маныкы, который, прищурясь, цедил вкусный чай из красной деревянной чашки.
— Овцы, — кивнул он лысой головой.
— А вон ещё и ещё! — вскричал мой товарищ.
— Смотри как красиво, будто снежный обвал сорвался сверху!
И на самом деле: овцы вдруг рассыпались в широкую живую лавину, затопив весь косогор.
— Куда ж они?
— Там есть дом и кошара, — сказал Маныкы, продолжая пить чай.
— Верно! — воскликнул Павел Петрович. — Смотрите! Вон, вон крыша!
За густыми зарослями кустарника красноватым блеском лоснилась новая крыша.
— Кто ж тут живёт? —- спросил я у старика.
— Тут две семьи... Это их отары. Новая порода, Шаргайтинская... Премию получили большую, Сталинскую...
— Лауреаты Сталинской премии в Шаргайтинской долине? — Мы посмотрели друг на друга.
— Я расскажу, — пообещал нам старый охотник.— Хорошие люди. Настоящие...
Вот о чём рассказал нам Маныкы Туткушев.
1
Десятки лет в этой долине кочевали вместе две семьи: Ялатовы и Ачубаевы. Бывало так: если Ялатов вёл свою отару со стороны тракта, Барлай Ачубаев спешил ему навстречу. И, наоборот, если Барлай сворачивал от большой дороги и шёл вглубь долины, Санаш мечтал о той минуте, когда они у одного костра выкурят свои трубки. Иной раз даже словом не обмолвятся старики. Посидят часок, другой, подымят, и снова на коней...
Отрадно видеть отару друга здоровой, сытой и резвой, а самого его спокойным и довольным.
Незадолго до войны вызвали их как-то под осень в облисполком. Там проходило большое совещание животноводов. Во время перерыва зоотехник Майя подошла к отцу и взяла его под руку. Санаш заметил необычные блёстки в чёрных глазах дочери.
— Отец, вы, лучшие чабаны области, должны поддержать моё выступление... Сейчас я с докладом выступаю...
— Ты — доклад? — удивился старик. О чём же ты говорить будешь, дочь?
Санаш знал, что такие блёстки в её глазах горят в минуты, когда Майя чем-то очень взволнована, когда она о чём-то серьёзно думает...
— Я приведу убийственные цифры, отец. — Майя нервно теребила в руках тяжёлую косу.
— У нас, кажется, нет убийственных цифр... Слышала, опять похвалил председатель?
— Да, но цифры такие есть, отец... Санаш в упор посмотрел на дочь.
— Есть, есть, отец... И у тебя... и у Барлая... Перед Санашем пронеслось тяжёлое воспоминание.
Как-то у него в отаре окотилось ночью пять старых овец. Ягнята были растоптаны, а самих маток едва отходил Санаш. Не доглядел суягных, не отбил их вовремя от отары. Об этом знала только Майя. Впервые за многие годы работы случилось это у Санаша. План был всё равно перевыполнен за счёт двойняшек, сам Санаш из дополнительной оплаты оставил в отаре пять ярок... Убыток не понёс колхоз. Конечно, для старого чабана этот случай очень неприятен... Неужели о нём хочет сказать Майя?
— Ты хочешь позора на мою голову? — оглядываясь, прошептал Санаш.
— Тут позора нет... А виноваты мы все.
— Как язык у тебя повернётся? — Ни на шутку испугался старик... Майя засмеялась.
Когда она пошла к трибуне, Санаш остался у буфета, чтобы не идти в президиум: ему было страшно слышать убийственные цифры на виду у всех. Никогда ещё область не видела его в списке плохих чабанов.
— Вот тут, с этой трибуны, ежегодно называют лучших чабанов, — сказала Майя, отыскивая глазами отца, — Ялатова, Ачубаева, Байрамова, Туткушева... Это
правильно: они хорошие чабаны. Но посмотрите, что за овечки в их отаре? Много ли даёт она шерсти и мяса Очень, очень мало. Вот, к примеру, отец... Самая лучшая овца в его отаре даёт не более одного килограмма шерсти, а весит — один пуд с головой и рогами. Это убийственные цифры, товарищи!..
Санаш не верил, что с овцы можно настричь больше шерсти, не верил в новую породу. Завозили на Алтай чистопородных овец. А что проку? Не выживали. Может, не умели ухаживать за ними? И всё-таки не следует охаивать известную сотни лет, крепкую и выносливую простую сибирскую овечку...
В перерыв к Майе нельзя было протиснуться — её окружила молодёжь, засыпала вопросами, советами.. Невысокая, стройная, с худенькими плечиками и лицом коричневого отлива на щеках, с красиво вздыбленными чёрными бровями, стояла Майя в самой кипени и, смеясь, что-то сразу всем отвечала. Увидев отца с Барлаем, она подошла к ним.
— Слыхал, как прокатила старых? — мигнул Санаш другу.
— Она права, — сказал Мурат, сын Барлая, — такая новая порода будет на Алтае. И мягкую дорогую шерсть давать будет, я знаю...
Мурат стоял перед стариками, как молодой горячий кобчик, — решительный, с гордо приподнятым крутым коротким носом и сверкающими карими глазами.
— Ой-ой! — отмахнулся Санаш. — Не горячись, вперёд старых... Посмотрим...
— Спасибо, Мурат, хоть ты меня поддержал перед ними! — сказала Майя, обмахиваясь платком.
— Теперь, поди, и премии не дадут? — то ли а шутку, то ли всерьёз сказал Барлай, теребя чёрную бороду и хитро щурясь.
— Теперь будут введены новые показатели, — ответила Майя.
— Какие же, дочь? — не скрыв тревоги, спросил Санаш.
— Не только воспроизводство стада, но и продуктивность.
«Да, могут и не дать», — подумал Санаш.
...Но премии дали, лучшие премии в этом году: путёвку на курорт в Сочи и молодого жеребчика донской породы. Обе премии им, Санашу и Барлаю.
— Вот только кому какую — решайте сами, — сказал председатель. — Оба вы с одинаковыми показателями, будто сговорились...
— Сговаривались мы не раз, — сказал Санаш.
— Думаю сговоритесь и теперь, — улыбаясь, сказал председатель.
— Не подерёмся, — ответил Барлай. Майя посоветовала отцу взять путёвку:
— Сочи — лучший курорт в мире, лет пять старости сбросишь.
— Даже год вернуть и то косяка дончаков стоит, — мудро решил Санаш.
Он взял путёвку, а Барлай — дончака. Оба остались довольны. Барлай за хорошего коня жизни не пожалеет. Знал это Санаш, поэтому и предложил так поделить премии.
Принимая путёвку, Санаш спросил:
— Может, ещё одну можно за наличные?
— Зачем тебе две? — удивился председатель.
— Дочку хочу сам премировать... Училась ладно, забот не давала...
— Купить, пожалуйста... Купить можно, — улыбнулся председатель, вполне понимая старика (у него самого пять сыновей учились).
— Вот, спасибо... Теперь можно ехать, дочь...
Майя счастливая вышла вместе с отцом.
Но что это Мурат повесил голову? Чем недоволен он? Когда выехали за город, он то отстанет, то вырвется вперёд птицей. Поравнявшись с Майей, спросил, хмуря тонкие брови:
— Что тебе Кавказ, Майя? Горы как у нас. Даже, говорят, хуже...
Майя перебросила за спину косу, улыбнулась.
— Ну, а что?
— Как что? — натянул он повод так, что жеребец присел на задние ноги... — А.... а занятия по зоотехнии? Что мне ребята на это скажут? — И поехал вперёд, вконец расстроенный её спокойствием.
Майя откинула голову назад и счастливо рассмеялась.
2
И вот она в Сочи. Смотрит на море, и видятся ей сердитые глаза Мурата и голос его, ломающийся от обиды, долетает издали.
Жить на курорте, конечно, хорошо. Но ведь курорт — не дом, а здешние горы — не Алтайские! И Майя писала длинные письма подругам.
А Санаш познакомился на курорте со стариком-садоводом Макаром Калинниковичем. Интересные вещи рассказывал садовод. Упорный старик. Весь век живёт на севере, на Кольском полуострове. Много вывел различных сортов яблонь и других плодовых деревьев, а сейчас думает вырастить виноград. И всё допытывается про земляка Санаша — Михаила Лисавенко... А Санаш, хотя и под боком у Лисавенко жил, но рассказать про него ничего не мог.
Удивился Калинникович.
— Неужели вы своими овцами только и живёте? Да и овцы, поди, такие, что ни шерсти, ни шкуры доброй. Так ведь?
— А ты как знаешь? — обиделся Санаш.
— Не умеете вы ещё на себя заставить работать природу-то, — сказал садовод, Он резко махнул сухим кулачком и вытащил из кармана никелированную баночку с нюхательным табаком. Был Калинникович маленького роста, худой, в чём душа держится, только глаза и выделяли его: сердитые, острые. Короткие лохматые брови висели над переносицей, как взъерошенные осенним ветром метёлки пырея.
— Мы, Санаш, — говорил он надтреснутым от простуды голосом, грозясь длинным крючковатым пальцем, — мы должны открыть сами секрет природы. Это нелёгкое дело. Сколько огорчений будет на пути! Сколько неудач! Другой раз, кажется, ну всё: улыбнулось счастье. Только ты руку протянешь, чтобы взять его, а оно хлоп по руке: назад! Не горячись, не дури в такие минуты. Начни сначала. В каждом деле упрямство нужно. Я вот тебе такой случай расскажу. Садись.
Они садились под тень дерева и смотрели на море.
— Вот ведь смотри, какая благодать здесь! А воздух! Тут, что ни брось в землю — всё будет расти, цвести, давать плод... А вот у нас там... Да и у вас не больно-то щедрое лето. Знаю. Ну, слушай. Выводил я один сорт яблонь из тех, что жили только в средней полосе России. И, представь себе, после скрещивания из всех саженцев очень заметно пошёл один. Остальные тоже росли хорошо, ну а этот прямо не по дням, а по часам прёт. Слежу за ним. Вымахал больше метра, и вдруг, смотрю, что за диво? Завязь... Мать моя! Зацвела моя яблоня в первый год! Чудо из чудес! Никогда такого в практике не было! Смотрю, отцвела, плод завязался хорошо... Растёт яблоко. С горошину. Больше, больше. Вот уже с кулак. Вот он, думаю, этот скороспелый сорт, который пойдёт . здесь. Зреет яблоко. Краснеет. Трясусь над ним, как клушка над цыплятами. Так ведь посуди: одно разъединственное яблоко из нескольких сотен саженцев! В эти дни стали мы пахать под новую посадку. Пахали рядом на тракторе. Отлучился я зачем-то в деревню, кажется, в контору колхоза... Прихожу. Парни отпахались, уехали. Прошёл я по саду. Подхожу к заветной яблоньке, которую уж и окрестил по своему — «Успехом» назвал. Подхожу и вдруг застываю, как истукан: нет яблочка! Исчезло. Я рыскаю кругом — нет! Пропало. Следы вывели к пахоте: мужские кирзовые сапоги на резиновой подошве. Значит, съели парни. Веришь, — плакал. А они признались, да ещё обижаются: «Что это, говорят, за садовник, готов из-за одного яблока удавиться! Мы ещё не видели такого скопидома». Ну, что ты им скажешь?
— Так, значит, и пропало дело? — не выдержал Санаш, жадно слушая старика. Тот сердито посмотрел на него.
— Дело пропадает у людей слабохарактерных. Садоводы не имеют права быть такими. Вот уже пятый год скороспелые яблоки растут у нас почти в каждом Колхозе. Хочу взяться за виноград.
Он достал баночку, повертел её в руках, открыл и взял щепоточку табака.
Поразил Санаша старик. Может, он и в животноводстве толк знает? Не откроет ли он Санашу секрет, как сделать овечку богатой — и с шерстью хорошей и с мясом?
— Нет, — сказал Макар Калинникович. — Секретов не знаю. Но знаю одно, что нет такого дела, которое нельзя усовершенствовать. Надо попробовать вам; скрестить овечек с улучшенной породой, совсем из другой полосы России, например, с южной какой. Мы, мичуринцы, например, делаем так. Хорошо прививается.
Слушая садовода, Майя чувствовала стыд за свою, работу. Ничего она ещё не сделала. Ровным счётом ничего... Ей даже странным казалось своё безделье на курорте. Вот пойдёт тот садовод и расскажет всем, что. получили Ялатовы премию такую дорогую, а ведь они ни изобретатели, ни новаторы, обыкновенные рядовые-скотоводы.
Последние дни Санаша всё пуще тянуло домой. Даже слабость ощущать стал во всём теле. Когда взвесился и узнал о солидной прибавке — не поверил.
— Какой лёгкий курортный жир, — сказал он, недоверчиво косясь своими маленькими глазами на врача. — Жир есть, а голова кругом идёт...
* * *
...Только дома понял Санаш, что окреп и посвежел на курорте. Но будто подменили старика. Стал он молчаливым, задумчивым. Первым делом осторожно снял со стены все свои почётные грамоты, завернул в бумагу и спрятал в сундук. Приехавший как-то Барлай, просто перепугался за друга.
— За что на колхоз осерчал, Санаш? — кивнул он лысой головой на стену.
— Не на колхоз, а на себя, — ответил Санаш угрюмо, покусывая кончики опущенных редких усов.
Странным, очень странным стал Санаш.
— Скажи, не болезнь сушит? — допытывался Барлай.
Улыбался Санаш, качая головой, и то ли шутил, та ли говорил правду:
— Мечтать научил меня один знакомый садовод. Макаром зовут...
— Эй, смотри, разве ты девка? — качал неодобрительно головой Барлай. — О чём же?
— Приезжай радио слушать, Майя привезла, — отвечал Санаш и голос его теплел. — Про большие урожаи слышал? Триста пудов есть... Про пшеницу, у которой... по десять колосьев, знаешь? А виноград, который будет ползти по снегу? Будут всё это делать такие же люди, как и мы с тобой. А что у нас нового? Те же овечки, что и сто лет назад, та же тебенёвка.
— И правда, мечтать научился, — смеялся Барлай. Но слова друга тревожили его. За ними видел он нового Санаша. Это пугало Барлая. Не тем пугало, что не по душе ему мечта его была. Нет. А тем, что не верил, уже в свои силы Барлай. Что ещё надо Санашу? Их ценят, ими гордятся... Откуда же быть недовольству своей работой? Да и много ль уже надо теперь им, старикам! Много ль жить-то осталось?
А Санаш щурился на него и насмешливо говорил:
— Разве человек родится трусом?
3
Майя за эти дни побывала на зональной станции. Переговорила с учёными зоотехниками. Съездила в опытную отару (станция занималась выведением новой, породы овец). На станцию ждали прибытия партии баранов-южан.
Домой Майя прибыла оживлённая, обрадованная.
— Нам нужно во что бы то ни стало добиться, чтоб правление не возражало против покупки баранов. Хоть, одного племенного барана из этой группы.
— Смотри, Майя, — говорил осторожный Санаш. — Как бы на шею нам не повесили его.
— А повесят — рассчитаемся. Будем настаивать. Майя тщательно просмотрела всю отборную отару
овец. Смотрела очень придирчиво, особенно на качество шерсти.
— Замечай, отец, самых крепких маток, самых лучших по шерсти и мясу...
Старик отобрал из всей отары 80 маток.
После осенней стрижки Санаш наделал шуму на весь колхоз, он согласился работать только с этой горсткой овец. Верно, это были лучшие овцы в колхозе. На, что он с таким количеством их будет делать? Ведь он и трудодень не заработает в сутки, не говоря уже о прибавке!
Главным виновником этой затеи была Майя, конечно. Она всё возилась с отарой, ездила в область, на зональную станцию, советовалась о чём-то, потом отца подучала. Старики неодобрительно качали головами. «Крутит всё девчонка! Где оставил мужское достоинство Санаш?»
— Не горюй, отец, — говорила Майя. — Поживём пока без больших прибавок. Лишь бы толк был из нашей затеи, а там... Там вся область ахнет!
На правлении колхозном она категорически заявила:
— Можете мне не доверять, я молодая. Пусть так. Но нам будут помогать шефы...
— Кто? — насторожился Ешев, председатель колхоза, очень обрюзглый, осторожный, неторопливый человек, лет пятидесяти, с полными голыми щеками и глазами навыкате.
Был Ешев как руководитель не на последнем месте в районе, но и никогда не думал о первом. Всякие эксперименты его пугали, вносили анархию в спокойный бег его мыслей и враз заведённый им порядок.
— Кто шефы-то, — переспросил он.
— Зоотехники опытной зональной станции, — сказала Майя.
Очень не хотелось Ешеву отпускать и Санаша. Но он, как председатель, не мог не поддержать нового начинания, хотя очень сомневался в его результатах.
— Слушайте, как это вы берётесь за такое дело безо всякого директивного указания свыше? — сказал он.
— А зачем нам директивы? Мы и без них... Сама жизнь есть директива, — отрезала Майя.
— Но как же это? Позвольте... Вышестоящий орган... Я не могу пойти на это... Нет, нет... Это не частное дело.
— В том и дело, товарищ Ешев... Не думала, что вы такой... такой... малодушный человек!..
— Как хотите называйте... Согласую съезжу...
И он ездил согласовывал. Вопрос об улучшении продуктивности ему был давно знаком. Десяток раз писались резолюции об этом. Но одно дело резолюции, другое — живое дело. Конечно, будет очень лестно, если о колхозе заговорят... А если провал? Кто ответ будет держать?
Всё же отару передали другому чабану. Санаш отобрал пастбищный участок, определил, когда какой загон будет стравливать.
— Смотри, Санаш, не растеряй овечек, — ухмылялся Барлай, намекая на малочисленность санашевой отары.
4
Однажды Барлай, вернувшись с пастбища домой, услышал шумный разговор. Он сразу узнал Майю. Она говорила, как всегда, горячо:
— Нужно доказать, что вещь эта необходима, как воздух. Не можем мы топтаться на одном месте, как стреноженные кони. Вы только подумайте: если увеличить настриг шерсти на десять граммов по каждой овце — колхоз получит 50 тысяч рублей дополнительной прибыли... А мясо?
— Конечно, мы поддержим тебя, Майя, но учти: вся ответственность на тебе. Вынесешь?
— Да, — решительно сказала девушка, — я ручаюсь.
— Я шучу, Майя, — улыбнулся Мурат. — Мы все будем в ответе... Вся наша организация.
Стоит Барлай в сенях и боится зайти в дом. Вспомнил он, как вчера застал своего друга за необычайным для него делом. Сидел тот на колодине, спиной к тропе. Отара разбрелась по долине. Путаясь в поводу, ходил конь. Никогда не был таким неряшливым Санаш, чтоб не закрепить за седло повод. Санаш сидит, склонясь над чем-то. Подъехал Барлай ближе, хрустнул веткой его Каурый. Тогда вскочил Санаш, что-то белое под колодину сунул.
— А-а, это ты? — узнал он Барлая, а сам ногой шарит под колодиной. Видит Барлай — книжка с другой стороны высунулась. «Зачем она Санашу? Уж не учёным ли собрался стать неграмотный всю жизнь Санаш?» Но удивление своё не показал Барлай.
— Что нового? Что говорят по радио? — спросил Барлай и, соскочив с коня, присел рядом с Санашем.
— Разное. Но больше про то, как найти короче пути к богатой жизни.
— Может, путь в этой книжке записан? — не выдержал Барлай и поднял книжку. Санаш спокойно взял её из рук друга и, глядя ему в лицо, твёрдо ответил:
— Ты отгадал, Барлай... Здесь указан этот путь для нашего колхоза.
— Может, прочитаешь ты мне? Я плохо вижу такие мелкие буквы, — съехидничал Барлай.
— Хорошо, — невозмутимо сказал Санаш и раскрыл книжку. — Вот. — Он ткнул пальцем в лохматого барана (картинка занимала всю страницу). — Вот этот путь, Барлай!
— Этот? — покосился на короткие ноги барана Барлай. — Ты, наверное, заболел, Санаш? Какая муха тебя укусила, мой друг?
— Вот от каких мух ты станешь чесаться, Барлай, посмотрим, — без всякой обиды и злобы возразил Санаш. — Это мы посмотрим, Барлай.
— Ты хочешь заставить весь колхоз сено косить для твоих баранов? — вскипел Барлай, сердито шевеля лохматыми чёрными бровями. Когда Барлай сердился, он ещё больше чернел, а Санаш, наоборот, краснел, только кончик острого носа и уши белели.
— Зачем весь колхоз? Для трёх баранов я сам голой рукой надёргаю травы...
— А их приплод? Приплод кто кормить будет?
— Он сам себя будет кормить, потому что ноги и выносливость он отберёт в наследство у матери...
Плюнул Барлай, вскочил на Каурку и уехал...
А вот сейчас всё припомнилось это, весь разговор с "Санашем. И понял он, что в его доме сейчас идёт продолжение разговора Санаша, его мыслей и дум. И стало ему почему-то не по душе всё. Трудно Барлаю разобраться в чувствах, только одно, очень похожее на зависть, вдруг вспыхнуло в нём. Он понял, что виновником его тревог, нахлынувших внезапно под старость, были Санаш и вот эта девчонка — Майя...
Не помня себя, Барлай заскочил в дом и накричал, нашумел на Майю.
— Зачем людей смущаешь и жизнь перевёртываешь? Ищи лучшего, а мы и так всем довольны!.. Ты и отца с ума свела... Не пожалела его седины...
— У меня отец не стал бы от этого кричать до натуги в голосе, — ответила Майя и, накинув тёплый полушалок, быстро вышла на улицу.
Впервые за свою жизнь Мурат бросил на отца презрительный взгляд.
— Как это ты на неё с кулаками ещё не полез... Удивляюсь! — Схватив шапку, он выбежал вслед за Майей.
Барлай, дико вращая глазами, поддел ногой табурет и долго ещё бушевал один. Наконец, успокоился, свернув ноги калачом, опустился около железной печурки, пригрелся и задремал с трубкой во рту.
В эту ночь он до смерти перепугал старую Мерей. Он кричал и метался на постели, звал кого-то, стонал, а проснуться не мог.
— Злой дух душит старика! — переполошилась старуха. Крикнула сына, но тут же вспомнила: уехал с вечера на свою ферму и не возвращался ещё. Сама растолкала Барлая.
— Кончилось? А где Санаш? — пробормотал он, оглядываясь.
— У-у-у! Господи, и вправду злой дух — пробормотала испуганно Мерей. — Кончилось... Кончилось... — сказала она. — Никого нет!
Барлай очнулся и вышел во двор. Стояла тихая ночь. К Барлаю подошёл дончак Каурый. Жеребчик вырос в резвого и умного коня. Часто поверял Барлай ему свои думы. Тот слушал, поводил ушами и, казалось, понимал.
— Это не сон, Каурый, — сказал Барлай. — Сидит Санаш за столом президиума один, без Барлая... Так будет... Я чувствую... „
5
Прибыла партия баранов на зональную станцию. Узнав об этом, Майя тотчас доложила Ешеву. Осторожный председатель собрал правление: побаивался всё-таки брать на себя полную ответственность. Вспомнили правленцы, как завозили колхозы области раньше породистых баранов, горячо заспорили.
— Чужие у нас сдыхают... Завозили ж другие!
— Приплод некудышний...
— Нельзя деньги на ветер кидать. Общественные деньги.
— Зачем вы берёте первые годы коллективизации? — говорила Майя, сверкая глазами. — Тогда на всю область два зоотехника было. А посмотрите сейчас? Сейчас в каждом колхозе... Не справлюсь — помогут другие.
— Сельхозуправление, — вспомнил Ешев, — рекомендует... Но ведь они нам не хозяева. Вы хозяева.
— Товарищ Ешев! — воскликнула укоризненно Майя.
Ешев пожал плечами.
— За долгие годы председательствования, — сказал он, — я научился быть дипломатом...
— Похоже, — улыбнулась насмешливо Майя. — Вы должны видеть подальше.
— Я и вижу. Случись что, — меня обвинят. Кто, скажут, вам предложил? Нет, пусть на демократию.
И ешевская «демократия» победила: правленцы не решились взять породистых баранов.
Тогда вечером пригнали Ялатовы к конторе двух своих дойных коров и двадцать овечек.
— Берите в залог, — сказала Майя. — Я приведу ещё свой велосипед...
И привела.
Прискакал следом Мурат и положил на стол председателя решение комсомольской организации.
— Поеду в обком, — сказал он.
— Ну что за шум, товарищи? — воскликнул Ешев. — Разве я не понимаю? Разве нужно меня уговаривать?
— Приходится, — мрачно сказала Майя.
— Напрасно такого мнения, товарищи. Надо уметь работать с массой. Да. Сначала раскачать её, потом заставить заболеть этой новой мыслью — тогда уж, как говорится, ставить вопрос на попа!
— Ставьте.
Ешев собрал снова правление, и решение состоялось.
Вскоре бараны были доставлены в небольшую кошару на зимовку Ялатовых. Были они красивы: по самые уши покрывала их серебристая шерсть, в тройные кольца были закручены рога с окаменевшими рубцами. Один недостаток их бросался всем в глаза — были они коротконоги.
— Им не в горах жить, — сказал Барлай, — им по деревянному полу ходить. — Однако, прощупав животных опытным взглядом, тут же решил: «Если бы этим баранам ноги и выносливость сибирской овечки — принесли бы колхозу огромное богатство».
Вечером того же дня собрала Майя всех чабанов и прочитала лекцию о том, какая задача ставится сейчас перед колхозами по улучшению стада.
— Вот эти бараны произведут большую революцию в нашем колхозе. Они улучшат нашу овечку.
Барлай переглянулся со стариками. Правду сказал Санаш: люди ищут коротких путей к счастью.
6
Барлай отлично понимал, что не всё ли равно, кто из членов коллектива прославится своей работой, если она, эта работа, умножает богатство твоего родного колхоза. Всё это было ясно Барлаю, но получилось так, что он с первых дней не поддержал Санаша, боялся на старости лет остаться побеждённым в соревновании. Конечно, это было ложное чувство, и сейчас Барлай не мог себе простить этого. Он стал раздражаться успехами Санаша и открыто защищать недоброжелателей его дела. Хотя так и хотелось другой раз откусить свой язык...
А Санаш, казалось, ничего не видел, не замечал. На зимовке его строили новую кошару. Торопились до снегов закончить. За всё это время он никуда не выезжал. Иногда, выпустив баранов, изучал их повадки. О друге своём даже ни разу не вспомнил. Это ещё больше обидело Барлая.
Однажды Санаш, объезжая зимние пастбища, завернул к Барлаю. Тот не ждал, растерялся. Сначала вроде и обрадовался, но тут же съязвил:
— Планируешь? А не подсчитал, сколько на одном месте былинок растёт?
— Мне жалко тебя, Барлай. Видно, за эти годы ты шибко потяжелел... Смотри, можно вылететь в раскате... Знаешь, небось, какие у нас зимой дороги в горах, — так загадочно проговорил Санаш, поклонился и вышел.
Вечером Барлай остановил сына.
— Куда? — хмурясь, сказал он. Мурат удивился.
— Дело есть. Договорились своими силами строить родильное помещение...
— Где?
— У Ялатовых.
— Не пойдёшь к ним. Забудь туда дорогу... Расседлывай коня! — потребовал старик.
Мурат улыбнулся снисходительно и спокойно сказал:
— Ты, отец, неправ. Как ты можешь плохо думать о них?
— Не учи! — задыхаясь, проговорил Барлай.
— Послушай, что я тебе скажу, отец. Думая плохо о них, ты плохо думаешь о колхозе. Вот так получается, отец.
Барлай дрогнул и выпустил из рук недоуздок.
— Желторотый воробей! Ты старших вздумал учить? — закричал он в бешенстве.
Мурат поднял коня на дыбы, перемахнул ограду и в два прыжка достиг тропы. Оттуда крикнул:
— Не жди меня, пока не одумаешься! — круто повернув вправо, он помчался к стоянке Ялатовых.
Старик долго смотрел ему вслед.
7
Комсомольцы сдержали своё слово: к вечеру более двух десятков подвод на волокушах подтащили лес к зимовке Ялатовых. Приехала из правления Майя. Надо было выбрать подходящее место для постройки.
— Рекомендовали у ручья, — сказала она. — Я думаю тоже, не плохо будет. Давайте поровнее место.
Остановились на ровной площадке недалеко от кошары, на солнечной стороне.
В тот же день закипела работа. Майя сама взялась за топор, и скоро около неё был целый маленький штабель затёсанных, как карандаш, осиновых кольев.
Ребята с помощью клиньев распарывали лиственные кряжи. Санаш с Муратом, освободив от коры розные пятиметровые брёвна и вырезав на одном конце их четырёхугольные шипы, закапывали брёвна в землю... Это были первые столбы.
Работали весело. Любуясь движениями Мурата, Санаш думал: «Откуда такая сила и сноровка?» Словно угадывая его мысли, Мурат сказал:
— В прошлом году, на лесозаготовках очень полюбилась мне работа... На резке и трелёвке нужна большая ловкость и уменье...
«Хозяин. Настоящий хозяин — смелый, решительный», — думал Санаш, глядя на Мурата. Спросил:
— Что отец?
— Как туча.
— Не скажешь ли мне почему? Никак не пойму.
— Я сам трудно понимаю его. Ведь не желает он Плохого колхозу. Это я знаю. Что ж тогда с ним?
— Вот, когда хорошо направится дело, — сказал Санаш, — пойду к нему и скажу: «Принимай отару, Барлай! Отару улучшенных овечек!» Он мастер... Он сумеет сохранить отару. А без дружбы нам нельзя...
— Да, товарищи, — вдохновенно сказала Майя, — это будут такие дни для колхоза!
Мурат шагнул к ней.
— Ты станешь известной, — в глазах его мелькнула искра. — О тебе в газетах станут писать. И тогда, — он махнул рукой, — тогда прощай, Майя!
— Ой, тут будет очень много работы, Мурат, — улыбнулась Майя. — Я никуда не поеду. Новая овца прославит наш колхоз. Она будет гордостью Алтая...
Санаш слушал и качал головой. Зачем говорить такие слова, когда ещё неизвестно, какой приплод получится.
...Через неделю, у ручья, чуть пониже Санашевой усадьбы белела новая постройка. Это было родильное помещение.
* * *
Зима прошла в заботах об отаре. Наступила весна. Близилось уже время окота. Маток отбили и подкармливали сеном и концентратами.
Окота ждал весь колхоз. С дальних стоянок приезжали к Санашу чабаны. Гости ходили по кошарам,, удивлялись их чистоте, подолгу простаивали у баранов. Родоначальники будущей породы чувствовали себя хорошо. Они были веселы, имели хороший аппетит. Своим великолепным видом они внушали уверенность а благополучном исходе большого дела.
В первых числах апреля ручей пробился сквозь лёд и подмочил на всём своём протяжении в низине весь, снег. Он осел. Местами образовались тёмные свинцовые пятна. Огромные сугробы снега сползали с солнцепёков. Из-под них выбивались змейками ручейки. Они, бойко прокладывая себе дорогу, устремлялись к ручью. Ручей полнел, напирал на снег, лежавший ещё по всей долине. И вдруг в один из тёплых солнечных дней, прорвав все преграды, бурно и смело помчался ручей вниз...
Вечером объягнилась самая крупная матка. Ягнёнок походил на отца.
— Вылитый! — принял на руки мокрого ещё ягнёнка Санаш: — А ноги... Ноги длинные!
Санаш задрожал от радости и бросился со своей ношей в изолятор. А матка через несколько минут порадовала его ещё одним ягнёнком.
Ягнята, родившиеся в первые дни окота, быстро окрепли и резво бегали по широкой ограде изолятора. В колхозе самые заядлые скептики благословляли тот день, когда Санаш и Майя настояли на покупке новых баранов.
И вдруг...
Произошло это в один из самых любимых Санашем часов, когда он, напоив в ручье маток и задав им душистого сена, смотрел, как играют ягнята. Он вспомнил про своего сочинского друга, грозившего ему издали длинным худым пальцем.
«Хм, — улыбнулся Санаш. — Вот теперь бы нам с тобой поговорить, Макар Калинникович». Санаш пожалел, что не имеет его адреса. Он стоял и с восхищением смотрел на резвых ягнят. Ему показалось, будто один как-то невесело отдалился от матери и всё норовит лечь. «Что с ним? Не обкормила ль?» — вспыхнула тревожная мысль.
Санаш быстро нагнулся, пролез между жердей и подошёл к ягнёнку. Тот вскочил и бросился к матке, но через минуту уже снова подгибал ножки.
...К ночи пало два ягнёнка, а к утру следующего дня заболели почти все матки, находящиеся в изоляторе. Весь новорождённый молодняк погиб в три дня. Это был удар, которого не мог перенести старый чабан. Он слёг.
Весть о гибели ягнят облетела все стоянки, все близлежащие колхозы.
Майя сбилась с ног. Мурат был потрясён случившимся, но бодрость духа не потерял.
— Надо выяснить причину падежа, — сказал он, с подозрением осматривая отару. — Я немедленно еду в аймак.
Майя с благодарностью посмотрела на него.
— Я напишу записку, Мурат... Укажу хоть примерно, как протекает болезнь, чтобы ориентировать их лучше.
— Хорошо, пиши.
— А ты кормил коня, Мурат? — спросила Майя.
— Выдюжит сорок километров.
— Нет, ты можешь испортить его. Я сейчас принесу овса...
Она ласково взглянула на Мурата и побежала в дом. Мурат обнял голову коня, трепля его гриву, горячо шептал:
— Ты слышал? Слышал, что она сказала? Разве Другая сказала бы так? Ты ничего, ничего не знаешь.
8
Два дня работала врачебная комиссия, вскрывая Трупы, исследуя место падежа.
Помог случай. Мурат поехал в райцентр. Он вёз
с собой пробу для анализа в лабораторию. На обратном пути, перебредая ручей километром выше стоянки Ялатовых, конь Мурата неожиданно провалился и выскочил на берег, дёргая как-то странно ногой. На копыте его оказался череп какого-то животного. Мурат помог коню освободиться от него. О случившемся рассказал врачу. Тот осмотрел ногу, перевязал её и попросил подробнее рассказать, где произошёл этот случай.
— Вот вам из лаборатории! — Мурат достал запечатанный конверт, а сам повёл коня к коновязи.
Быстро вскрыв конверт и пробежав глазами написанное, врач беспокойно посмотрел на своего помощника, студента-практиканта.
— Что-нибудь серьёзное?
— Очень... Майя! Майя, подите сюда! — махнул врач рукой девушке, только что вышедшей из дому.
— Помогите побыстрее изолировать остальную всю отару из загонки, где происходил падёж.
Быстро управившись с овцами, облив всё вокруг хлорной известью, врач взял Майю под руку.
— Овцы были заражены очень страшной болезнью... Я удивляюсь, как ещё не погибли все, — сказал он тихо. — Пойдёмте с нами, Мурат! — крикнул он. — Покажите то место, где жеребец вытащил череп...
Верховье ручья тщательно обследовали. Срыли лопатами небольшой бугор, который размывал в эту весну ручей. Нашли кости животных.
— Здесь когда-то было скотское кладбище. Его размыл ручей, — сказал врач. — А кто может поручиться что тут не закопали животных, павших от эпидемических болезней?
— Надо немедленно отвести ручей в сторону! — сказал Мурат и тут же приступил к работе.
Воду от опасного холма отвели в тот же день.
Узнав о причине падежа, Санаш долго лежал молча, закрыв глаза и стиснув зубы.
— Не верьте стариковской мудрости, — сказал он, приподнявшись на локте и тряся бородой. Лицо его стало жёлтым, шея длинной, худой. — Ненадёжная у них память. Могут себе вреда наделать...
— Успокойтесь, отец, — сказала Майя. — Меры приняты.
— Знал ведь я про кладбище-то... Верно, давно это было. Жили мы тогда в урочище Каяча. Год такой выпал — почти весь скот подох... Поветрие. Хоронил каждый по себе... Вот тут на речке было кладбище, да мне и в ум не пало, что от него вред может приключиться.
— Ручей навредил... Теперь надо быть бдительными, — сказал Мурат, глядя на Майю. Она кивнула ему головой.
...Вечером приехал секретарь райкома товарищ Багиров. Майя провела его к отцу. Санаш долго смотрел на секретаря, потом отвёл глаза и на щёку его, морщинистую, дряблую, скатилась слеза. Багиров нагнулся над ним и тепло, с чувством пожал ему руку.
— Не волнуйся, Санаш Ялатович... Дело поправимое.
Старик покачал головой.
— Я виноват, товарищ Багиров... Но вы должны знать, товарищ Багиров... Майя! Достань... Вы должны знать. Вот моя дорога! — он прижал к груди бумаги, которые подала ему Майя. — На, товарищ Багиров, смотри... Мог ли я желать плохое своему колхозу?
Это были его почётные грамоты.
— Выздоравливай. Поднимайся, — успокоил его Багиров. — Мы не дадим потухнуть такому прекрасному начинанию.
За все дни своей болезни Санаш впервые посмотрел прямо в глаза собеседнику. Он почувствовал себя облегчённым. Свалилась тяжёлая гора с сердца.
— Спасибо, товарищ Багиров!
9
Никогда раньше не гонял Барлай в эту сторону овец. Склон был высок и крут, местами выходил наружу лёд.
Опасность велика, зато на южной стороне много прошлогодней травы. И ветра здесь не было. Но не то привлекло сюда Барлая. Со склона хорошо были видны соседние зимовки. Вон, кажется, в седле Толуш Сосонов. Левее его в ущелье ходит отара Карыпова. А ещё немного левее, за одиноко торчащим над Шаргайтой кедром, видны... Что это блестит на солнце? Крыша новая что ли?..
Нечего обманывать себя, Барлай! Здесь тебя никто не видит, кроме твоих овец. Ты отлично знаешь, что там поблёскивает. Это — зимовка Санаша...
Вот уже неделю не выезжает Санаш из дому. Около его кошары с утра — верховые. Вот даже в кошеве на паре приехал кто-то. Наверное, из райцентра кто-нибудь из аймачного начальства.
Вчера Мурат, сердито взглянув на отца, буркнул матери:
— Слёг Санаш... Пропадают ягнята...
Нет, говорить о личной беде Санаша не следовало бы таким тоном Мурату. Он ожидал увидеть злорадство в глазах отца? Как ты ещё молод, Мурат! Откуда у тебя столько соли на языке?
...Барлай целый день не выпускал из вида зимовку Санаша. Он провожал и встречал приезжающих. Вчера Барлай поскользнулся на льду и зашиб себе ногу. Если б не эта больная нога, можно было бы и съездить. Кто знает, не окажутся ли его слова привета сильнее всяких лекарств?
Но Барлай откладывал поездку. А дни шли. Наступил май. Пышная, сочная зелень стала заполнять долину. Однажды ясным погожим утром он увидел со своего склона Санаша. С небольшой отарой медленно приближался он к одинокому кедру над Шаргайтой.
Барлай рванул своего Каурого и тот вынес его на большой камень. Он готов был броситься прямо со склона навстречу старому товарищу, но тут же сдержал своё горячее желание. Он тихо сказал коню:
— С каким словом мы сойдём ему навстречу? Он и без нас поднялся на ноги.
Барлай перегнал отару на противоположный склон. А вечером, когда спустился в долину, Санаша уже не было.
10
В конце мая Мурат как-то приехал домой с ярким венком на голове. Он соскочил с коня и бросил на ходу матери:
— Еду в гости. У Ялатовых радость. Весь колхоз едет к ним!
— Расскажи — знать будем, — спокойно сказала Мерей. — Что это у них за радость?
— Начался окот остальных маток. Проходит хорошо.
— Эка новость... Разве отец твой не заканчивал его каждую весну благополучно? — сказала Мерей.
— Молчи! — оборвал жену Барлай. Он всё слышал. И радость Мурата передалась ему.
— Тебе, отец, велели сказать, чтоб ехал тоже.
— Кто велел? — не скрывая волнения, спросил старик.
— Сам. Он сказал: «Передай отцу, хочу, чтоб эта радость была и его радостью. Знаю, никогда не был он мне врагом, чтобы дать плохому чувству совсем обратать себя».
— Он так сказал? — воскликнул Барлай, но тут же, сдержав порыв радости, заметил с укором: — Мог бы, кажется, не пересказывать с другими...
— Он же слаб ещё... Еле в седле держится. Барлай посмотрел на сына, поверил.
11
Барлай, как и другие гости, был поражён красотой новой отары. Ягнята, сверкая на солнце чуть курчавившейся серебристой шерстью, легко и свободно прыгали с камня на камень, взбирались на склоны. Они были сильны и резвы.
Сам Барлай почувствовал, как сжалось его сердце от радости, и как молча пожал он другу руку.
Именно о таких овцах думал он прошлый год, когда смотрел на привезённых баранов. Овца передала потомству сильные ноги, порода барана передалась в богатой шерсти.
Санаша поздравляли, хотя все знали, что многое было бы ему недоступно без Майи... Но разве удобно поздравлять девчонку прежде отца? Старики трясли руки Санаша, хлопали по плечу. Вскружилась от похвал голова у старика.
— Вот здесь, в этой кошаре, — сказал он, — родился завтрашний день колхоза.
Все согласились с ним.
— Как назвать таких овец? Слов не подберёшь! — говорили гости, восхищаясь приплодом.
— По месту назовём, — сказала Майя, счастливо и весело улыбающаяся.
— Шаргайтинские?
— Да, Шаргайтинские. Я уж и записала так, — кивнула Майя. Гости согласились с ней. Потом Санаш и Майя попросили гостей в дом. Майя прошла в садик и, бросившись на скамью, расплакалась.
— Майя! — послышалось из кустов черёмухи. Молодой парень с взволнованным смуглым лицом вышел к ней. Не отрывая рук от лица, Майя отстранилась.
— Это я так, Мурат... Не подумай! Я просто очень-очень счастлива, Мурат!
— Ты молодец, Майя... Разреши мне... Я хотел...
— Говори.
— Я давно хотел сказать тебе, Майя... — Он несмело положил свою руку на её плечо.
— Говори, Мурат. Я сегодня не буду сердиться, даже... Даже, если скажешь опять, что по моей вине занятия срываются... по зоотехнии... Там, на твоей ферме...
Она засмеялась, вскочила, сорвала большой цветок марьины коренья и вдела в петлицу его пиджака.
— После, Мурат... Ладно? Не сердись. Там гости. Пошли.
12
За столом царило непринуждённое веселье. Но вот захмелевший Санаш, пуская в новый круг пиалу с аракой, сказал, что его шаргайтинки покорят сердце всех чабанов Алтая. Это было не совсем скромно для старого чабана, но кто же против этого? Вместе с шаргайтинками пошла бы добрая слава и о колхозе, где они были получены. Это ничего. Это хорошо. Но Санаш пошёл дальше. Он гордо добавил:
— Если бы все так постарались... Ого!
Он стоял и помахивал пиалой... Мурат взглянул на Майю и улыбнулся, подмигнув на старика.
— Отец! — шепнула Майя. — Ведь у нас гости, отец...
— Вот я и говорю гостям, дочка... Пусть каждый постарается! — он топнул ногой.
Захмелевшие гости кивали головой, не обращая особого внимания на Санаша. Но Майя видела, как потупил голову, нахмурясь, Барлай, как дрогнул его чёрный ус.
Санаш увидел тоже это. «Эх, зря я так, — упрекнул он себя. — Обижу Барлая, сам не прощу себе после». Но он не мог уже сдержаться.
— Покажите мне такого человека, — продолжал он, — покажите, и я пойду и подам ему руку. И скажу: «Ты мне друг».
— Отец, одумайся, что ты говоришь, отец! — прошептала, оглядывая гостей, Майя.
Барлай встал и быстро стал собираться.
— Ты куда? — остановил его Санаш, виновато моргая отяжелевшими веками. — Куда, Барлай?
— Спасибо за... угощенье! — сказал тот тихо и вышел вон. Санаш посмотрел на гостей и понял, какую оплошность допустил он. Жгучий стыд за своё бахвальство охватил его. Он что-то пробормотал и бросился вслед за Барлаем.
— Ничего особенного, товарищи, — сказал, поднявшись, Мурат. — Санаш никогда не пьёт... А отец у меня, сами знаете, какой самолюбивый. Помирятся!
Со двора долетел голос Санаша.
— Барлай! Эй, Барлай! Обидишь на всю жизнь!
Но ответом на его слова был дробный топот копыт.
Барлай уже скакал по тропе. Он даже не оглянулся на зов. Сердце его горело от обиды. Разве он разучился работать после того, как вывел Санаш новых овец? Разве он бросил на произвол судьбы свою отару? Ведь совсем недавно говорили о нём на правлении. Говорили и Ешев и Майя... Почему сейчас все промолчали?
Он вспомнил лица гостей. Вот Кудурлай с белёсыми, как у Санаша, бровями. Он зажмурил глаза и тянет из пиалы чай. Хитрый Кудурлай. Попробуй, разгадай его! Конечно, он и делает вид, что не замечает хвастовства Санаша...
13
Недели две дымились горы, окутывая землю пухлым снегом. Потом ударил мороз. Снег осел и покрылся кристальной корочкой. Огромные сугробы свисали над тропами. Трещали по утрам мелкие деревца, придавленные его тяжестью. Морозными ночами оглушительно ломались вековые кедры и лиственницы — это. замёрзшая вода в щели разрывала стволы, сваливая с веток белые папахи снега.
Как-то вечером на зимовку Барлая забрели охотники. Они шли издалека.
— Столько снегу в десять лет раз бывает, — сказали они, согреваясь душистым вкусным чаем.
— Из-за него волки в степь подались... Идут стаями по ущельям... На малые урочища и зимовки нападают...
— Почему на степь? — не понял Барлай, обеспокоенный разговором.
— Тяжело по глубокому снегу промышлять...
— Небось не дойдут до нас... Минуют, — сказал Барлай, поглядывая на старый дробовик, висевший над большой деревянной кроватью. «Перезарядить бы не мешало, — подумал он. — Года два, небось, со старым зарядом висит».
— Дойдут, — уверенно сказал невысокий мужик, напившись чаю и выбивая трубку. — Сюда идут, поближе к тракту.
— Тогда гостите! — воскликнул старик. — Разве к чести охотника уходить от зверя?
Гости переглянулись, и каждый из них открыл свой патронташ.
— Видишь, пустой. Всего по одному патрону, а идти ещё далеко.
Рано утром покинули зимовку.
Весь день находился Барлай в тревоге. Покрутился немного с отарой у горы Кырлык и вернулся задолго До захода солнца.
— Давай сена, — коротко бросил он жене и смутился, увидев сына. — Обледенела гора... Гложут лёд с травой. Простынут.
Мурат понял и, не вытерпев, заметил:
— Да, чего доброго, кашлять станут.
— Несчастья не хочу на свою голову.
— Вот и я говорю, — спокойно сказал Мурат. Барлай исподлобья взглянул на сына.
— А ты уж за своим... преподавателем собрался? На дворе звучно заржал конь.
— Зовёт, — улыбнулся Мурат и снял с гвоздя кирзовую сумку. — Вызывают в контору о ферме отчитываться. Если будет время, конечно, прихвачу и преподавателя. По пути. Вернусь, наверное, ночью.
— Смотри, — встревожился старик, — может, утром?
— Ничего. Ты смотри, в нашу дверь как сквозит. Не мешало б волчью шкуру прибить ещё...
— А может... Слышишь? Ведь были случаи... Одни сапоги с ногами находили.
— Вижу, отец: старость не только сединой пробивается в человеке... а и...
— Не храбрись, — рассердился Барлай. — Не попадал ещё...
Мурат уехал. Барлай вышел, обошёл всю зимовку. Левее кошары увидел глубокий размашистый след. Он наискось пересекал косогор, чуть-чуть отворачивая в сторону от стойбища. В месте крутого поворота была неглубокая вмятина. Видно, здесь опахнуло его овечьим запахом и теплотой. Откачнулся волк от пьянящей вкусной теплоты, сделал прыжок в сторону, но тут же задохнулся и уселся на снегу, посидел, выминая сумёт, и бросился в соседние кусты.
— Старый, — хрипло проговорил Барлай, тревожно осматривая клочья серой скатавшейся шерсти, оставленной на снегу. — Худой, поздно линяет...
Синие тени прятались в провалах следа.
«Разведчик!» — мелькнула догадка. Барлай остановился. Он почувствовал, как сразу взмокли спина и лоб. Он бросился во двор и стал торопливо запрягать Каурого в волокушу.
Через час вокруг зимовки высились кучи сушняка. Барлай обтянул вокруг кошары верёвку, закрепил на ней несколько разноцветных лоскутьев. Они тряслись, как осиновые листья.
Наступила ночь. На зимовке Барлая вспыхнуло разом четыре костра. Огромными языками пламя высоко поднималось к небу.
Вокруг стояла тишина. Изредка трещали деревья. Висела над долиной круглая луна, окружённая розовой опояской.
В полночь со стороны Санашевой зимовки раздались крики, прозвучал одинокий выстрел, послышались удары железа о железо. «В заслонку бьют», — понял Барлай, вслушиваясь. Потом подошёл к самому большому костру, ткнул палкой в золотые соты углей и рой красноватых пчёл взвился в небо. В ту же минуту вспыхнул костёр и у Санаша.
Барлай увидел около стойбища друга четыре точки. Они то сходились, то расходились. Это были, конечно, волки. Барлай насчитал тридцать точек и спутался. В моменты, когда тени покрывали Санашев костёр, точки продвигались к кошарам. Тогда снова раздавался звон железа. Сверкая искрами, летели головни. Изредка раздавался глухой выстрел. Видно, берёг заряды Санаш на крайний, на последний случай.
«А что, если зверь подберётся к тем... к породистым?» —- подумал Барлай. На один миг встало перед ним лицо Санаша. Оно было растерянным. Барлай почувствовал от этого какую-то липкую теплоту на сердце. Оно, это чувство, коснулось сердца Барлая, но не согрело его. Впервые за всё время размолвки с Санашем понял Барлай: нет сейчас для колхоза ничего дороже этих овец. «Золотой фонд», — вспомнил он, как прозвал шаргайтинок народ.
От волнения или от страха зашуровал Барлай длинным шестом в кострах, вызывая огромный рой искр. Потом отошёл от них и посмотрел вниз к Шаргайте. Там над речкой стоял одинокий могучий кедр. Он распростёр свои сильные руки-сучья над рекой, будто собирался перескочить её.
Барлаю пришла в голову смелая мысль. Она была настолько смелой, что даже дух от неё захватило. Подбежав к лестнице, что стояла, прислонённая к стене дома, Барлай быстро взобрался на неё и ещё раз посмотрел на одиноко стоящий внизу кедр.
— Так, — прошептал он. — Так...
Он подбежал к коню. Каурый, вытянув между жердей голову и раздувая трепетные ноздри, тревожно поводил ушами. Дончак чувствовал опасность. В его глазах сверкали, искрясь, костры.
Увидев своего любимца, Барлай ахнул и опустился на изгородь.
— Нет, не смогу, — прошептал он. — Как хочешь, Санаш...
Он поднялся и, тяжело ступая, пошёл было к кострам. Но мысль эта сковала его. Какой маленькой казалась теперь ему собственная опасность. Барлай прошёл несколько шагов и остановился.
«Поторопись, Барлай, — подгоняла мысль, — не мешкай... Смотри — у него уже и костёр тухнет, а эти чёрные точки всё ближе к его кошарам... Однако, не очень ты крепок оказался на поверку, Барлай... Не очень!»
Старик снял шапку и рукавом шубы обтёр лоб. Он огляделся. Что может оправдать его?
«Как же ты свою отару? Бросишь на старую Мерей, которая не слазит с кровати? Нет, ты не имеешь права бросить на произвол судьбы четыреста овец», — прорезалась ещё одна мысль. Но она была, словно ночная птица, которая неожиданно откуда-то мелькнёт у глаз крылом и пропадёт тут же, растаяв в темноте. Не мог удержать её Барлай. Другая мысль отодвинула её.
«Неправда, — думалось. — Разве не в безопасности твоя зимовка? У него, у Санаша, уже потух костёр и нет времени, чтобы разжечь новый... А может и поджигать-то нечем... С дочерью своей встал Санаш в эту минуту у кошары, у тех, у серебристых... Они защищают колхозное богатство. Богатство Санаша, Майи, Мурата, твоё богатство, Барлай! И не уйдут они, пока руки будут в состоянии держать топор!»
— Теперь всё, — прошептал Барлай.
И вдруг он вскрикнул от неожиданности: чуть левее санашевой кошары, на косогоре, где ещё минуту назад стоял их новенький пятистенный дом — радость и гордость Санаша — пылал огромный костёр.
— Дом! — вскричал Барлай и не узнал своего голоса, таким он стал хриплым. И показалось Барлаю, что стоит он на виду у всех, и горы смотрят на него, и люди из ближних урочищ показывают на него пальцами. «Вот он... Барлай Ачубаев, с которым Санаш всю жизнь провёл в одной долине... Этот Барлай мог бы.... мог...»
А за домом-костром стоит Санаш с топором в руках и ждёт, когда бросятся на него звери...
Выпрямился вдруг Барлай и крикнул что было мочи:
— Эге-ге-ей! Сана-аш! Эге-ге-ей! Держись!
Выскочила старуха Мерей из дому, смотрит — бегает Барлай у костра и орёт в долину. Испугалась: «Неужели снова злой дух?»
А Барлай мимо неё — к коню.
14
Увидели на Санашевой зимовке: мчится всадник прямо на волчью цепь.
— Это Мурат! — вскричала Майя. — Он решил прорваться в село! Мурат! Мурат!
— Нет, это сам... Барлай! — тихо сказал Санаш. — Он сам.
— Смотри, смотри! Он свернул в долину! — закричала девушка. — Его разорвут на первом же километре!
Барлай тем временем подскакал к стае волков. Он хлопнул бичом, точно из ружья выстрелил. Ближние звери, щелкая зубами, неохотно отползли в сторону и забили хвостами по снегу, вытянувшись и пригнув головы к лапам.
Каурый взвился на дыбы, опустился и ударил одного волка копытом. Зверь замертво отлетел в сторону. На убитого тотчас налетела стая и, свирепо рыча, огрызаясь, в одно мгновенье разорвала его.
Санаш выхватил огромную головню и с криком бросился на стаю.
— Назад! — закричал на него всадник, носившийся в отсветах костра. — Назад! Не бросайте ягнят!
— Барлай! — радостно воскликнул Санаш. — Барлай! Друг!
Но тот махнул рукой и круто повернул коня к Шаргайте.
Поднялась, запылила снежная пороша из-под ног Каурого. Распластался на ветру хвост его, дразня волков. Один за другим срывались с места звери, устремившись сначала настороженно, потом смелее и смелее вслед завидной добыче. Вот уж и вся стая мчалась за ним. Санашу прижгло руки. Он выронил головню и только тогда почувствовал слёзы на своём лице.
— Отец, отец! — дёргала за рукав Майя, держа в поводу своего коня. — Он может погибнуть, отец!.. Зачем он решился на такое?
— Барлай, — шептал Санаш. — Друг... Это может только друг, Майя... Настоящий... Я знаю, он сейчас отдаст своего любимого коня... Гляди! Гляди!
Барлай подскочил к одинокому кедру, у подножья которого бежала незамерзающая Шаргайта. Он поднял свечкой коня, вскочил на седло и ухватился за ближний сук... На него упал огромный ком снега.
— Ой, — воскликнула Майя, застыв на месте. Изогнувшись молнией, грянул с берега Каурый. Санаш закрыл глаза ладонью.
— Отец! Я прорвусь в село!.. Отец! — дёргала его за рукав Майя.
— Езжай, езжай дочь, — сказал Санаш и снова закрыл глаза. А когда открыл их — никого не было видно. Точно крыло какой-то стремительной птицы, мелькнула на повороте длинная шаль Майи и тоже скрылась.
В долине, у догорающего дома остался один Санаш. Он тихо пошёл к кошарам, откуда доносились крики ягнят. Перепуганные овцы сгрудились в кучу.
...Часа через два к старому кедру примчался отряд верховых. Около взмыленной лошади Майи рвал удила горячий конь Мурата.
— Он здесь, Мурат, — сказала Майя, подбегая к кедру. За ней бросились остальные.
Барлая сняли двое верховых. Он только немного ознобил руки.
За Шаргайтой нашли седло и наборную уздечку.
К Барлаю подошёл Багиров.
— От имени всего народа, — сказал секретарь и при всех низко ему поклонился. — От имени животноводов всего аймака Барлай Ачубаевич...
* * *
...Утром мы спустились с горы Кырлык. Перед нами открылась прекрасная Шаргайтинская долина. Удивила трава: местами она была так густа, что трудно было идти.
— Хорошая трава, — наклонился Никитин и сорвал В горсть пучок её. — Да это же клевер! — воскликнул вдруг он поражённый.
— Да. Подсевают вот уже третий год, — сказал Маныкы. Новая порода, новая забота.
Мы шли по долине. Спустились к кедру и остановились. Внизу бурлила Шаргайта. Вдали блеснул крышей большой дом.
— Неужели Санаш успел новый выстроить, — удивились мы.
— Он не один строился. Ведь теперь там две семьи живут: Ялатовы и Ачубаевы... Отстроились быстро. Колхоз помог.
Источник:
Шаргайта: повести и рассказы / А. Демченко. - Барнаул : Алт. краев. изд-во, 1952. - 118с.: ил.
Перевёл в текстовой формат Е. Гаврилов, 4 сентября 2015 г.