Демченко А. В краю легенд
- Информация о материале
Об авторе
Произведения на сайте:
Демченко А. Шаргайта
Демченко А. Высокое поручение
Демченко А. Голубая падь
Демченко А. Об этом поёт Чопой
Тропою древних
Здесь на каждом шагу мнится легенда. Она и в древних складках гор, и на таинственных замшелых тропах, и в белесом лишайнике, припаянном к гладким каменным плитам. Она отзывается гулко где-то в провале глубокого каньона, печатая каждый шаг коня. Она открывает перед путником каменные Красные ворота на Улаган, подозрительно свешиваясь с недоступной кручи в молчаливом изваянии древних камней.
Легенда вольно гуляет в вершинах подоблачных Чуйских альп. Где-то там, по караванным тропам древних, идет она за вами, бьется в кипящих струях стремительной Чибитки. А дорога из тропы превращается
в тракт. И не верблюды, медлительные и гордые, встречаются вам на пути, не полудикие аргамаки с раскосым скифом в седле — обычные ЗИЛы и юркие «газики», с обычными рабочими парнями за рулем. Теснят каменные заставы неторопливые, но упорные в работе бульдозеры. Это новая легенда наших дней. Позади — Акташ-гора. Та самая, которая всегда держала в страхе окрестных жителей, выделяя ядовитые газы, заставляя деревца и травы стелиться по земле у своего подножья. Это та Акташ-гора, о которой когда-то с опаской говорили казахи и алтайцы Кош-Агача:
— Шайтан-гора. Злой дух сидит в ней...
И чтобы задобрить этого духа, редкий путник на горном перевале торопливо привязывал к ветке встречной березки белую ленточку — знак уважения и благодарности за сохраненную жизнь.
Вот новая легенда. Она родилась в наши дни. На этой пустынной, таинственной и недоброй Акташ-горе изловили-таки «шайтана», пускавшего из-под земли злые пары. Это был очень нужный и ценный металл — ртуть. Когда он понадобился, советский человек проник в недра горы и на высоте почти трех тысяч метров над уровнем моря взял его. Потом построил в живописной Мёнской долине рабочий поселок. Завез современные машины и пошел дальше в своих смелых начинаниях — решил завернуть к поселку могучую реку Чую. Прорыл канал, уложил трубы. На месте перемычки вырастет здание первой в Горном Алтае мощной Чуйской ГЭС. И вода Чуи, покорная властной руке человека, пойдет в гору, спустится по ущельям в Мёнскую долину и оживит суровую местность.
А древние тропы идут у подножья белков. Спускаются в долины остатками забытых кочевий, уходят легендой в седые курганы Пазырыка. Суров, неприветлив Улаган. Часто хмурится небо, но дожди обходят стороной. Потому и трава желтеет рано. Дуют холодные ветры. Мало солнца здесь. Мало тепла. Но и в этой суровой хмари — своя прелесть и красота. Неповторимы краски неба, когда цветет оно в закате над могучими отрогами неприступной горы Кыскашту-ойык. А стремительная лавина Башкауса, вылетающая на просторы Улагана с гор? Каменные торосы... ожерелья брызг. Сокрушительный напор огромной массы воды, летящей навстречу такому же беспокойному
богатырю-собрату бурному Чулышману. Туда, в Чулышманскую долину, на юг, к солнцу, и ведет эта древняя тропа. Но она здесь не одна. Их много. И которая из них самая древняя, трудно определить на глаз. Мы сворачиваем на Пазырык, крутой увал, в недрах которого скрыты древнейшие захоронения.
Лихие землепроходцы седой старины, они были здесь, их кони копытили эту землю. Не эти ли россыпи полуразрушенных скал были свидетелями людских трагедий и неразгаданных человеческих судеб тех лет? Немые памятники седой старины, они тоже могут заговорить. Голые сопки. Широкие равнины. Безымянные курганы имеют тоже свой язык. Его надо разгадать, этот язык. И здесь, в Пазырыкской долине, была сделана попытка «оживить» курганы.
В 1937 году археологическая экспедиция известного теперь археолога доктора наук Сергея Ивановича Руденко начала раскопки. Первый же из курганов заговорил. Перед археологами открылось захоронение — остатки разграбленной могилы.
Вернулся Сергей Иванович на Пазырык с новой экспедицией уже в 1947 году. Этот год принес ему мировую славу — Пазырык открыл свои сокровища. Они бесценны — и этот дошедший до нас через века ковер, и оружие, и гробница, и разная дорогая утварь, и убранство воина...
Примерный возраст их — 2400 лет.
Руденко обратил внимание на ровную линию камней, сложенных у могилы. Их было столько, сколько висело скальпов на поводу коня. Жертвы этого скифа?
Приоткрыв страницы древней книги, Пазырык замкнулся. Сколько легенд и событий хранят еще его курганы и кому посчастливится прочитать их — дело времени.
Хмурится небо, будто в сговоре оно с этими седыми курганами. Свистит под копытами коней острец. Извиваясь на крутом голом склоне увала, сбегает в долину каменная тропа.
Лебединое озеро
Тропа идет по самому берегу Улагана. Беспокойная речушка мечется по долине, за ней повторяет ее изгибы и тропа. То ныряет в густые заросли кустарника, то падает под кручу обрывистого берега и шуршит галькой и песком под копытами коня. Потом метнется на предплечье крутого увала. Распрощается с речушкой и поведет вас выше и выше.
Здесь ущелье — будто разрубленная острым топором гора. Склоны крутые. Внизу блестит Улаганка. Чем выше поднимаешься по ущелью, тем речка уже. Вот-вот, кажется, превратится в ручеек. Но ущелье раздвигается. Вдали лысые сопки. На них, словно лишай, белеют солонцы. Тропка сбегает вниз на открытые поляны. Показался над лесом сизый дымок. Видна стоянка. Это Туура-Ачык. Здесь летом пасут коров животноводы Балыктуюльского колхоза.
Можно спутать коней. Отдохнуть. Запалить костер.
От костра мечутся искры. Горы, кажется, придвигаются к костру и вступают в беседу. Вот где-то протрубил марал. Раздался топот и хруст... А внизу, в камышах, все время слышится возня, шелест, кряканье. Дичь. Чем ближе к Лебединому озеру, тем чаще проносятся со свистом косяки уток. А костер искрит, искрит. Мечутся по сторонам раскаленные пульки пихтовых углей. Из юрты доносится музыка. Настораживаются горы. Вторят музыке серебряные струи Улагана. Плещутся на перекатах.
В ущелье играет красками закат. Бродят в прибрежных кустах, зажигая цветы и камни-самоцветы на перекатах, последние солнечные лучи. Где-то шумит водопад. Кажется, поют камни, трава, лес, река. Это неповторимые краски. Их и зима не сотрет. На смену мягкой летней палитре принесет она с собой новые краски. Суровые и строгие, но не менее волнующие, лягут они на горы новым нарядом. Тогда-то уж не найти здесь тропки.
А сейчас, пока видна она, пока не потух закат, поедем вперед. Уже чувствуется дыхание озера. В километре от Туура-Ачыка дно ущелья заполнили камыш, осока, высокие желтоватые метелки какой-то болотной травы. Она тянется к самому седлу, оставляя терпкий запах пыльцы. Из ущелья ползет туман. Он родился там, на озере и сползает по долине вниз. Речки уже не видно. Она здесь у каждой кочки, расползается по камышовым зарослям, уходит вправо, к Синему озеру.
Еще одна стоянка, и вдруг впереди — просвет. Горы расступаются по сторонам. Но озера не видно. Неожиданно дорогу загораживает густой пихтач. Лесная застава.
Тропка лезет на скат каменного обрыва. Врубается в него узеньким карнизом. Обходит лес. Сквозь деревья блестит вода. Оставляем коней и лезем по чащобе к озеру. Под ногами чавкает вода. Мох проседает, колышется. Идти становится труднее. Делаем из валежника мостки. Пробираемся сквозь последний кустарник — и перед нами водная гладь. Вдруг будто кто срывает огромное покрывало с него — с треском, шумом в воздух поднимаются тысячи уток. Серое покрывало, словно ковер-самолет, кружит над озером и исчезает где-то в камышовых зарослях.
Вода в озере голубая, прозрачная. У самых ног проносятся косяки османов и хариусов. Рыбы так много, что, приглядевшись, мы замечаем: легкая рябь на воде — это следы несметных рыбьих косяков. Затаив дыхание, мы смотрим на водный простор, занявший все ущелье, и немеем от восторга.
Противоположный берег в легкой дымке тумана, крут, обрывист, покрыт густым хвойным лесом. Деревья спускаются к самой воде и, прихорашиваясь, любуются своим отражением.
Вот из камыша на середину озера чинно выплывают гагары. Белыми платочками повязаны их шеи. Они настороженно смотрят в нашу сторону, плывут еще немного, потом сворачивают под тень противоположного берега.
Возвращаемся к копям. Выбираем место для стоянки. Разводим костер. Связываем несколько лесин в легкий плотик. Отдельными табунками возвращаются утки.
Поздно вечером запекаем в глине несколько снятых на лету «варнавок» и любуемся ночной жизнью Лебединого озера. А где же лебеди? Их нет. А были они когда-нибудь?
— Вон за тем густым пихтачом — стоянка пастушья,— говорит один из наших спутников, алтаец.
Посылаем «делегацию» на стоянку. С нетерпением ждем. Делегаты наши не особенно спешат. Похоже, засиделись за чаем. Не вытерпев, идем все на стоянку. Так и есть. Конечно, чай. Нашлось место у очага и для нас. Садимся. Пьем вкусный, немного солоноватый, припахивающий жженым ячменем напиток. Это не обычный чай. Приготавливается он на густом заваре с талканом, жиром и топленым молоком. Немного подсаливается. Сытно и очень вкусно.
Чай, костер и легенда кажутся неотделимыми. Они дополняют друг друга, и мы уходим в мир сказок, в седую старину.
...Когда это было? Очень давно. Как-то повелось так, что алтайцы не трогали пернатых. Многие из стариков до сих пор считают, что кююк (кукушка) —птица-мученица. Когда-то кукушка была женщиной. Жила она бедно, но была очень трудолюбива. Все силы отдавала, чтобы вырастить троих своих детей. А они росли непослушными. И вдруг заболела мать. Просит одного сына, чтобы сходил за дровами,— он не послушал ее. Второго — и тот убежал. Третий тоже отмахнулся от ее просьбы. Заплакала мать от горькой обиды и сказала:
— Лучше б я птицей стала. Улетела бы от вас...
Сказала так в отчаянии и вдруг превратилась в кукушку, вспорхнула и полетела. Один из сыновей схватил ее за ногу. В руках его остался чебот, а кукушка улетела. Так и живет она: одна нога черная, в обуви, другая — разутая, розовая. И яйца подкладывает в гнезда других птиц, чтобы самой не выкармливать птенцов. Но прислушайтесь к ее крику. Порой столько тоски в звучном голосе кукушки.
...Потрескивает костер Из пастушьего аила в открытую дверь заглядывает сказочная ночь. Где-то у озера глухо ухнула выпь.
— Плачет, — прислушался хозяин стоянки и вздохнул.— Говорят старые люди, что это сама лебедь плачет.
И снова над аилом зажглись таинственные огни сказки. Это была легенда о лебеди. Никто не помнит, в какие годы случилось такое. Поднялся в горах сильный ураган. Такой сильный, что выплескивал озера, вспять поворачивал реки. Рушились скалы. Падал лес. Выплеснул на самые вершины гор ураган и Кёлю-кол, Лебединое озеро. Взлетели лебеди. Не рассчитал один из них — да и трудно было это сделать вокруг мрак стоял, пыль, летели отовсюду камни,— подхватило того лебедя и ударило о скалу, только перья белые закружились. Схватила одно перо подруга его и стала летать вокруг, не в силах оторваться от того страшного места. Наутро стих ураган. И все увидели, как над сухим озером с пером в клюве кружилась одинокая лебедь.
Она все кружила, кружила и не кричала, а стонала от горя. Целый месяц летала. Обессилев, упала и разбилась.
Выпало перо из клюва, взлетело кверху, а потом стрелой вонзилось в землю, пробило ее, и забурлил в том месте ключ. Он снова наполнил ущелье водой и вернул ему озеро... А лебедь до сих пор стонет. Не может она забыть своего друга.
Лебединое озеро... Мы прощаемся с гостеприимным пастухом и молча идем к берегу. Посредине озера рябит лунная дорожка. Она похожа на лебяжий пух.
Долина водопадов
К ней путь лежит через Кара-Кыр, что значит Черная грива. Перевал действительно похож со стороны Лебединого озера на лохматую конскую гриву. Сначала тропка разрезает перевал поперек, заметно поднимаясь выше и выше, а у самой вершины идет свечой вверх и ныряет в черную пасть густого кедрача. Он-то и делает похожим на гриву этот крутой перевал.
Кара-Кыр добр. Он гостеприимно приоткрыл свою кладовую: тяжелые лапы кедрача густо увешаны ореховыми шишками. Говорят, здесь в любой год неплохие урожаи кедрового ореха.
Место глухое, таежное, но тайга не давит. Ощущение такое, будто едешь под самыми облаками. И ждешь чего-то необычного. Ждешь, вглядываешься в редкие просветы между деревьями.
А это необычное уже подкарауливало нас и было, оказывается, совсем рядом. Кто-то заметил белку. Заулюлюкал, захлопал в ладоши. Лошади остановились, потянулись к траве.
И тут на глазах у всех из-за кучи валежника взвилось в воздух пятнистое темно-серое животное. Делая большие прыжки, оно молнией врезалось в гущу леса и исчезло.
Бег вспугнутого животного мягок, красив. Косуля? Но эти большие клыки, свисающие с верхней челюсти... Парнокопытное с клыками?
Чем еще, каким чудом поразит воображение Кара-Кыр? Оно еще будет там, впереди. До него надо преодолеть этот затяжной перевал. Пока забежим вперед, в Чодро, присядем у костра и послушаем, что скажет о животном местный охотник — знаток горной фауны.
Это кабарга. Она легка и быстра, как косуля. И мясо ее очень вкусное. И клыки есть. С какого века, от какого доисторического животного носит она этот не совсем удобный атрибут несовершенного прошлого? Кто знает. Когда-то, возможно, они, эти клыки, были страшным оружием, хорошим помощником, а теперь стали обузой. Да и уродуют они изящную кабаргу. Мешают ей. Питается кабарга лишайником, потому и любит северные склоны, серые, темные заросли.
Когда-то клыки кабарги и бабки из ее ног ценились. В ясак алтайца вместе с белкой и соболями записывали и 50 бабок кабарги.
...Кедрач провожает до широкой поляны, покрытой цветами, карликовой березкой и густой травой. Дальше не идет. Дальше — владения лиственниц. Высокие, стройные, они толпятся у опушки, горделиво поглядывая на отставший, добродушный с виду, широковатый в плечах кедрач. Поляна — граница их владений. А на этой поляне, в дальнем углу ее, неожиданно блеснуло мертвым стеклянным оком высокогорное озеро. Странно как-то и непривычно видеть озеро под самыми облаками. А оно есть. Тропа идет по его вязкому берегу, потом круто сворачивает в лес и вдруг начинает падать. Навстречу заструился теплый ветерок. Картина неожиданно изменилась. Среди однообразных гладкоствольных лиственниц появляются кудрявые березки. В распадках зашумела листвой осина. Она-то так резко и изменила пейзаж. Стало светлее. Мягче, ласковей краски. Теперь уже не оторвать глаз от тропы. Что откроет она перед нами, какой порадует неожиданностью?
Пологий спуск длится несколько километров. Все гуще и выше трава. Богаче зелень. Вот качнулась у самого седла тугая кисть рябины и скрылась за листвой.
С крутояра высотой почти две тысячи метров открылась Чулышманская долина с шумом водопадов, пышной зеленью и ревом реки.
Вот оно, алтайское чудо!
В горах Алтая часто встречаются контрасты и сюрпризы. Здесь каждый перевал имеет свой микроклимат, свою флору и фауну.
У Акташ-горы мы видели мертвые озера. Красные скалы. Суровые заснеженные гольцы. В Кош-Агаче — бескрайние, .просторы Чуйской каменной полупустыни.
И вдруг напоминающий субтропики уголок — Чулышманская долина!
Кипит вокруг зеленое чудо. В глубоком распадке беснуется Чулышман. Свешивая со скал серебряные косы, горят в перламутре радуг многочисленные водопады. Их не один десяток по всей долине от истока до Телецкого озера. Пять из них насчитаете сразу же в окрестностях Чодро.
Эти вот домики, расположенные на правом берегу Чулышмана в густом черемушнике, и есть Чодринское лесничество. Лесники-егери народ бывалый, таежный, любят костер, свежую уху и, конечно, всякие интересные истории.
Со скучающим видом егерь может обронить к слову:
— Тут, против Горелого островка на Чулышмане, видать, яму выворотило за ночь. Поехал, а коня и занесло в нее. Как на грех, подпруга лопнула... Надо выше брать.— И замолчит, станет раскуривать трубку, к костру за угольком потянется. И вы обратите внимание на его мокрую «робу» — от нее валит пар, и уже без труда дорисуете начатую им картину переправы через бурную, опасную реку. Лопнет подпруга на самой быстрине, значит, быть всаднику под конем. Как же он выбрался? Тут, может быть, кто-нибудь из его товарищей спросит, тоже так, между прочим:
— Седло-то хоть спас?— В глазах легкая искорка озабоченности.
— Выволок... У черного пня,— нехотя отзовется пострадавший.
У черного пня — это значит на километр ниже переправы. И все знают о том, и никого не удивляет мужество и бесстрашие товарища. Как он тысячу метров проплыл по кипящим бурунам и камням, ловя выскользнувшее из-под него седло? Подробности никого не интересуют. Так должно. С каждым бывало такое. А без седла здесь трудно. Объезды большие. Они измеряются сутками. Тайга на горах, в долинах. За лесом надо следить. Оберегать его от пожара. В ночь-полночь, если требует дело, егерь седлает коня и едет в темную тайгу по невидимым тропам, по приметам, известным ему одному да, может быть, его бывалому коню.
Бесстрашные люди.
...Искрит костер. Где-то рядом, за черемуховой зарослью, то затихая на какой-то миг, тс вдруг усиливая шум, бьется острой струей, дробясь в пыль, о каменные торосы, водопад. Бурлит над костром, вздрагивает на проволочной подвеске черное от копоти ведро. Вокруг — аромат ухи.
— Ты хоть белочку-то выпотрошил из тайменя. Илья?—спросит неожиданно кашевара один из егерей.
Кашевар молча снимает пробу, осторожно схлебывает с деревянной ложки каленую жижицу. Улыбается одними глазами.
— А зачем? Вкуснее будет.
— Ну и везет же Илье,— качает головой егерь.— Когда-нибудь твои таймени баранчиков будут заглатывать с берегов.
— Будут,— соглашается Илья, расправляя усы.— Разве обвинит меня в том Егор?—Егерь смотрит в сторону чабана, который пришел на костер с ближней стоянки.
Тут уж рыбачья история. Илья поймал крупного тайменя, в животе которого обнаружил еще не разложившуюся белочку. Видно, переплывала она Чулышман и попала на ужин тайменю.
...Горит, искрят костер. Одна за другой нанизываются в легкой дымке то егерские, то охотничьи истории. И костер полыхает до рассвета, и эти истории становятся неповторимой легендой.
...Отвязывайте коней и смело спускайтесь вниз. Сверкают на солнце рыбьей чешуей буруны перекатов на реке. Туда ваш путь. Зовут, извиваясь разноцветной радугой, водопады. А над всей долиной — птичий грай и солнце. Щедрое, доброе чулышманское солнце.
Источник.
В краю легенд. Рассказы и очерки. М., «Современник», 1977. 208 с. (Новинки «Современника»).
Переведено в текстовой формат Е.Гаврилов, 3 октября 2015 г.