Коптелов А. Мой друг
- Информация о материале
Справка: Павел Кучияк
1
Павла Кучияка я знал в течение двенадцати лет. Он часто гостил у нас в Новосибирске, когда привозил для журнала «Сибирские огни» и для издательства свои новые произведения.
Я, в свою очередь, почти ежегодно бывал у него в Горно-Алтайске.
Весной, летом, зимой мы бродили по горам Алтая, охотились на косуль, ловили хариусов в быстрых реках. Иногда заседлывали лошадей, наполняли переметные сумы сухарями и отправлялись на полтора-два месяца в далекую поездку.
Он любил путешествия, подобно исследователю, открывающему для мира неизведанное.
Он увлеченно изучал жизнь своего народа и открывал для нас, его друзей и читателей, все новые и новые черты вчерашних кочевников, только что вступивших в иную жизнь.
Вся жизнь Павла Кучияка была большим и увлекательным путешествием: из дымной юрты в светлый дом, из глухого урочища в город, из среды неграмотных охотников в среду советских писателей, из семьи полудиких язычников в большую семью передовых народов мира, из мглы и мрака тесной долины на вершину современной культуры.
Это было большое и славное путешествие! Путешествие-счастье!
2
Я вижу его живого — друга, писателя и актера.
Он стоит на подмостках клуба в Белокурихе, веселый, улыбающийся, приглашает зрителей в большое путешествие по Алтаю:
— Мы поедем по солнцу — из долины в долину. Первой на нашем пути будет Чоя. Там — тайга. В тайге — много ягод. И много речек. Ходить трудно... Девушки там поют вот на такой мотив...
Он поет сначала по-алтайски, потом по-русски народную песню:
Черная смородина за речкой Хороша, да как туда попасть? Черноглазый паренек, хорош ты, — Только где мне повстречать тебя?
Перекинув мостик, — ягод черных Наберу два полные ведра, — На оин схожу и полюбуюсь Черными глазами паренька.
— Едем дальше, поворачиваем к югу, в Турачакский аймак. Там — Телецкое озеро. Золотое озеро, как у нас говорят, Там — другой мотив. Плывет теленгит на лодке и поет:
В сукна алые да в шелка
Застилаются рек берега.
Э-эй, у веселой весенней воды —
Как нам весело — молодым!
Зал дружно аплодировал талантливому актеру, а он, подождав немного, подымает руку и с улыбкой объявляет:
— Ну вот, переплыли Телецкое озеро. Теперь мы в долине Чулышмана. Там горы — как стена. Наверху — снег, внизу — жарко. Там сеют пшеницу. Люди живут иначе и поют на другой мотив:
Что же красиво в долине широкой?
Полосы хлеба — пшеница, ячмень.
Кто же красивее? Да ты, черноокая,
Ясная, словно бы солнечный день.
Затем все мы, слушатели, мысленно пересаживаемся на верховых коней и с песнями едем к охотникам Башкауса, к скотоводам Кош-Агача. И песни звучат убыстрение, в такт поступи лошадей, бегущих «трухней». Мы видим охотника, разжигающего костер в тайге, видим пьяного скотовода, возвращающегося из гостей. В каждом аймаке, в каждой долине — свой основной мотив, свои песни. И Кучияк кочует с песнями по горам Алтая.
— Мы приехали с вами, — говорит он, — на самый юг нашей области, остановились на берегу мутноводной Чуи. Лошади наши пасутся, щиплют маленькую серую травку, а мы сидим у «остра, отдыхаем. И песня отдыхает где-то в горах. Пока она снова не пришла к нам, займемся музыкой.
Павел Васильевич берет дудку, срезанную в лесу, и показывает зрителям:
— Шоор. На нем любят играть молодые пастухи.
Он встряхивает головой, играет долго, увлеченно, слегка покачиваясь из стороны в сторону.
На смену дудке в его руках появляется чуть заметная стальная скобочка с тонким язычком — комус.
— Девушки и парни на этом инструменте объясняются в любви, — говорит артист, берет скобочку в зубы, ударяет пальцем по стальному язычку. — Вот так вот, будто слова выговаривают.
И нам кажется, что вокруг нас — тайга и что где-то под корнями деревьев звенит маленький, невидимый ручеек, потом доносится трель соловья, но вскоре сменяется шепотом, готовым в любую минуту превратиться в искрящийся девичий смех.
Затем мы видим топшур, сделанный из кедра, похожий на балалайку. Музыкант ударяет по волосяным струнам, и голос его начинает гудеть, как гудит в полете шмель, вырывается несколько слов, оказанных речитативом, и строчка заканчивается тем же протяжным:
— У-у-у-у-у...
Кучияк поет начало былины о каком-то богатыре, и в голосе его — что-то старческое, древнее-древнее. Порой кажется, что на сцене шелестят полуистлевшие страницы книги веков, осторожно и благоговейно перевертываемые седовласым чтецом.
— Хватит, — снова слышим мы голос Кучияка, оборвавшего песню минувших столетий. — Это очень длинно, — объясняет он. — Дедушка Шонкор пел три ночи подряд...
Он кладет топшур на столик и повертывается к нам веселым, немножко озорным парнем:
— Кони отдохнули, сладкой травы поели — можно ехать дальше. Все берегом и берегом. Слева шумит быстрая Чуя, справа — горы до неба: заблудиться негде. Ночью луна дорогу покажет. Чуя впадает в Катунь. Луна плывет над этой рекой, все выше и выше — тут ее дорога. И мы поедем за ней — по берегу Катуни. Перед нами Уймонская долина. Большая, гладкая, на озеро походит. Солнца там много, зелени много, снега на горах много, всего там много. Алтайцы живут рядом с кержаками, песни их слушают, себе чего-то маленько берут.
И, в самом деле, песня становится протяжной и чуть-чуть знакомой, — есть в ней что-то от наших старых русских «проголосных» песен, какие в Уймонской долине на гулянках любят петь русские старожилы.
Из Уймона — две дороги: одна — колесная, в Усть-Канский аймак, другая — верховая, через Терехтинский перевал в Онгудай. Кучияк избирает последнюю.
— Мы с вами еще не были на горах, где лежит вечный снег, — говорит он.
И мы поднимаемся на высокий перевал, едем по снегу, слушаем песни гор. Потом мы спускаемся в долину и поздним вечером встаем в большой круг парней и девушек. Они покачиваются из стороны в сторону и поют новые песни — кто какую придумает.
Нам остается еще три аймака: Усть-Канский, Шебалинский и Эликманарский. В каждом из этих аймаков звучат иные песни, отличающиеся и по мотиву и по содержанию от всего, что мы слышали раньше. Наконец, мы возвращаемся в город, и нам жаль, что наше увлекательное путешествие уже окончилось. Но наш проводник, певец и рассказчик, знает, что нам не хочется расседлывать лошадей, и с лукавой улыбкой просит извинить его:
— Когда мы с вами были в долине Башкаус, я забыл спеть две песни. Слушайте «Охотничью кабаржиную». Слов мало, музыки много. «Слушай меня. Я иду, я иду...» Вот и вся песня. Споем раз и опять начнем.
Он закидывает голову, смотрит как бы на небо, слегка приоткрывает рот, и мы слышим то скрипку, то звон крошечных серебряных колокольчиков, то щебет птиц, а порой и что-то такое, что ни с чем сравнить нельзя. Мы сидим, затаив дыхание, и смотрим на певца. И всем нам кажется, что тут какой-то обман зрения. В самом деле, стоит только на секунду закрыть глаза, как тотчас же вся сцена заполнится музыкантами: вместо одного человека будет оркестр.
Человек-оркестр обрывает враз и музыку и песню. Он не ждет аплодисментов и раньше, чем мы успеваем прийти в себя, указывает рукой куда-то вверх:
— Вон на скале стоит кабарга — меня слушает. С этой песней можно подойти к ней близко. Так делают хорошие охотники. Я тоже так делал.
Вспомнились многочисленные поездки по Алтаю. Я видел много охотников, слышал много песен, но нигде не встречал ничего, хотя бы отдаленно похожего на «Охотничью кабаржиную» Павла Кучияка. Человек-оркестр, как его называли в шутку, был единственным и неповторимым на всем Алтае. Но он скромно уверял нас:
— Эту песню я слышал от старика-охотника. Он привез ее из Тувы...
В заключение этого оригинального концерта-путешествия Павел Васильевич исполнил «Охотничью колыбельную». В ней еще меньше слов, чем в первой песне. Все содержание — в трех словах: «Спи, дитя, спи», но «музыкальное сопровождение» в ней гораздо богаче, ярче и сложнее.
Певец закрывает глаза, мускулы его жилистой шеи напрягаются до предела, и она становится красной, словно все больше и больше раскаляется огнем его души.
Человек-оркестр, поэт и сказочник сошел со сцены под восторженный всплеск аплодисментов. Путешествие закончилось, но в памяти слушателей оно будет жить до конца их дней...
* * *
КОПТЕЛОВ АФАНАСИИ ЛАЗАРЕВИЧ — один из зачинателей советской литературы в Сибири, автор многочисленных романов, повестей, рассказов и очерков.
«Край у вас многоязыкий. Вы, сибиряки, должны помогать писателям малых народностей...» — так напутствовал М. Горький писателей-сибиряков, делегатов Первого Всесоюзного съезда писателей, в числе которых был и А. Л. Коптелов.
Имя писателя неразрывно связано с историей алтайской литературы. Он — неустанный исследователь и популяризатор литературы Горного Алтая. При его непосредственном участии начиная с 30-х годов и по сей день выходят сборники героического эпоса, народных сказок и произведений алтайских писателей. Его многочисленные статьи, очерки явились первыми литературоведческими исследованиями по фольклору и художественной литературе алтайцев. В творчестве А. Л. Коптелова нашла выражение одна из замечательных особенностей русской советской литературы Сибири — обращение к историческим судьбам народов своего края. Его роман «Великое кочевье» отражает переломный этап — процесс коллективизации, сыгравший величайшую роль в историческом переходе алтайцев от патриархально-феодального уклада жизни в новое, социалистическое общество. Потому «это познавательно ценная и художественно сильная книга получила право на долголетие в нашей художественной литературе» (Л. Сейфуллина).
Роман «Великое кочевье» изучается на уроках родной литературы в национальных школах Горно-Алтайской автономной области. Знакомство с жизнью и творчеством А. Л. Коптелова помогает учащимся лучшим образом усвоить интернациональный характер советской литературы.
Романы «Великое кочевье», «Сад», повести «Снежный пик», «Навстречу жизни» изданы на языках народов СССР и за рубежом. Но главной заслугой писателя является создание им трилогии о Владимире Ильиче Ленине — романов «Большой зачин», «Возгорится пламя», «Точка опоры».
Кучияк, Павел Васильевич. Воспоминания. Дневники. Письма. Алт. кн. изд-во. Горно-Алт. отд-ние, 1979. - 213 с.
Переведено в текстовой формат Е.Гавриловым, 14 сентября 2015 года.