Нарвилас В. Белуxа
- Информация о материале
«У человека, как и у дерева, есть вершина, которая поднимает его вверх, не даст успокоиться. Надломи ее — дереве засохнет, и корням придется ждать другую весну... Отними у человека мечту — он останется жив, но уже не поднимет к солнцу звенящей кроны», — так начинается книга литовского писателя В. Нарвиласа «Встань и иди».
С первого взгляда, это книга о приключениях семнадцатилетнего юноши Саулюса, приехавшего с родителями и сестрой Годой в Горный Алтай. Однажды Саулюс поднялся на скалу и увидел вдали белую вершину, величественную и прекрасную. С каждым днем крепло у него желание подойти к ней поближе, чтобы увидеть ее во всей красоте и величии.
Саулюсу удалось уговорить родителей, и они отпустили его одного в горы в двухдневный поход. Счастливый юноша отправился в путь с надеждой быстро добраться до цели, но сбился с пути. 25 дней продолжались поиски дороги к людям. За эти дни хилый и несамостоятельный мальчуган возмужал и повзрослел, одержал не одну победу над собой, препятствиями и вышел к людям.
Изнуренный голодом и усталостью, он забыл о Белухе. Она встала перед ним совсем неожиданно, и то, что он испытал и увидел в тот момент, было настоящим чудом.
О звездном часе исполнения надежд рассказывается в отрывке, под названием «Белуха».
Когда вырвался из тайги, прозрачное пространство предстало моим глазам. Было радостно, весело, и горы не казались столь крутыми.
Легкокрылые птицы надежды парили в открывшейся голубизне. Их собиралось все больше и больше: целые стаи кружили над головой. Вот среди них появились другие птицы, отливающие золотом, — они несли еще большую надежду, и летели к солнцу, исчезая в его лучах.
Установил по компасу направление и потопал в глубину гор. Переглянулись, перемигнулись гряды — понравилась им решительность человека — они не разрушали ее, но осторожно, незаметно вели туда, куда повелела идти Белая гора — все выше, выше и выше.
* * *
Враждуют во мне два сильных войска мыслей; вождь одного — Желание, другого — Антижелание. Блестят острия кольев, скрещиваются шпаги, рапиры, мечи, звенит твердый металл, летят искры — в голове гудит от боевого шума.
«Подымайся, Саулюс! Взберешься, будешь мужчиной, в себя поверишь. Обойдешь: останешься трусом, тем, кто по Вильнюсу гуляет и на кого одноклассники будут пальцами тыкать».
«Ну зачем тебе туда? Устанешь. День потеряешь, силы береги, они тебе пригодятся в другом месте. Сам же знаешь, что не трус, уже доказал это».
«А может, оттуда озеро свое увидишь, дорогу домой отыщешь. Пройдешь мимо горы, себя упрекать будешь, покой потеряешь».
«Сумасшедший, вот кто ты, солнце мозги пригрело. Вы только послушайте — он пойдет в гору? Изнуренный, истощенный, ноги еле волочит, он, у кого остались лишь две таблетки глюкозы, долька сушеного яблока, полтора куска сахара, горстка лука и фляжка опротивевшего чаю. Что тебя ждет на этой горе — столовая, бабушка со сладкими пончиками и подогретым молоком, чтобы горло не простудил? Сумасшедший да и только».
* * *
Набираю, не пересчитывая, кучку одинаковых камушков, кладу их рядом с собой и начинаю кидать: взбираюсь — нет, взбираюсь — нет... Взбираюсь — бросаю камушек вверх, нет — бросаю вниз со склона. Не я, Желание и Антижелание правят моей рукой. Кому достанется последний?
Взбираюсь! Вслушиваюсь в себя — не лгу ли, действительно ли победило Желание: ведь уже не раз рушились красивые башни, опирающиеся на легкие обещания. Окончательное решение было таково: если погода не ухудшится, взбираюсь. И тут же умолк боевой шум, разошлись войска, и на ровное, пустое поле возвратился мир.
* * *
Вскочил от пронзившего меня холода, собрал вещи, мысли и рванулся вперед— казалось, до восхода солнца успею перебраться через склон.
Но и на этот раз горы опередили меня. Не хватило духу перебраться через нижний склон — солнце, подпрыгнув, засверкало по ту сторону гребня — что ему до меня, задыхающегося, спотыкающегося...
Летят часы, а я все подымаюсь и подымаюсь. Кажется, вот-вот будет последний подъем и предстанет другая сторона, а открывается всего-навсего более ровная площадка, за которой виднеется другой, ничуть не легче, склон. Куда исчезла предвиденная вчера весёлая и легкая прогулка?
Страшновато посреди камней, давят они, окружают со всех сторон. Кажется, стоит лишь усомниться, что не пройду, как они сдвинутся с места, и мне уже не вырваться из каменного царства. Да еще и вороны стали кружить надо мной — кто созвал их сюда, этих птиц чернокрылых?
Смех меня берет — вороны собираются пировать после моего обеда! Бедняги, может, чувствуете, что ждет человека.. Прочь, вороны, я понял вас, летите искать для себя гонцу в долину или тайгу.
Застыдились вороны, почуяв, что пиру не бывать, скрылись все, словно их никогда и не было.
* * *
«Вперед, Горный орел! Близится твой звездный час — сколько до него осталось — сто, двести метров? Вперед — мимо снежных пятен, мимо нависшей скалы, вперед!».
Такое ощущение, будто кто-то меня тянет, тащит, толкает, уперевшись в рюкзак, уже могу считать шаги: их осталось лишь двадцать, пятнадцать, десять...
* * *
Передо мной — Белая гора, та, которая меня звала, та, которая ждала. Она так близко, что я ее слышу. Прохладное, освежающее ее дыхание осушает мой пот.
Казалось, нет больше ни мыслей, ни слов, только серебристая призрачность заполняет сердце.
Жидкий, комковатый туман окутывает незнакомую землю, неизведанный мир — новую, полную тайн долину. Туман нее плывет и плывет к вершине, к белым ее стенам, моет, чистит их, выявляет белизну, плавно подымается вверх, растворяясь и исчезая в голубом море.
Звенит, светится гора, но и светлость, и блеск ее вершины исходит не от солнца, а изнутри, из недосягаемых недр.
Наверное, у меня были слишком широко раскрыты глаза, вокруг Белой горы творились чудеса.
Подплывает к вершине темное облачко, растягивается в ленту, движется кругом, опоясывая белые стены, и становится уже не облачком и не лентой, а человеческими фигурами, которые, взявшись за руки, качают головами.
Глядишь на все это и веришь тому, что происходит: настолько все очевидно.
* * *
Забыл, где и кто я — для меня время, может, и остановилось, но только не для солнца — оно уже чертило
на небосводе свой дневной круг. Я как будто проснулся — продрогший, голодный — и стал спускаться вниз по склону затененной горы.
Прощай, Белая гора, я поверил в тебя, и ты многое открыла и поведала мне. Думаю, я понял, почему к тебе тянутся люди — в тебе скрыт сильный магнит, маленькая доля которого кроется в сердце каждого человека.
* * *
Больные ноги топают по размокшему лугу, бредут по бурчащему кочковатому месту с мшистыми островками, разукрашенными в такую цветовую гамму, что не веришь глазам и протягиваешь руку, чтобы потрогать, не искусственные ли они, не рассыплются ли от прикосновения, подобно озерному хрусталю, который бьется об мои неуклюжие ноги, отмывая раны от черной грязи? По ту сторону трясины кочками лежит мох, а вознесшиеся над ними на тонких стебельках цветы словно шепчутся между собой: «Кто прошел? Кто прошел? Видел ли, как мы одеты, ведь краше нас нет на свете! Почему он не остановился, чтобы дольше поглядеть на нас?».
Черная точка бредет по грязи к берегу, освещенному косыми лучами вечернего солнца. Она то шевельнется, то вновь остановится на берегу озера.
Помогите ему, горы, дайте сил донести до людей ваше величие. Постелите под его ногами чуть заметную тропинку.
...Проснулся, превратившись в льдинку — инеем волосы покрылись.
Стоит полутьма, серые сумерки. Съежившиеся, блеклые звезды уже завершили свой ночной разговор. Дремлют в лунном сиянии деревья. Трава, холм покрыты серой изморозью, которая трещит и трещит еле слышным звуком.
Вылезаю из мешка полусонный, не в силах совладать с дрожью, шарю по карманам рюкзака в поисках таблетки сухого спирта, кладу ее между головнями, бросаю горсть сучьев, оцепеневшими пальцами зажигаю спички, но они не слушаются — ломаются, выскальзывают: что им до того, что уже кончается последняя коробка.
Но вот огонь цепляется за сучья, разгорается, душистым клубком дымится кедровая смола, и мороз отступает.
Прыгает, дрожит живой огонек, словно хочет что-то сказать — чем больше смотришь на него, тем смелее становишься. Не зря люди беседовали с ним, утверждая, что лучи живого огня приносят передышку.
* * *
Нежный огонь костра гладит мои руки, словно теплая мамина ладонь, и ободряет, поощряет, призывает подняться на холм, взглянуть на Белую гору.
Радуется Белая гора, увидев меня. Она уже давно манила и звала прийти, посмотреть на ее серебряный, словно потусторонний свет, пробивающийся через внешний матовый слой. Среди гор, покрытых темной тенью, красавица вершина плывет, словно дубовый корабль с двумя белыми парусами в волнистом океане. Не верится, что стоял рядом с таким величием и белизной.
Что случилось со мной, куда попал, где нахожусь? Ночью, на холме, удалившись от своего костра. Я, кто боялся спать один в комнате, просил зажечь свет в коридоре, оставить дверь полуоткрытой! Неужели трус, пребывавший во мне семнадцать лет, навсегда покинул меня?
* * *
Высовываю голову из спального мешка — глазам не верю — за тропой, среди деревьев, словно вылитый из бронзы, стоит пятнистый олень, который за несколько километров чует человека. Стоит с поднятой головой, гордо вскинув свои рога, обтянутые серым бархатом, — любуйся, у меня лучшие рога в долине. Любуйся!
Топнул олень ногой, не думая удирать, чувствует, что я не желаю ему ничего плохого.
Разве не могли бы люди и звери жить в дружбе и согласии? Тогда весь мир изменился бы к лучшему. А сколько рук с оружием поднялось бы сейчас против такого красавца с блестящей шерстью! Наверное, те же руки, что поднялись бы и против человека. Ведь не с голоду же человек упивается охотой, убийством...
Постой минуту, серорогий, давай посмотрим друг на друга, сытый на голодного, поедающий траву — на поедающего мясо. Не убегай, не исчезай, растопчи своими крепкими ногами книжную истину, будто ты близко не подпускаешь к себе человека. Может, ты прискакал с той долины, чтобы поблагодарить за спасенного мной зверенка? А может, ты король всех таежных зверей и несешь ответственность за все живое?
Понюхал олень землю, покачал головой и медленно удалился— торжественно и спокойно. Поступь его словно говорила; не могу я тебе помочь, голодный и замерзший человечек, торчи себе в мешке, если не умеешь отыскать еду на зеленом и росном лугу.
* * *
Взобравшись на холм, прощаюсь со своей горой. Кончился праздник. Прощай. Белая гора! Верю, ты мне еще поможешь. Ты еще позовешь меня.
Перевод с литовского В. Некрашене
Перевёл в тестовой формат Е.Гаврилов, 30 декабря 2015 года.