Щербаков Ф. Рассказ алтайского охотника
- Информация о материале
Старая курла
(Рассказ)
Костер пылал, разбрасывая искры. Вода в котелке заходила кругами, увлекая движением случайно залетевший уголек.
Сакыл, не вставая с колен, вынул из торбочки небольшой, стянутый шнурком мешочек, достал из него щепотку кирпичного чаю и бросил в котелок. Все это он проделал неторопливо, размеренными, привычными движениями. Не спеша опустился на потник, подвернув под себя ноги, и, посасывал трубку, опять устремил неподвижный взгляд на огонь.
Он был охотником с двенадцати лет. Родители ему и имя дали охотничье — Сакыл (белка). Длинными вечерами в разговорах у костра (а по-русски Сакыл говорил довольно хорошо) я постепенно узнавал своего друга. В нем чувствовался бывалый человек, исходивший алтайскую тайгу вдоль и поперек и немало повидавший на своем веку. Как-то я спросил Сакыла о его возрасте.
— Не знаю, сколько годов, не помню, — попробовал отшутиться он.
Но я повторил вопрос.
— Вот, посмотри бумажки, там есть все. Зовут как, отца как звали, родился где — все. Ты грамотный, разберешь.
Сакыл ко всем документам относился с каким-то особым уважением. Он бережно достал из грудного кармана гимнастерки пакет, завязанный в носовой платок, и подал мне.
Я с интересом стал перебирать аккуратно сложенные бумажки. Были тут удостоверение колхоза, «выданное бригадиру охотников», удостоверение сельсовета, квитанции пункта «Заготживсырье» на пушнину, вырезка из газеты «Красная Ойротия» за 1948 год. Около большой статьи «Знатный медвежатник области» был фотоснимок. На меня смотрело знакомое лицо с неизменной трубкой в зубах. «Сто девять медведей на счету Сакыла», «двадцать две рыси, четыре росомахи н множество других хищников уничтожил алтайский следопыт» — такими выражениями пестрила статья.
Я взглянул на своего товарища, он смущенно ковырял длинной палочкой в костре, держа в другой руке дымившую трубку.
— Так ты, оказывается, знатный человек, Сакыл? — сказал я, возвращал ему бумаги. — Наверное, и премии не раз получал?
— Маленько получал.
Очнувшись от раздумья. Сакыл поднял голову и, медленно поглядев вверх и по сторонам, сказал:
— Однако, дровишек мало мы с тобой припасли, утром мороз будет.
— Насчет дров не беспокойся, Сакыл, я еще принесу. А вот ты мне лучше скажи, почему твоя старая берданка бьет лучше моего нового ружья?
Уловка удалась. Старик долго выколачивал о конец головни трубку, потом достал из кожаного кисета листовой табак, тщательно растер его в ладони. Прикурив от уголька, ответил:
— Хорошее ружье редко попадает, купить трудно. Было когда-то у меня доброе ружье — да люди извели в старое еще время, молодой когда был. Долго рассказывать, да уж начал, так расскажу.
И поведал мне Сакыл эту историю.
* * *
Лет шестьдесят тому назад Сакыл с отцом и матерью жил в Семинской долине. Отец его. Сарас, был хорошим охотником. Рослый, плечистый, он не раз один на медведя с ножом хаживал. Но вот, когда Сакылу исполнилось восемь лет, случилось с отцом несчастье: на одной неудачной охоте сильно помял его медведь, еле-еле Сарас домой помирать дотащился.
Перед смертью сказал жене:
— Трудно вам будет жить одним, но продавай, что хочешь, а курлу на шевели. Подрастет Сакыл — кормить семью будет.
А надо сказать, о ружье Сараса шла, добра молва по всей округе: от пули этой курлы еще ни один зверь не уходил.
— Ружье это не простое, — продолжал Сарас,— Кто и где его изготовил, не знаю, а только нет ему цены за меткий бой. Друг мне его на память оставил, беречь наказывал...
После смерти хозяина висело ружье в аиле шесть лет. Много охотников приценивалось к нему, хорошую цену давало, да никак не соглашалась вдова, твердо соблюдала завещание мужа.
Винтовка висела, а Сакыл рос. И вот исполнилось ему четырнадцать лет. Уже второй год он постреливал дичь из дедова старого дробовика, а на курлу только поглядывал — не давала ему мать в руки ружьё ни под каким видом. Но когда сын раздался в груди и ростом перегнал мать, а в хозяйстве не осталось скотины, и нужда наступила на горло, не могла она больше противиться, позволила сыну сходить с курлой на охоту за кураном — самцом косули. Чуть не каждый вечер трубил тот на ближних горах, беспокоя собак, зажигая сердце молодого охотника.
Быстро собрал Сакыл припасы, и едва дождавшись утра, отправился в горы. Нелегкой была охота. Долго пришлось ему лежать в засаде у тропы, долго не шел зверь. Но терпенья у парня хватило бы на целую неделю, только не вернуться бы с пустыми руками.
И вот зашелестела высокая трава, хрустнул сучок, из-за кедров показались ветвистые рога, и куран, с гордой осанкой, вышел на опушку. Забыв про все на свете, не дыша, не сводя глаз с таежного красавца, Сакыл медленно навел ствол ружья и спустил курок. Когда дым разошелся, у него от радости захватило дух: куран лежал, зарывшись головой в куст маральника.
...В тот вечер Сакыл важно восседал на мужской половине аила и не спеша принимал из рук матери куски жирного мяса.
Постепенно, незаметно для самого себя, Сакыл превращался во взрослого охотника. Ни одного почти дня не пропуская, бродил он с ружьем по горам, всё дальше и дальше уходя от стойбища. Уже были встречи и с медведем к с маралом — верная курла не изменила ни разу. Уже мать за добычу купила хорошего коня, и теперь Сакыл, как заправский охотник, гарцевал мимо юрт с прославленным ружьем за плечами. Всё шире расходилась слава о старой курле.
Как-то раз заехал к ним приказчик самого Воротникова, шебалинского купца-богача. Целый вечер уговаривал он Сакыла и мать уступить винтовку купцу за большие деньги, но те не хотели и слушать. Под конец Степанов, так звали приказчика, даже грозить стал расправой всемогущего купца, если будут упрямствовать, но все было напрасно, и он уехал ни с чем.
Тревожно стало на душе у бедняков. Мать охала и вздыхала весь вечер. Посуровел Сакыл с того дня, стал избегать людей, почти все время старался проводить на охоте.
* * *
Людно в Шебалино. Праздник зимнего Николы. Народ под хмельком, обнявшись подвое, по трое, а то и целыми ватагами, гулял, переходя с песнями из избы в избу; рекой лилась русская водка и алтайская арачка.
Особенно шумно было у Воротникова. Сегодня у него в гостях сам исправник из Бийска, какой-то чиновник из Улалы, купцы из Алтайского, Черги и Онгудая. В просторных горницах толпятся приказчики с женами, местные мужики-богатеи.
Бородатый хозяин, плотный и высокий, с медно-красным, блестящим от пота лицом, в чесучевой рубашке с расстегнутым воротом, охрипшим голосом приглашает и потчует всех. Жена и дочь сбились с ног, разнося дымящиеся блюда среди жующих, поющих и кричащих гостей.
Тучный исправник, заядлый охотник, еще при входе заметил на стене централку Зауэра и после угощения попросил хозяина показать ее.
Купец с готовностью повел гостя в переднюю комнату и снял ружье с гвоздя.
— Из Бельгии, ваше благородие, выписал, триста целковых, как одну копеечку, отдал! — хвастливо сообщил он исправнику, подавая централку.
Тот, повертев ее в руках, сказал:
— Ружьишко, видать, ничего. А как бой? Не испробуем?
— Что за разговор, конечно, можно испробовать, — ответил Воротников и громко объявил гостям о состязании.
Желающих поглазеть оказалось немало. Шумно вышли во двор. На заборе прибили бумажку с нарисованными углем кругами и начали стрельбу. Победил исправник. Хоть и купец был не из последних стрелков, а все же проиграл: или хмель мешал целиться, или нарочно мазал в угоду почетному гостю.
Долго хвалил исправник хозяйский «зауэр». Польщенный купец самодовольно перебирал пальцами бороду. И тут не выдержал Степанов:
— Централка, конечно, стоящая, а вот я знаю ружье так ружье, не этому чета!
— А ну, скажи, где такое? — нетерпеливо спросил задетый Воротников.
— У одного парня-алтайца, вниз по Семе, сирота, с матерью живет.
— Быть того не может! Откуда у алтайца хорошее ружье? Централка? Винтовка? — допытывался купец.
— Старая алтайская винтовка, курла кузнечной работы. Еще ни одного промаха, говорят алтайцы, не сделала. Давно уж я слышал про нее, хотел для вас, Илья Карлович, купить, целый вечер уговаривал парня и мать — ни в какую не соглашаются! Заветная она у них, говорят.
Тут словно сдурел купец.
— Чтоб у какого-то алтаишки да ружье было лучше моего? В жизнь не поверю! Запрягай, Степанов, сейчас же Воронка с Галкой и духом привези мне этого парня вместе с его курлой. Пряников возьми, платок ситцевый — подарок матери. Проси, чтоб отпустила. Скажи: пусть только приедет ее парень в цель пострелять, меткость свою показать, гостей моих потешить, Скажи: если хорошо будет стрелять — награжу, как надо!
Подвыпивший приказчик мигом заложил пару вороных в легкую кошевку и погнал крупной рысью по накатанной зимней дороге.
Раскормленные, застоявшиеся кони шутя несли легкие санки. Молчаливые лиственницы, одиноко стоявшие по обеим сторонам дороги, неторопливо проплывали назад. Слева тянулся тальник, меж его кустов изредка показывалась неширокая белая полоса замерзшей Семы. Но капризная река не везде поддавалась морозу: в местах, где подступившие с востока и запада горы слишком сжимали русло. Сема билась зверем, перекатывая пудовые камни, пока с шумом не прорывалась в долину. В узких местах мороз был не в силах бороться с рекой, и она, свободная, сверкала хрустальной водой, пенилась над камнями белыми барашками. Дорога все время шла под гору, вдоль реки, и не пролетело и часу, как Степанов подъезжал к юрте Сакыла.
Как ни отказывался тот от поездки, как ни противилась мать, а все же подействовали подарки купца и уговоры расторопного приказчика.
* * *
Часа два или больше купец и исправник сидели отдельно от гостей, рассказывая по очереди всевозможные охотничьи истории.
Наконец, послышался долгожданный звон колокольцев.
— Вот, привез удалого охотника вместе с его ружьем. — улыбаясь, доложил приказчик хозяину и, обернувшись к Сакылу, сказал: — Покажи-ка курлу Илье Карповичу!
Воротников уже подходил с протянутой рукой. Сакыл боязливо подал винтовку. Тяжелое ружье непривычно оттянуло руку; купец долго его вертел во все стороны.
— Ну, давайте пробовать...— сказал
Воротников, передавая ружьё исправнику. — Как тебя звать-то? — обратился он к Сакылу на его родном языке.
Парень назвал себя, свою мать и урочище, где стоял их аил.
— Если твое ружье бьет метче моей централки — на рубаху сатину тебе подарю и весь сегодняшний праздник гулять у меня будешь!
Сакыл промолчал.
Живо соорудили две цели: для курлы на сто сажен и для централки — на двадцать пять. Приз взяла курла. Три пули подряд всадил в вершковый кружок Сакыл, а у купца из трех выстрелов только два оказались удачными.
Сколько ни просил купец и исправник, не дал им парень стрелять из своего ружья.
— Мне отец наказывал никому не давать стрелять из курлы, а то она попадать в зверя не стянет, — упрямо повторял он.
Обескураженные хозяин и гость, надувшись, оставили его в покое. Однако слово свое купец сдержал: велел сейчас же отмерять Сакылу четыре аршина на рубаху и угощать его как гостя до вечера.
Но Сакыл, как только хозяин и гости ушли в комнаты, незаметно выбрался из воротниковского двора и отправился к знакомому плотнику Захару, у которого решил переночевать.
Захар раньше тоже охотничал и не раз ходил вместе с Сарасом на марала и медведя. Сакыла он встретил приветливо. Расспросил о житье-бытье, поздравил с победой у Воротникова и, между прочим, заметил:
— Ты подальше держись от богатеев, Сакыл. Обидят они тебя. Нас, русских переселенцев, вовсю прижимают, а вас, алтайцев, они и за людей не желают считать. Знаю я Воротникова, ох, как знаю. Выпил он моей крови немало, пока я у него в работниках жил.
Переночевал Сакыл и ушел домой утром.
* * *
Запала Воротникову мысль в голову — любым путем добыть у алтайца курлу. Он перебирал в уме всякие способы, пока, наконец, не придумал,
— Слушай. Степанов, — сказал он как-то приказчику, — найди-ка ты какого-нибудь охотника из тех, что «не любят выпить», и подговори сходить с этим Сакылом на медведя. Пусть сумеет во время охоты утащить курлу, да так, чтоб никто не подкопался. Ты потом винтовку у него купишь, и дело с концом! Сумеешь? Действуй!
На злое дело мастера не требуется. Подослал Степанов к Сакылу одного горе-охотника, готового за рюмку водки на все, и сманил тот парня в компанию на медведя. Вскорости это было, той же зимой. Зверь давно уже залег. Нашли жилую берлогу, коней отвели подальше и привязали под елью, где было много сухой травы, не засыпанной снегом.
— Иди, Сакыл, подразни зверя валежиной, а как заворочается — беги ко мне и вместе стрелять будем.
Парень отдал ружье товарищу, выворотил сухую елку и привился поднимать медведя. Как только стал тот выходить из берлоги, Сакыл бросил валежину к скорее к ружью. Смотрит: товарищ его бежит прочь и курлу в руках держит, а берданку оставил. Оторопел на минуту Сакыл, но зверь уже шел на него. Схватил парень берданку, дернул затвор — не поддается: «Заржавел затвор», — мелькнуло в мозгу. Бросил он ружье и бежать. Да ведь по снегу пешему от медведя далеко не уйти — пришлось карабкаться на первую ель.
Зверь был крупный, за человеком на дерево не полез, потоптался немного внизу, рявкнул для острастки и вразвалку пошел в тайгу.
...Поздно вернулся Сакыл в свою юрту и без добычи и без ружья. Всю ночь он глаз не закрыл, ворочался, матери спать не давал — спрашивал, скоро ли утро. А чуть светлеть стало — оседлал коня и, не поевши, отправился к товарищу. Застал его на постели.
— Заболел, брат, испугался зверя вчера, — торопясь, оправдывался тот, не глядя в глаза, — и курлу твою бросил, шибко тяжелая, боялся, до коня не успею добечь. Со страху-то я перепутал, заместо берданки курлу твою схватил... Как теперь, брат, искать будем— не знаю. Сам-то я не могу, как есть больной... Ты посиди, хозяйка сейчас придет, поесть чего-нибудь даст тебе с дороги...
Расспросил хорошенько Сакыл, где тот бросил курлу, и поехал на поиски. Весь день топтал сугробы в тайге вдоль следов своего вероломного товарища, но, не найдя ничего, опять вернулся и нему. На этот раз того дома не оказалось, только жена по хозяйству управлялась. Стал осторожно ее расспрашивать Сакыл про мужа, но та сразу же разразилась бранью:
— Вот иди, полюбуйся на своего дружка — пьянешенек лежит в грязи у кабака. Как вернулся с охоты, так и загулял. Ружье-то, которое у тебя на берданку выменял, он Воротникову продал.
Сакыл молча вышел, все ему стало теперь понятно. Сел он на коня и тихо поехал домой.
* * *
— Так я расстался с курлой. Доброе было ружье, и сейчас еще жалко, - закончил Сакыл свой рассказ.
— А купец долго охотился с этим ружьем? — спросил я.
— Сказывали люди, ни одного зверя не убил Воротников из курлы. Стал он стрелять в глухаря или еще в кого, и разорвало у него ствол. Грязь, видать, в ствол набилась.
Годов двенадцать еще пожил купец. А когда убегали богатеи вместе с белыми на Алтай, догнала его партизанская пуля. Я тогда тоже маленько партизанил. Нельзя без этого. Когда весь народ встал и добывать хорошую жизнь пошел, — как дома сидеть будешь? Больше года по тайге с отрядом ходил. Не одну засаду нам белые ставили, да я тайгу маленько знаю, всегда людей на место выводил. Жизнь-то теперешнюю нам кто дал? Этими вот руками ее делали. Приезжай в наш колхоз, посмотри, как я живу: аила нету, все. В избе живу — колхоз делал. Председатель говорит: «Отдыхай, Сакыл, долго жил, много работал, полезай теперь на печку».
Сакыл раскурил погасшую было трубку и добавил:
— Старик пускай лезет на печку, а Сакыл еще молодой. Сакыл, как снег падает, на медведя сходит, шибко пакостить зверь начал этот год.
...Чай давно был готов, котелок наполовину выкипел. Я принялся развязывать рюкзак и доставать продукты. Вокруг стало совершенно темно, только возле огня оставался освещенный круг: свет костра выхватывал из тьмы то ветви кедра, то белый ствол березы, то высокий обомшелый пень.
Было тихо. Высоко-высоко, в голубой синеве, блестели яркие, холодные звезды.
Ф. ЩЕРБАКОВ. (Алтайская правда, 1957 г.)
Переведено в текстовой формат Е. Гавриловым 30 августа 2015 года.