Шульгина И. В театре

Информация о материале

«Юч-Кыс», «Оролор», «Темир-Санаа»

Мне посчастливилось играть на сцене с Павлом Васильевичем Кучияком. Позже были у меня и другие партнеры, талантливые, по-своему интересные, но таких, как Павел Васильевич, встречать не приходилось. Он играл не только сам замечательно, но и играть с ним было необыкновенно легко, приятно. Спектакли с его участием были согреты каким-то особым вдохновением. Весь ансамбль работал в приподнятом настроении. Каждый его жест, интонация были правдивыми, но в то же время и театральными. Павел Васильевич был пластичен, музыкален, и при всей своей одержимости, горячности, играя, никогда не переступал границ, не был, как некоторые в его ролях, истеричен. Уже одна его внешность много значила — высокий, красивый, с горячими глазами, к тому же чарующий голос, гибкий, широкого диапазона, поставленный от природы. Голосом он владел свободно, так же как и своим лицом, телом. Казалось, для него на сцене нет ничего-невозможного.

С одинаковым успехом он играл роли трагедийные и комедийные, исполнял оперные арии и отлично владел речью в драме. Он умел импонировать и зрителям, и нам, актерам.

В пьесе «Юч-Кыс» Павел Васильевич играл роль людоеда Дьельбегена. Я была одной из трех сестер, которых Дьельбеген хотел съесть. Он только что «сожрал» нашего единственного брата, мы, сестры, в ужасе бежим от него, чтобы спастись.

И вот Дьельбеген-Кучияк запевает песню. Мы, три сестры, знаем: он поет, чтобы заманить нас.

И все же песня чарует сестер. Слушая это колдовское пение, они забывают об опасности. Забывают не только потому, что так надо было по пьесе, но еще и потому, что пел Павел Васильевич. Не поверить ему невозможно. Вероятно, есть и лучшие певцы, но мне не доводилось слышать пения прекраснее, хотя на сцене я прожила долгую жизнь и слышала многих замечательных певцов. Дело тут было не только в тембре, силе и красоте голоса, а в том, как Павел Васильевич пел. Слыша нежную песню, сестры невольно забывали, что это поет людоед. Замирали и зрители. Плененные песней Дьельбегена-Кучияка, они, казалось, и сами пошли бы за ним хоть на край света, если бы он позвал.

В спектакле «Оролор» («Ямы») он играл мужа, я — жену. Он всегда был настолько одержим ролью, что в сцене, где муж «душит» жену, мне было страшно: вдруг в самом деле задушит? И, дрожа от ужаса, я шептала:

— Только не задушите, Павел Васильевич, только не задушите...

В спектакле «Темир-Санаа», когда Темир-Кучияк, схватив меня за руку, тащил, приговаривая: «Бежим, сестра, бежим!» — я шепотом умоляла:

— Ой, не выдерните руку, ой...

Да, казалось, и не только казалось, верилось — задушит! Выдернет руку... Но он на сцене словно по лезвию бритвы шел и никогда не оступался, каждый жест был рассчитан точно, каждая интонация была созвучна образу. Казалось еще чуть-чуть и... Нет! Этого чуть-чуть он никогда не переступал, хотя играл с полной отдачей, на высоком накале чувств.

Увлеченные его страстью, его талантом, мы всегда играли в темпе, в ритме, заданном Павлом Васильевичем, на его увлечение отвечали увлечением. Играя с ним, мы научились так же, как он, отдавать себя роли, сцене полностью. Бывало, опустится занавес и долго еще сидишь опустошенная, не в силах даже стереть грим с лица.

Не забыть последнего спектакля «Темир-Санаа» с участием Павла Васильевича. Было это весной 1943 года. Походу пьесы враги схватили Темира и живого закапывают в землю. Когда Павел Васильевич-Темир запел арию, в которой есть слова прощания с белым светом, с синим небом, мы, его партнеры по спектаклю, едва сдерживали слезы.

Его жена, Анна Максимовна, сидела в зале, в третьем ряду. Обычно такая собранная, она в тот день плакала.

— Думалось, будто в самом деле живого закапывают, — позже говорила она. — Будто в самом деле ему уже не встать из-под земли.

Словно впервые увидели мы, как он истощен, как похудела шея, впали щеки. А голос, мягкий, могучий, гибкий, звучал так открыто, так печально...

Выездная бригада

С первых дней войны бригада актеров театра ездила в колхозы и на промышленные предприятия. Выступали со спектаклями, с концертами. За качество работы нашей бригады ответственность взвалил на себя Павел Васильевич. Куда бы ни приехали, днем ли, ночью ли, он вместе с рабочими разгружал и потом ставил декорации, проверял

весь реквизит. Перед спектаклем или концертом мы, молодые актеры, обычно отдыхали, а Павел Васильевич пойдет по аилам, побеседует со стариками, послушает песни, сказки, сам тоже споет, расскажет. Люди любили его, охотно общались с ним, пели ему. Он не расставался с карандашом. Писчей бумаги тогда достать было невозможно и писать ему приходилось на каких-то обрывках, на полях газеты. Иногда школьные учителя дарили ему использованные ученические тетради и он писал в промежутках строк1.

1 Эти школьные тетради и газеты, где между строк записаны Павлом Васильевичем сказки, стихи, рассказы, сохранились в архиве у его дочери Розы Павловны Кучияк.

После концерта Павел Васильевич беседовал со зрителями, часто по их просьбе кайларил, то есть пел низким голосом сказания, перебирая пальцами волосяные струны топшура. Он был выдающийся кайчи, умел исполнять и шаманские мистерии под аккомпанемент бубна, но этого никогда не делал в колхозах, а только в больших городах. Исполнял он колхозникам и горловое пение, колыбельную и кабаржиную охотничью. Зрители, случалось, не отпускали его до утра. Вообще-то, особенно в поездках, он спал мало. Иногда всего по два-три часа в сутки.

Однажды он получил известие, что оба его старших сына ранены и находятся в госпитале. Сыновья не сообщала подробностей. И Павел Васильевич очень переживал, думая о детях — в армии были два сына и дочь Аполлинария. Как-то он был особенно удручен, подавлен. Но к вечеру взял себя в руки и провел концерт с воодушевлением.

После концерта, он сказал нам:

— Мы здесь тоже как на войне: сражаемся с горем, с бедой. Помогаем людям. Сегодня зрители забыли на время о своих печалях, завтра веселее пойдут работать.

«Мы тоже сражаемся» — так он пытался утешить себя. Уж очень горько было ему — в действующую армию не взяли. Пришлось из военкомата вернуться домой.

Однако свои переживания он таил в себе. Мы, его товарищи, не слышали ни одной жалобы на судьбу, на трудности. Чем тяжелее было на душе, тем самоотверженней он работал.

Достаточно вспомнить наши выступления в Кемеровской области. Там для зрителей родной язык был русский, а мы по-русски говорили плохо. Это, конечно, не мешало нам петь свои алтайские песни, танцевать, показывать отрывки из спектаклей. Но для того, чтобы все было ясно зрителям, не знающим алтайского языка, необходим был конферансье. Это нелегкое дело взял на себя Павел Васильевич, хотя и он тоже говорил по-русски не слишком хорошо. Но так велико было его обаяние и так мило он сам обращал внимание зрителей на свое произношение, на ошибки, что принимали его очень тепло, слушали со все возрастающим интересом и всегда награждали аплодисментами. Особенно хорошо в его исполнении принимали алтайские сказки. Он их не рассказывал, а разыгрывал: «Вот заяц... вот медведь...»

В наших поездках Павел Васильевич всегда выступал безотказно. Расскажу, к примеру, о ночном концерте в селе Ортолыке. Это было в 1941 году. Мы должны были приехать в Ортолык из Мухор-Тархаты. Но лодки для переправы через реку Чую нам дали только к ночи. В колхоз прибыли в два часа после полуночи. Оказывается, народ ждал нас: как собрался с вечера, так еще и не думал расходиться.

И вот Павел Васильевич обращается к нам, замерзшим, голодным, усталым:

— Девочки, надо постараться. Отказать этим людям никак нельзя. Наши кайчи-певцы, бывало, семь ночей подряд сказки пели. Днем народ на работе. Давайте и мы постараемся, покажем нашу программу.

И пришлось нам, как вышли из лодок, тут же при свете костра дать концерт. •

После концерта мы, молодежь, как обычно, поспешили на «покой», едва легли, сразу и уснули. А Павел Васильевич остался с колхозниками, беседовал, пел, рассказывал сказки. Его не отпускали до утра. Доярки прямо с концерта, который он один продолжал, пошли на работу.

Павел Васильевич, так и не отдохнув, отправился в правление колхоза просить подводы для декораций, чтобы мы могли добраться в другой колхоз.

В пути

Реквизит и декорации мы везли на подводах, а сами, случалось, нередко шагали пешком. Бывало, и багаж свой тащили на себе. Хорошие лошади использовались на колхозной работе, а нам давали иногда такого одра, что и сам себя еле-еле волочил, казалось, не будь оглоблей, давно бы этот коняга ноги протянул.

Но какая бы ни была подвода, непременный на эту подводу пассажир — актриса Катя Уксегешева. Под нее хоть кипяток лей, будет сидеть. Однажды идем мы по крутой тропе, толкаем воз, помогаем лошади, готовы, кажется, сами запрячься.

А Катя сидит на возу.

И вот Павел Васильевич как бы невзначай говорит:

— Еще маленько постараемся, лошадка с Катей нас в гору вы-ы-ы-везут, а под гору мы и сами пойдем.

Ну, конечно, Катя тут же соскочила с воза.

Идешь с ним и никогда не тяжело, не скучно. В те годы по нашему Алтайскому краю еще не были проложены удобные дороги и наш обоз растягивался вдоль тропы длинной вереницей. Иной раз встречные, видя растянувшийся обоз и пеших странников, спрашивали, кто мы, откуда. Однажды, когда мы очень устали и шли, еле волоча ноги, Павел Васильевич ответил:

— Эвакуированные мы...

И такая трогательная завязалась беседа, что мы рассмеялись, а смех, как известно, витамин бодрости.

Павел Васильевич сам недоедал, знал, что и мы голодны, и жалел нас, как своих детей. Увидит, что мы приуныли, а идти надо, он вдруг предложит:

— Девочки, пошли за «шпионами»!

Это значило — пошли по грибы, за шампиньонами. И сразу со всех сторон зазвучат шутки, смех. Еще бы! Идти по грибы — совсем не то, что шагать и шагать от колхоза к колхозу. Мы-то так и думали, были уверены, что отдыхаем, а Павел Васильевич хоть и лесом, а все идет к цели. Мы потихоньку за ним. Так незаметно с шутками и придем куда следует, да еще ужин — грибы в кошелках принесем. Был он веселый, легкий человек, выдумщик и хороший товарищ.

В последний путь

В старое время весной алтайцы выкапывали луковицы кандыка, отваривали их в молоке и ели. Пришлось в войну и нам вспомнить о кандыке. Однажды Павел Васильевич с двумя своими детьми — девочкой и мальчиком пошел в горы копать кандык. Я тоже пошла с ними. Дети скоро устали, легли под дерево. Павел Васильевич опустился на землю рядом с ними и пел им, пока они не уснули. Он смотрел на них, спящих, таких бледных, истощенных, и слезы стояли в глазах. Всех своих детей он очень любил, но особенно дороги были ему приветливый Марат и похожая на Павла Васильевича кудрявая Роза, или, как он называл ее — Чечек-Цветок.

Всякой работе он отдавался горячо, беречь себя не умел. Так же горячо взялся он за лопату, когда сотрудники театра поехали в колхоз имени Алферова вскопать землю. Ни один человек в возрасте Павла Васильевича не поехал. Но он отправился на работу вместе с молодежью, не хотел, как он говорил, «отстать». Работал на совесть, вспотел, глотнул холодной воды... Домой вернулся больным.

После этой болезни он уже не встал.

При жизни был у него всего-навсего один синий бостоновый костюм. В этом костюме он ходил, как говорится, и в пир, и в мир, и в добрые люди. В нем же и выступал в концертах. Эту одежду Анна Максимовна чистила, починяла, гладила. Однако пришлось, наконец, подумать, что делать дальше, как быть? Костюм выгорел и залоснился. Я умела немного шить. Попросили меня взяться за ответственное дело — перелицевать костюм.

В этом костюме, синем, бостоновом, перелицованном, мы и проводили Павла Васильевича в последний путь.

* * *

ШУЛЬГИНА ИРИНА АЛЕКСЕЕВНА — старейшая артистка областного национального драматического театра, исполнительница главных ролей в спектаклях «Гроза» А. Островского, «Поднятая целина» М. Шолохова, «Чейнеш», «Оролор» П. Кучияка и др. Имя И. А. Шульгиной известно зрителям и как талантливой эстрадной певицы, обладательницы лирического сопрано. В ее исполнении впервые прозвучали многие алтайские народные песни в обработке композитора А. М. Ильина.

Кучияк, Павел Васильевич. Воспоминания. Дневники. Письма. Алт. кн. изд-во. Горно-Алт. отд-ние, 1979. - 213 с.

Переведено в текстовой формат Е.Гавриловым, 14 сентября 2015 года.