Головачев Дм. Н. М. Ядринцев и переселенцы 1891 г.
- Информация о материале
Всем еще памятен тяжелый 1891 год. Неурожай и голод охватили центральные и восточные губернии России и Западную часть Сибири — губернию Тобольскую. Все помнят еще, с каким напряженным вниманием встречало и прислушивалось русское общество к каждому известию, идущему из голодных бедствующих деревень, с какой отзывчивостью вступило оно в борьбу с голодовкой. Не чуждым этому движению оставался и покойный Н. М. Ядринцев.
В это время он проживал в Петербурге. Утомленный и надломленный жизнью с ее неудачами и разочарованиями, в последние свои годы он недомогал физически и нравственно. Поседевший, осунувшийся, жалуясь на старость и нездоровье, лишенный постоянного живого дела, от которого судьба столь жестоко оторвала его, он казался «лишним» человеком в этом большом и шумном городе, всеми оставленный и забытый.
В минуты меланхолии он все время проводил у себя в квартире, никуда не показываясь. Обложившись книгами и газетами, он, однако, и в эти тяжелые минуты внимательно следил за жизнью. Нередко и в эту пору у Ядринцева эти минуты прерывались приливом энергии и новой силы: живой темперамент, светлый ум и талантливая боевая натура находили еще силу бороться и побеждать тоскливое апатичное настроение. Не раз я видел на его письменном столе начатые статьи; неразборчивым и размашистым почерком он быстро покрывал лист за листом... Но многое было лишь начато; энергия столь же скоро остывала, и статьи оставались незаконченными, листы валялись в беспорядке...
Мне приходится касаться самых тяжелых лет жизни покойного Ядринцева. Я полагаю, что впоследствии биограф этого выдающегося человека с особой внимательностью и осторожностью отнесется к событиям этого времени и раскроет в беспристрастном освещении трагическую судьбу покойного писателя.
Русское общество знает Ядринцева как писателя-публициста, но оно мало знает его, как человека, который был одарен удивительной энергией, беспредельной и беззаветной преданностью идее; этот человек, при всех его недостатках, не имел и не мог иметь личной жизни; его жизнь была посвящена и связана всецело и нераздельно служению родине — Сибири, и когда это служение кончилось, кончилась и жизнь, трагически, но не неожиданно... Повторяю, многое еще остается темно, непонятно и ждет своего объяснения.
Извиняюсь за это невольное отступление. В настоящей заметке я имел в виду поделиться с читателем воспоминаниями о 1891 годе и об участии Ядринцева в общественной работе.
Помню, с особенно грустным и тяжелым чувством уходил я раз от Николая Михайловича. Туманный, сырой мартовский день склонялся к вечеру. В сумерках в полутемной комнате Ядринцева было неуютно, холодно. Сам хозяин, сгорбившись, небрежно одетый, старческой походкой ходил из угла в угол.
В этот вечер он много говорил о прочитанных им газетных известиях, о голоде в Тобольской губернии и начавшемся бедствии переселенцев и старожилов. Он даже оживился немного. Он; говорил, что переживаемое бедствие тобольского крестьянина, обеднение когда-то богатой окраины является логическим следствием всей совокупности современных условий, что огромная работа предстоит настоящему поколению, такая работа, которой «мы, старики, не знали».
— Вот, видишь,— и Ядринцев рукой показал на свой письменный стол, заваленный бумагами,— хочется и мне работать, и мысли есть, и есть пока что сказать, и надо сказать... да... ничего не выходит. Разве можно работать в чужой газете (он изредка писал тогда в «Русской жизни»)? Разве можно сказать все, что хотелось бы?..
Он смолк, долго и молча ходил из угла в угол. Становилось совершенно темно, и я ушел от Ядринцева, подавленный грустными впечатлениями.
Три дня я не видел после этого Николая Михайловича. На четвертый день рано утром вдруг в передней слышу его громкий голос, и через минуту он появляется в моей комнате. Я его не узнал. Куда девался его старческий вид? Его высокая статная фигура нарядно одета. Он весел, оживлен, помолодел на десять лет.
— Вот нынешнее молодое поколение,— шутливо журит он,— спит до 9 часов утра, зевает в постели, а мы, старики, давно-давно на ногах. Сколько новостей! Слушай, сколько новостей я привез.
Он рассказал, что несколько молодых людей-медиков были у него на днях и просили помочь им устроиться и ехать в Сибирь к переселенцам; что он был уже у И. М. Сибирякова и тот обещал помочь, и что организует особый небольшой отряд из молодых студентов, врачей и фельдшериц — ехать к переселенцам в Тюмень и устроить продовольственный и санитарный пункт, что А. М. Сибиряков также готов оказать помощь, и что, наконец, он сам очень рад ехать на места голодовки.
Прошло с тех пор больше 10 лет, и только теперь с полной ясностью представляется мне все важное значение предприятия группы молодых медиков 1891 года и поездки Ядринцева к переселенцам в Тюмень. Эта поездка должна занять заметную страницу в многострадальной истории русской колонизации последнего времени.
Говорить подробно об этом не входит в мою задачу, но объяснить сказанное в общих чертах необходимо. Теперь можно смело сказать, что до 1891 года мало кто знал, что такое переселение в Сибирь и как совершается переселенческое движение. Движение это началось уже давно, но переселенческий вопрос во всей его остроте возник в 80-х годах — в начале.
Литература давно уже обсуждала этот вопрос, но официальная жизнь его игнорировала и в лучшем случае только терпела. Правда, ежегодно в газетах печатались корреспонденции, где скупо и вскользь говорилось о передвижении переселенцев, правда и то, что местные сибирские люди, - на глазах у которых происходило переселенческое движение, организовывали благотворительные комитеты, но, конечно, ни эти краткие сообщения не могли серьезно приковать внимание всего русского общества к вопросу, ни местные комитеты не могли прийти с серьезной помощью бедствующим из года в год переселенцам.
Нужна была бурная волна переселенческого движения 1891 года, нужны были на местах очевидцы переселенческих бедствий, которые рассказали бы русскому обществу о том, как бредет, голодает и умирает в пути русский переселенец.
Еще в Петербурге в целом ряде собеседований и совещаний Ядринцев знакомил отъезжавшую в Тюмень молодежь с положением переселенческого дела. Совещания эти происходили и у самого Ядринцева и у Сибирякова.
Весной небольшой санитарный отряд, во главе которого стоял молодой медик, тогда еще студент Медицинской академии,
П. Г. Сущинский, выехал в Тобольскую губернию, также выехал туда и Н. М. Ядринцев.
В первых числах июня, проездом через Тюмень, я виделся с Н. М. и с участниками первого санитарного переселенческого отряда.
Ядринцев был все время оживлен, деятелен и бодр.
Живое дело организации медицинской и продовольственной помощи переселенцам на одном из главных пунктов движения их в Тюмень всецело захватило его. А хлопот было много: нужно было вести переговоры с местной администрацией, устраивать молодежь, вести переписку, входить во все детали обширного и сложного дела. Исправляли и расширяли переселенческий пункт, устраивали амбулаторию, больницу и столовую.
Насколько помню, отношения между Ядринцевым и молодым отрядом, с одной стороны, и администрацией, с другой, сразу установились хорошие. Ядринцев старался устранять всякие шероховатости, хорошо понимая, как важно сохранять добрые отношения с первых шагов нового общественного дела.
Нечего, конечно, говорить, что Ядринцев, как опытный и знающий исследователь, внимательно и серьезно изучал проходящих переселенцев путем личных отношений, опросов, разговоров с местными деятелями и администрацией. Быстро заполнялись записями его записные книжки.
Окружавшая его молодежь, которой он не мог не импонировать своим знанием, своей живой беседой, подчас едким юмористическим словом или замечанием, смотрела на него восторженно. Одно тогда сокрушало и втайне огорчало Н. М.: среди той молодежи, которая пошла добровольцами на помощь, движимая не каким-либо корыстным расчетом или карьерой, а искренним желанием сделать хорошее дело,— среди этой молодежи не было сибиряков, а были только одни «российские», за исключением курсистки М., взявшей на себя заведование столовой.
Как-то на мое замечание по этому поводу случайно в разговоре Ядринцев с обычной шутливостью, но не без доли сарказма заметил:
— Не тужи, братец, наши на Петербургской стороне «сибирефильством» занимаются!
То, что встретили участники отряда в Тюмени в 1891 году, чему они были свидетелями в это лето,— поразило их до невероятной степени. Я помню, с какой горечью рассказывал Ядринцев об «общественных похоронах», когда десятки гробов с переселенцами, умершими за день от тифа и дизентерии, рано утром расставляли в углу переселенческого двора и священник служил литию.
Я помню молодую участницу отряда, курсистку К., с первого же момента перенесшую тиф, которая в безумном бреду произносила целые речи о страданиях народа. Никогда не забыть мне этого огромного поля, где тысячи мужчин и женщин, взрослых и детей под жгучими лучами солнца, под проливным дождем неделями и месяцами жили табором, не имея возможности двинуться далее. Наконец, никогда не забыть мне той темной ночи, когда мы, несколько человек, с фонарями разыскивали среди табора первых холерных больных, чтобы отделить их от здоровых.
Устроивши молодежь в Тюмени и направивши дело, Ядринцев двинулся далее в глубь Тобольской губернии, туда, где голодали сибиряки-старожилы. Там, в Курганском, Ишимском и Ялуторовском уездах, в некоторых местах были организованы столовые и амбулатории на средства Сибиряковых, лечила и кормила голодающих та же молодежь, как и в Тюмени. И здесь Н. М. оказал ту же помощь своими организаторскими способностями, также поддержав своим живым словом, своей энергией одиноких борцов, заброшенных среди моря нужды. Отсюда писал он свои корреспонденции в «Восточное обозрение», «Русские ведомости», деятельно собирал материал и задумывал новые статьи.
Но я не буду подробно останавливаться на этих поездках. Я знаю, в настоящей короткой заметке, в этих бледных строках я не в силах воскресить образ этого замечательного человека. Я только хотел отметить, что на склоне своей жизни, разбитый и подавленный ею, Ядринцев, когда наступал подходящий момент, имел еще достаточно силы сбросить с плеч своих и годы, и болезнь, и гнет судьбы и выпрямиться во весь рост, чтобы снова — как в былые дни — вмешаться в «самую гущу жизни». Ярким пламенем вспыхивала тогда его талантливая натура, и дело кипело в его руках.
Согревались вокруг него и другие, одушевлялись и работали так, как не могли бы работать в другое время.
Я кончил. Предприятие молодых людей во главе с Ядринцевым в 1891 году не осталось одинокой попыткой. [...] Дело помощи переселенцам с этого времени вышл о уже на широкую дорогу. Пример 1891 года, к счастью, не пропал бесследно, и имя Ядринцева вписано в книгу истории русского народа.
«Сибирский вестник», 1904, 8. VI, № 121.
Источник: Николай Михайлович Ядринцев: О литературе. Стихотворения. Письма. Воспоминания о Н. М. Ядринцеве [Статьи Ю. С. Постнова и Н. Н. Яновского; Примеч. и коммент. Н. И. Якушина]. // Литературное наследие Сибири, Т.5, Новосибирск: Зап.-Сиб. кн. изд-во, 1980. - 404,[4] с.