Кучияк П.В. Ямы
- Информация о материале
Кучияк Павел Васильевич (05.03.1897 - 02.07.1943) — алтайский поэт, драматург, зачинатель алтайской советской литературы.
Об авторе: Павел Кучияк
(Рассказ)
1
Ясное утро спустилось с серебристых хребтов, разбудило говорливых перепелок в долине вокруг колхозного селения, заглянуло в избу Эптешкенова.
В избе горела маленькая лампа с закопченным стеклом.
На лавках у стола сидели трое: председатель колхоза «Вперед» Сюмелю Эптешкенов, уполномоченный земельного управления Тильмарган Тойбосов и колхозный пастух Темир Амыров. Эптешкенов выделялся высоким ростом, широкими прямыми плечами и столь короткой шеей, что казалось, его стукнули по голове чем-то тяжелым, отчего шея вдавилась в неуклюжее туловище. Глаза у него были узкие, хитроватые. Рыжая борода казалась подвешенной к мягкому смуглому лицу. Тойбосов был низенький, круглый, как лиственничный пень. В рыхлом лице его прятались маленькие смородинки жалостливых глаз.
Амыров был самым молодым, коренастым и крепким. Глаза у него — открытые, ясные, на безбородом лице — давнишний здоровый загар. Веки у всех были воспалены, — сказалась бессонница. Всю ночь они проговорили о несчастье, постигшем Темира.
— Ты известный пастух, — говорил Сюмелю приглушенным баском, будто масло лил. — Тебя в Барнауле знают. На каждом празднике животноводства тебе премии выдавали. По всем горам о тебе прошла добрая слава: от твоих глаз ни один вор не уйдет, из твоей отары ни один волк барана не вырвет. Как могла случиться с тобой эта большая беда?
— Четыре породистых мериносовых барана — это тысяча шестьсот рублей, — тихо заметил Тильмарган.
— Удивительнее всего то, что они потерялись в течение этих четырех дней — каждый день по барану.
— На тебя, конечно, никто не подумает. Но все-таки... баранов-то нет, — Тильмарган развел руками и покачал головой.
А потом он вспомнил Амыра, Темирова отца. Хороший был человек! Тяжелую жизнь пронес на своих крепких плечах. Никто его не видел унылым. Если бы не белая банда, налетевшая на долину в 1920 году, теперь был бы Амыр первым колхозником. Рано умер, сына оставил семи лет сиротою...
— Да, все говорят, что хороший, смелый был мужик! — подтвердил Сюмелю. — Силу имел богатырскую, а жил бедно, потому что честным был и зайсанов с баями словами жег, как огнем!
Темир удивленно посмотрел в глаза тому и другому, спросил:
— Кому отару передать?
— Ты останешься на месте... пока дело выясняется,— сказал Тильмарган.
— Лучше тебя мы никого в пастухи не найдем, — добавил Сюмелю.
Эти мягкие слова еще больше удивили Темира. Он знал Эптешкенова требовательным и строгим. Не раз этот человек набрасывался на пастуха с руганью. И обычно за какие-нибудь маленькие недоделки. Не зря колхозники дали ему прозвище — «Чадырт» («Чадырт» — «Гроза»). Сюмелю знал об этом и убеждал колхозников:
— Не для себя, для вас стараюсь, колхоз поднять хочу. Мне самому ничего не нужно...
«Почему же сегодня он такой вежливый, даже ласковый? — заинтересовался Темир. — Неужели он боится накричать на меня при уполномоченном?» — Ты хорошо знаешь своих предков по роду? — спросил приезжий.
— Совсем не знаю, — ответил пастух.
— Это маленько нехорошо, — мягко укорил Тильмарган.
Зачем он говорит об этом?.. И почему так тихо и вкрадчиво? Легче было бы, если бы они оба обругали сейчас самыми грубыми словами. Как бы там ни было, а он виновен в потере баранов. Он их не продал, не зарезал... Но он их не уберег. За это его нужно ругать, а не вести с ним такой добродушный, тягучий разговор.
Темир не понимает, что тут происходит. Он благодарен им за сочувствие и ласковые слова. Но ведь в таком несчастье председатель колхоза и уполномоченный из города не должны сочувствовать. Они же не знают, потерял пастух баранов или съел.
— Как я могу оставаться пастухом? — спросил Темир. — Я принес колхозу большой убыток... Теперь колхозники не будут доверять мне...
— Ты не расстраивайся, — перебил его Сюмелю. — Ты — ценный, нужный человек. Правда, твой поступок очень нехороший. Если дело в суд попадет, сам знаешь — меньше десяти лет не дадут. А какая кара выше десяти лет — тоже известно тебе... Но если ты будешь вести себя хорошо, то выход для тебя найдется, — из воды, как выдра, сухим вынырнешь...
— Вы согласны укрыть вора?.. Отдавайте меня...
— Погоди, товарищ Амыров, — остановил его Тильмарган. — Послушай меня. В лесу так бывает: ветер пошатнул слабое дерево, оно повалилось, но — на счастье! — вершиной задело за другое дерево, за крепкое и здоровое. Крепкое дерево удержало брата, и оба продолжают расти. Среди народа так бывает: один, безумный, хочет броситься с высокой скалы, чтобы разбиться на смерть, а другой, добрый человек, вовремя подхватывает его и спасает от гибели. И они начинают жить, как братья.
— Но я не считаю себя...
— Послушай, как раньше люди жили, — не дал говорить пастуху Тильмарган; положив руку на его плечо, осторожно упрекнул: — Печально, что ты не знаешь историю нашего народа. Наш славный хан Ойрот поступал так: украдет у него человек одного коня, он дает ему десять коней, украдет одного барана, он дает ему двадцать баранов...
— В премию за хитрое воровство?.. Я этому делу не учился. Отдавайте меня под суд, и я докажу, что я не трогал баранов. — Темир ударил себя кулаком в грудь, вскочил с лавки бросился к двери.
— Нет, не докажешь, — остановил его Сюмелю грозным окриком. — Будешь орать — мы скажем правду. Есть свидетели. Подтвердят, что ты своими руками резал баранов...
— Свидетели?! — Темир подбежал к столу, оперся о край его и посмотрел в глаза председателя. — Ведите их сюда... ваших свидетелей.
— Не торопись, родной... Когда нужно будет, они сами придут, — сказал Сюмелю и, достав трубку из-за голенища, начал набивать табаком. — Но нам жаль тебя, Темир. Мы надеемся, что когда-нибудь ты будешь полезен алтайскому народу.
— Хан Ойрот жалел своих людей, — заговорил Тильмарган. — Когда он оставлял наших предков, то предупредил русского царя: «У моих людей косы не отрезай, цвет лица их не меняй. Если изменишь их облик, то во время второго пришествия своего на землю я по бровям их узнаю. Я всегда буду заступаться за своих людей». Вот какой был хан Ойрот! Мы все от него произошли. Поэтому мы и не можем быть к тебе строгими. Ты об этом хорошенько подумай...
У Темира в голове будто молоты стучали. Он никак не мог понять, к чему это все говорит уважаемый человек, приехавший из города. Он тихо повернулся и зашагал к двери. Легкий утренний ветерок, неся приятный бодрящий аромат горных цветов, встретил его на дворе.
2
Едва затихли шаги Амырова, как в избе погасла тусклая лампа.
Эптешкенов и Тойбосов посмотрели друг на друга. Щеки их помрачнели, глаза подернулись усталостью.
— Настойчивый парень, — заговорил Тильмарган. — От своего слова не отступает. Такие кремни нам очень нужны. Нелегко их склонить на свою сторону, но затраты окупятся в будущем. Медлить нельзя, председатель. Начало положено удачно...
Эптешкенов молча смотрел в окно, затянутое густой паутиной.
—Как ты думаешь, он понял хотя бы половину того, что я говорил ему? — Тильмарган качнул председателя за плечо.
Сюмелю повернулся к другу, попросил повторить вопрос, а потом, выслушав его, скрипнул зубами.
— Если бы он ничего не понял, для нас было бы лучше. Поймет — реку опрокинет на наши головы. Я тебя предостерегал...
— Не волнуйся, друг мой. Ты мало знаешь людей... Если он сегодня не поднимет шума — будет с нами. А задумает тут поднять, вовремя рот ему зажми — и головой вниз с обрыва...
— Сейчас он еще сам не знает, что с ним происходит и что он будет делать, — продолжал Тойбосов. — И мы имеем время, чтобы выпить по чашке араки. Но потом наши глаза должны пойти по его следам, как пара волков.
— Пойдем в юрту, — пригласил хозяин городского гостя. — Жена ждет: я чую запах араки и шашлыка.
И они устало шагнули через высокий порог, направляясь к низким косым дверям дымной юрты.
3
Вечерам Темир сдал отару «очному сторожу, а сам направился к бурной Койдоме, гремевшей в крутых берегах, в лесу за селом. Там он сел на низкий сосновый пень.
Вечер мягко опускался в долину. Теплый ветерок стекал с невысоких ближних гор, ласково гладил лицо и шею.
Под обрывом ревела Койдома, напоминая ватагу пьяных парней. Иногда оттуда доносился то стук тяжелых молотов, то звон бубна. В этом шуме едва была слышна трель соловья, что сидел над головой на ветке черемухи...
Тяжелые думы клонили голову Темира. Четыре дня он искал потерянных баранов. Ноги его десятки раз наливались свинцовой усталостью. Серые камни заманчиво преграждали путь. Но он быстро обходил их, — ему не до отдыха.
По всему колхозу расползлось это позорное слово — «вор». Даже самые близкие друзья — комсомолка Тойу и старик Чокуш, лучший табунщик, отвернулись от него.
Вчера слышал, как на лужайке у села разговаривали женщины, занятые шитьем шуб:
— От области премию получал, от края премию получал, и еще ему мало. Воровать принялся...
— Другой бы попался в такую беду — давно бы живого съели. А этого зубы не берут, — хваленый, как же...
Казалось, целый день женщины шли по пятам и повторяли эти слова. Хорошо бы спрятаться от них в сырую тесную пещеру. Но разве можно спрятаться от навязчивых, мучительных дум. Да и горы теперь не схоронят его. Изменились они, погрустнели. И травы поблекли, и леса стали серыми. А бурные реки грозно рокочут за всех: «Вор, во-ри-ще..»
Воспоминания о ночном разговоре не покидали пастуха.
«Один выход для тебя... — шмелями жужжали слова Эптешкенова. — Ты, как выдра, сухим вынырнешь из воды».
«Какой же это выход? Где искать его? — спрашивал Темир и сам себе отвечал: — Нет у меня выхода... Чем я докажу, что я не трогал баранов, что исчезли они, сам не знаю, куда и когда? Никто же этому не поверит...»
Комсомольцы, близкие люди, и те не верят. Вчера на собрании долго настаивали на том, чтобы немедленно исключить из комсомола и отдать под суд. Но пришли Тойбосов с Эптешкеновым и отстояли. Они даже набросились на тех комсомольцев, которые требовали самых суровых мер для «вора».
— А может быть, бараны еще и найдутся, — сказал на собрании Тильмарган. — Зачем человека раньше времени в пропасть толкать? Он, может быть, ни в чем не виновен...
Как понять этих людей?
— На собрании они меня защищают, — разговаривал Темир с самим собою, — а наедине обвиняют... в воровстве... Что это за люди такие?..
Темир вдруг почувствовал, будто кто-то сильной рукой сжал ему горло. Он готов был с разбегу удариться головой о скалу или броситься с утеса в реку...
Он встал и, пошатываясь, пошел по лужайке; медленно опустился к круглому камню и положил голову на него, как на подушку; смотрел на синий свод неба, где одна за другой загорались крупные звезды. Высоко над лесом купался в густом воздухе бекас — небесный барашек. Растопырив крылья, он стремительно падал вниз, и перо его долго звенело. Казалось, что где-то в лесу блеял заблудившийся козленок.
Припомнилась сказка про небесного барашка. Каждую весну эта птичка сносила по четыре яйца, из которых высиживала четырех птенцов. Целые дни она хлопотала около них, без устали носила им корм. Птенцы быстро росли, а потом, во время ее полетов за кормом, бесследно исчезали. Долго не знала птичка-мать, кто похищает ее птенцов. Но однажды ей удалось заметить змею, которая ползла из теплого птичьего гнезда.
— Опять я лишилась любимых деток... — Маленькое птичье сердце не могло вместить безысходного горя. Несчастная мать взлетела высоко в небо, чтобы там горе свое выплакать. — У перепелки птенцов — в пастушью шапку не сложить, у коростеля — в мешок не собрать.. А у меня, бедной, больше четырех птенцов никогда не бывало, да и те — змее на обед. С горя на камень упаду— разобьюсь, о ледяную вершину ударюсь — умру.. Кр-р-р-уу!.. Кр-р-р-у-у!..
Маленькая птичка бросилась камнем вниз, но над; самыми скалами вдруг задержалась, расправив крылышки.
— Жить хочу, жить хочу! — вскрикнула она и опять взлетела высоко в небо.
— Жить хочу, жить хочу! — прошептали губы Те-мира. — Советская власть поможет мне правду найти...
— Холодный камень — худая подушка, — прозвенел где-то рядом знакомый девичий голос. — Почему ты улегся тут?
Темир вскочил. В двух шагах от него стояла Тойу. Парень смущенно взглянул на нее, отвернулся и провел тыльной стороной ладони по мокрому лбу.
«Зачем она пришла сюда? Что ей надо от меня?..» — подумал он, уронив голову на грудь.
— Ну, хватит тебе киснуть... — заговорила девушка. — Я пришла... Меня послал к тебе старик Ялтанбасов...
— Чокуш?!
— Да... Он послал...
— И ты не испугалась, что о тебе пойдет дурная слава? Будут болтать: «С вором дружит!»
Девушка опустилась на толстую буреломину, молча смотрела на лицо парня, тусклое от густых сумерек. Он сел рядом с нею и нерешительно поднял на нее грустные глаза.
— Я пришла... Мне старик Ялтанбасов сказал: «Иди и передай Темиру, что я верю в его честность больше, чем в свою», — заговорила Тойу. — Старик думает, что в нашем колхозе орудует ловкая вражья лапа. И эта лапа будет зажата в стальной капкан!...
— Значит, он мне... — пастух схватил руку девушки и крепко сжал, — он мне верит?.. Это правда?.. Хоть один человек есть на свете...
— Почему один?.. Как тебе не стыдно говорить?.. Я, по-твоему, не верю тебе?..
— Я... я боялся этой мысли... Но... но меня зовут вором. Не найдутся бараны — судить будут...
— Это еще что за старушечья слабость? — Девушка тряхнула парня за плечо. — Будь твердым, и все пойдет хорошо.
Будто большим черпаком Тойу вычерпала горький яд из сердца Темира. Он поднял голову и, посмотрев в ее открытые, добрые, встревоженные глаза, улыбнулся впервые за все эти дни.
— Спасибо, Тойу! Твое доверие для меня — жизнь!..
На румяном, круглом лице девушки расцвела улыбка. Помолчав, Темир спросил Тойу:
— Скажи, кто мог из рук у меня баранов незаметно вырвать?
Девушка заговорила не сразу. Она была рада тому, что ей так быстро удалось рассеять горькие думы парня.
— У тебя с Карчагой какие отношения? — спросила она.
— С Карчагой?! Ты же знаешь, что мы с детства были друзьями. Но в прошлом году, когда он зарезал колхозного барана, нашей дружбе пришел конец. Он все время льнул ко мне, как сосновая смола, да я уже больше не мог разговаривать с ним по душам.
— Сегодня он с утра до вечера вился около Тойбосова. Ходили они по юртам, по дворам.. А вечером отправились куда-то за маслозавод. И Эптешкенов с ними.
— Эптешкенов так близок к Карчаге, что воду лей — не пройдет между ними. А на меня Карчага теперь, как на солнце, прямо смотреть не может.
— Ты... ты — ясное солнышко, это верно... — проговорила Тойу и, опустив глаза, смущенно улыбнулась.
Они разговаривали долго. Темир рассказал ей о ночи, проведенной в избе Эптешкенова. Тойу настойчиво переспрашивала парня обо всем, что там говорили ему, но так и не могла понять, на какой выход намекнул председатель.
— Неужели он в самом деле знает того человека, который подстроил тебе эту беду? — спросила она. — Может быть, с ним следует быть поласковее, попросить его?..
— Надо подумать.. Возможно, он добра мне желает, но... почета ждет, покорности...
Глубоко вздохнув, девушка сказала:
— Учти, что Эптешкенов — хитрый человек. Неосмотрительного шага не делай. Ты можешь не заметить, как он подцепит тебя семью удочками... Мы его знаем мало... Как доверяться человеку, переброшенному невесть откуда?
— В областном городе проверяли его, знают... Так бы не послали к нам...
— Проверщики тоже разные бывают...
— Это ты говоришь правильно... дорогая Тойу!
Девушка встрепенулась, посмотрела в глаза парню и встала. Темир взял ее под руку, и они медленно зашагали в сторону села.
4
В ту ночь по другую сторону села, на скале над тропою, где росли три лиственницы, сидели трое. Они приехали в сумерки. Лошадей оставили в лесочке. Костра не разводили. Спички для прикурки трубок зажигали в шапках. Кашляли даже не в руку, а в мягкий мох на скале.
Так тихо сидят на горах в весенние ночи только охотники, поджидающие на тропах чутких косуль. Но то были необычные охотники. У ног их лежал кожаный мешок с аракой. Шепот их походил на шелест мягкой, как шелк, хвои лиственницы.
— Помнишь, Сюмелю, пятнадцать лет тому назад эта лиственницы были совсем маленькими, — говорил Тойбосов. — А сейчас под ними в дождливые дни табун лошадей может спасаться.
— Да, теперь и деревья стареют раньше своего срока, — сказал Эптешкенов. — А они ведь никакой беды не видят. Чего им недостает? Неужели воздух на Алтае стал другим?..
Но Тильмарган уже смотрел вниз, под скалу, где при лунном свете была едва заметна колесная дорога. Он думал о прошлом. Тогда там вилась узкая тропинка. Длинной вереницей двигались кавалеристы в серых шлемах. Небо было чистое, на скалах отдыхала тишина, и всадники не ждали громового удара и каменного дождя. Много винтовок собрали тогда под этой скалой. А Сюмелю в тот день надел себе на грудь дорогой бинокль... Если сейчас порыться в каменной россыпи ниже дороги, то, пожалуй, можно насобирать не один десяток черепов...
— В наше время человек стареет очень рано, — продолжал Эптешкенов, повернувшись лицом к Карчаге.— Ты — молодой, жизни еще, можно сказать, не видел. Но, если бы не я, ты бы уже давно гнил в тюрьме.
Карчага налил из кожаного мешка чашку араки и с низким поклоном подал Сюмелю.
— Всю жизнь буду вас благодарить...
— Будешь послушным парнем — никому не позволю толкнуть тебя в яму. Станешь делать все так, как я советую, комару не дам тебя укусить, шиповнику не разрешу тебя уколоть.
— Я стараюсь: в моей работе недостатки может найти только тот, кто на яйце находит хребты и ущелья.
— Не перехваливай себя. Знаешь пословицу: «У хвастуна подошва тонка».
Карчага улыбался всем лицом. Да и как ему было не радоваться? Он вырос в жестокой бедности. Никто его не знал, ни у кого он не пользовался уважением. А теперь он с самим председателем колхоза и с большим советским работником, посланным областью, пьет араку. Он благодарен им, особенно Эптешкенову. В прошлом году этот рыжебородый человек, казавшийся самым строгим на земле, выручил из беды. Тогда Карчага, выпив лишнюю чашку араки, по глупости своей зарезал на закуску колхозного барана. За это его хотели исключить из колхоза и отдать под суд, но вступился Эптешкенов.
— Надо учесть, что Карчага — из бедняков, что в колхозе он совершил первый проступок, — сказал председатель. — Пусть он уплатит стоимость барана, и мы простим ему...
Баран был породистый. Полагалось внести за него четыреста рублей. Карчага уже собирался продать корову, но Сюмелю вдруг принес ему квитанцию, подписанную счетоводом.
— Я внес за тебя деньги, — сказал он. — А за это ты мне потом кое в чем поможешь...
Спустя несколько дней председатель пришел к нему поздним вечером.
— Ну, Карчага, едва я отстоял тебя. Крикун и клеветник Амыров Темир требовал, чтобы тебя немедленно отправили в тюрьму.
— Темир?! Да ведь он был моим другом с детства!..
— Такие, как он, не только друга, мать родную готовы толкнуть в яму.
Они проговорили до полночи. Уходя от Карчаги, председатель сказал:
— Амыров на ухо чуткий, как собака, на глаз зоркий, как беркут. Другого такого пастуха нет... Учти это...
Карчага наполнил чашки аракой. Тойбосов выпил первым. Заговорил о себе. Зачем-то рассказал, как с партизанами ездил по горам, как в 1923 году «прошел» в партию.
— За все эти годы я не получил ни замечания, ни выговора. А другие за это время выговорами облипли, как конские хвосты репьем... — говорил он. — Нам нужны смелые люди из алтайцев, тогда мы без русских обойдемся. У нас есть такие смелые и сильные люди, каким был хан Ойрот.
И Тильмарган опять с увлечением заговорил о далеком прошлом, будто сказку рассказывал. Слушая его,
Карчага так забылся, что ему вдруг показалось, что хан Ойрот сидит под одной из лиственниц и вместе с ними, простыми людьми, пьет араку, пахнущую дымом. Завтра хан Ойрот объявит по всему Алтаю, что он вернулся управлять своим народом. Он так добр, что будет пить араку с бедными. Трубка его пойдет из зубов в зубы, пока не вернется обратно к повелителю. Карчага Агытманов будет его правой рукой, большим зайсаном поедет по Алтаю. Везде Карчагу станут встречать низкими поклонами, с коня под локти снимать, подарки подносить...
— Я слышал, что у вас с Амыровым дружба нарушилась? — спросил вдруг Тойбосов, разбивая заманчивые думы Карчаги. — Правда это?
— Да, с прошлого года...
— Нехорошо так жить. Алтайцы должны быть дружными. — Тойбосов взглянул на Эптешкенова. — А председатель не поинтересовался тем, что два лучших парня в ссоре?
— Я думал, что они снова подружились, — пробормотал Сюмелю.
— Думал... Ты должен знать, как относятся друг к другу твои люди. Поссорились из-за каких-то пустяков — помирить их надо.
Тойбосов положил руку на плечо Карчаги.
— Завтра, друг мой, повидай Темира и поклонись ему от меня, скажи, что я забочусь о нем и избавлю его от тюрьмы. Он — хороший парень. Так ему и передай.
Пощупал кожаный мешок, — в нем уже не булькала арака. Встал на кривые ноги.
— Поедемте домой.
Карчага бросился в лесок, чтобы подвести коней.
— Молодец! Знаешь старый алтайский порядок! — похвалил его Тильмарган, когда поднялся в седло.
5
Над горами стоял знойный день.
Отара отдыхала в тени вековых лиственниц. Животы овец вздымались, как кузнечные мехи. От жажды языки их вывалились изо ртов.
Налево — пологий склон, засыпанный цветами, похожий на дорогой ковер. Направо — густой кедрач. Там громко трещат дрозды, охраняя от ворон гнезда с птенцами. Высоко в небе парят два беркута, высматривая добычу.
Пастух спешился, посмотрел вокруг себя. У старой лиственницы муравейник высокий, словно копна свежего сена. Муравьи на нем — как пена в кипящем котле. Во все стороны — широкие дороги. Вот по одной из дорог муравей тащит сухой обломок лиственничной веточки, часто останавливается. Навстречу — тоже муравей.
Остановился возле первого, потом вцепился в другой конец тяжелой ноши, и они вдвоем быстро потащили ветку к муравейнику.
— Дружные ребята!.. — воскликнул пастух. — Наверно, из беды выручают друг друга?..
На длинный аркан привязал коня за дерево, сел.
— У меня теперь нет друзей. Никому я не нужен, кроме вас... — Взглянул на овец, которые покрыли собою землю, как большой кошмой. — Вас я оберегаю от волков, ягнят ваших — от беркутов... Если бы вы умели говорить человеческим языком, вы бы сказали мне, куда исчезли четыре барана. Я знаю, что сказали бы... У нас с вами — старая, долгая дружба. А будет ли долгой дружба с Тойу, этого я не знаю. Я даже не знаю, правда ли то, что она верит в мою честность. Может быть, она присматривается ко мне, испытывает? И правда ли, что старик Чокуш по-прежнему уважает меня, я тоже не знаю. Может, Тойу наболтала...
В лесу хрустнул сухой сук. Пастух вскочил и повернулся лицом туда, откуда послышался звук.
Из леса выехал Карчага на сером коне и, приветливо улыбнувшись, спросил пастуха:
— Испугался, дружок? В следующий раз я с песней подъеду...
Не ответив ему, Темир спросил себя:
«Зачем он приехал? Бросил работу в колхозе... За мной послан?.. Ну, что ж?.. Скорей узнаю, что меня ждет...»
Карчага слез с коня, подал руку пастуху.
Темир поднял глаза на лицо приезжего, отметил, что улыбка на губах его — вынужденная, а веки часто моргают, будто его ослепило солнце.
—Куда поехал? — спросил жестко, неприветливо.
— Меня послали Тойбосов с Эптешкеновым. — Карчага немного помялся и добавил: — Они заботятся о тебе, говорят, что до суда не допустят.
— У меня нет денег, чтобы заплатить колхозу.
— Может, бараны найдутся. Председатель с Тойбосовым помогают искать...
— Много дней прошло, не найдутся бараны. Я знаю... — Пастух посмотрел на лицо Карчаги, но не заметил, что шея у него слегка порозовела. — Не найдутся, волк успел переварить их мясо...
Карчага молчал.
— Ты меня знаешь с детства, — продолжал Темир, — знаешь, что я даже иголки ни у кого не взял. И я тебя знаю...
— Арака меня портит... В прошлом году... ведь я, честное слово, не помню, как пьяный барана зарезал...
— У лошади четыре ноги и то спотыкается... Тебя вовремя Эптешкенов выручил.
— Да, спасибо ему, добрый он человек... Зря мы его «Грозой» прозвали. Теперь он тебя выручить хочет. Он — обо всех...
— Погоди хвалить, — вдруг прикрикнул Темир. — Когда волк хочет жеребенка зарезать, он катается по земле, дурашливый, ласковый такой. Жеребенок подойдет посмотреть, а волк ему — клыки в горло.
— Какие ты слова говоришь...
— Сюмелю для меня темный человек. Где он родился, я не знаю, как жил, мне неизвестно. Первое время в колхозе был настоящей «Грозой», а теперь стал мягким, как шелк. Почему это так?
Карчага не нашелся, что ответить пастуху. А тот вдруг припомнил детские годы, полуголодную жизнь, пастьбу байских стад и горячую дружбу двух мальчуганов. Не проходило дня, чтобы их не обидели байские сынки. Бездельники придумывали одно издевательство за другим.
Однажды они схватили маленького Карчагу и крепкими арканами привязали к дереву, возле которого на шиповнике висело осиное гнездо. Истошный крик мальчугана был слышен на расстоянии нескольких ружейных выстрелов. С обнаженным ножом Темир бросился на помощь, двумя взмахами перерубил арканы...
— Мы с тобой хорошо знаем звериные морды баев... — сказал он в заключение, а затем спросил строго: — Подумай, мог ли я после этого поднять руку на колхозное добро?..
Агытманов низко опустил голову.
— Можешь передать Тойбосову с Эптешкеновым спасибо, — снова заговорил Темир, — но пусть они обо мне не беспокоятся: сумею доказать, что я не вор.
Медленно поставив ногу в стремя, Карчага тяжело поднялся в седло, словно у него за поясом лежали свинцовые чушки. Конь понес его в долину, к селу.
— Уговаривать послали... — Темир долго смотрел на удаляющегося всадника.
6
Тойбосов пробыл в колхозе четыре дня. Он заходил в избы и юрты колхозников, подолгу разговаривал о работе, о жизни, о семейных делах, и всем он показался внимательным и заботливым человеком. На прощанье он говорил, что ему очень понравился колхоз и его председатель, энергичный и хлопотливый Сюмелю.
С председателем Тойбосов прощался наедине, сказал ему:
— С Амыровым осторожно. У него есть этакое собачье чутье. Как бы на след не напал, — все вверх дном перевернет. Не склонишь его к себе — ставь вопрос об аресте.
Тильмарган сел в автомобиль, захлопнул дверку. Смуглое лицо его просияло. Он был доволен результатами своей поездки, как охотник изрядной добычей. В душе он хвалил Сюмелю, который уже успел обрасти такими доверчивыми и послушными парнями, как Карчага. Если бы в каждой долине были такие Эптешкеновы, скоро бы все удалось перевернуть! Но, к несчастью, в колхозах очень много упрямцев вроде этого Темира. Три раза сам разговаривал с ним — все без толку. Сколь ни гнул его, он остался прямым, как стальная игла. Неужели Эптешкенову не удастся подогреть эту иглу согнуть в кольцо?..
Самые худшие предположения Тойбосова оправдались: через два дня председателю пришлось созвать колхозное собрание.
Время для открытия собрания он выбрал самое удобное — сумерки: доярки еще не вернулись с фермы, остальные женщины заняты дойкой своих коров, а потом начнут готовить ужин и забудут обо всем. И действительно, в тесной комнате конторы оставались свободные стулья и скамьи. На председательском месте, за узким и шатким столом, сидел Карчага. Всякий раз, когда нужно было что-то сказать, он припадал щекой к плечу Сюмелю, сидевшего рядом, и спрашивал его совета.
Вопрос был один — о Темире Амырове.
Едва Сюмелю начал свою обвинительную речь, как дверь отворилась и у порога встала Тойу. Услышав несколько грозных фраз и поняв, в чем дело, она окинула взглядом всех собравшихся, а потом юркнула в дверь. Сюмелю торопливо сыпал крикливые слова и подкреплял их частыми ударами кулака по столу. Его раздражали и безумолчный скрип двери и шарканье ног о пол. Вскоре все скамьи и стулья были заняты, и вновь пришедшие, подгибая ноги, садились посреди пола.
Высказав уверенность в том, что Амыров является главарем вредительской шайки, которая поставила своей целью подорвать экономическую мощь колхоза, Сюмелю сел на свое место рядом с Карчагой и шепнул ему:
— Обсуждения не допускай. Ставь на голосование... Карчага сказал строго:
— Подымайте руки... кто за исключение.
В комнате стояла какая-то сдавленная тишина. Прошелестели рукава пяти-шести рубах. Не больше.
— Темно, невозможно сосчитать, — сказал Сюмелю. — Зажгите лампу.
Воспользовавшись временем, пока сторожиха зажигала лампу, он предупредил воздерживающихся от голосования:
— К тем, кто считает, что вредитель может остаться в колхозе, придется присмотреться, придется и о них поставить вопрос...
Карчага встал и, отмечая указательным пальцем каждого голосующего, подсчитывал:
— Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать... Еще там есть у двери?..
— За что руки поднимаете? — спросил Чокуш, расталкивая женщин, чтобы пробраться на середину комнаты. — Лучшего пастуха хотите из колхоза выгнать?..
—А ты пришел защищать вредителя? — спросил Сюмелю.
— Какого вредителя?..—старик непонимающими глазами посмотрел на окружающих. — Я о Темире говорю.
— Мы тоже говорим об этом змеином выродке...
— Змеином?!—с дрожью в голосе спросил Чокуш и, подбежав к столу, посмотрел в глаза Эптешкенову. — Да знаешь ли ты, кем был его отец? Ничего ты не знаешь... Меня бы, старого человека, спросил... Мы вместе выросли, вместе байские табуны пасли. Амыр был смелым, перед баями и зайсанами шапку никогда не снимал. А у тебя повернулся язык сына его называть худыми словами...
— Для вредителя не может быть добрых слов. И для защитников его тоже! — прикрикнул Сюмелю.
— Не говори о парне так, — загремел старик. — Кто в прошлом году в буран овец от стаи волков сберег? Темир. Кто весной, когда кошару заливало, ягнят через ручей перетаскал по пояс в воде? Темир. Мы все знаем его с детства... А вот ты кто такой, нам неизвестно...
— В другом месте поговоришь об этом... Я заставлю тебя ответить за такие слова... — взревел Сюмелю, встал и объявил: — Собрание закрыто. Расходитесь...
— Мы еще ничего не слышали... — крикнула Тойу с порога; щеки ее были красными, а к вискам прильнули мокрые пряди темных волос. — Зачем народ собирали?..
— Чтобы очистить колхоз от вредителя... от вашего близкого знакомого, — сказал Эптешкенов.
— Для меня все колхозники — близкие знакомые, -пробормотала девушка, смущенно уронив голову на грудь.
— Враг тебе ближе всех... — Сюмелю взял протокол и направился к двери. — Ничего, выкорчуем все его корешки... На следующее утро он приехал в районное село, привязал коня к ограде управления милиции.
— Арестуйте немедленно, — посоветовал он начальнику. — Может сбежать. Уже запас полный мешок талкана и спрятал в дупле старой березы. Колхозник Карчага Агытманов видел, может указать...
Вместе с Эптешкеновым в колхоз приехал милиционер. А через час он уезжал обратно. Рядом с собой посадил Темира.
Тойу два раза проходила мимо тележки. Ей хотелось на прощанье крепко пожать руку парню, — пусть знает, что ее отношение к нему остается прежним. Но он, слыша ее шаги, не поднял глаз.
«Увидят, что прощается со мной, как с родным, могут из комсомола исключить, из колхоза выкинуть, — думал он, — скажут: «С врагом связь имела...»
Ямщик хлестнул коней. Застучали колеса о сухую землю.
Девушка долго смотрела на удаляющуюся тележку, а потом пошла по дороге в ту же сторону. Ей хотелось крикнуть: «Не падай духом, товарищ Темир! Может быть, скоро найдем твоих врагов».
7
Спустя три дня на общем собрании Эптешкенов вручил Карчаге Агытманову премию — шерстяной костюм — за «образцовую» работу в весеннюю посевную кампанию.
— Он — самый честный и добросовестный колхозник, — говорил председатель. — С него берите пример...
А поздно ночью, пригласив Карчагу к себе, председатель сказал:
— Отару Амырова теперь пасет седой пес. Посматривай за ним.
— У старика нюх собачий, глаза — острей молодого.
— Трусишь?.. Заячье сердце!..
— Да нет... Но мне говорили, что Чокуш грозился: «Кто посмеет украсть колхозную овцу, у того тонкую кишку вымотаю, как аркан!..»
— Делай, что говорю... — прошипел Эптешкенов. — Посоветуй старому дьяволу пасти овец там, где нужно... Освободимся от него, никто нам мешать не будет. Девчонку эту мы проглотим, как кусок сырой печенки.
Карчага поклонился хозяину, — куда угодно он пойдет и все что надо сделает.
8
Ни одной ночи старый Чокуш не провел дома. Он ложился спать возле овечьего загона и просил ночного сторожа при малейшем шорохе будить его. Но сторожу ни разу не пришлось прибегнуть к этому, — старик просыпался от самого легкого шелеста и даже оттого, что овцы, настораживаясь, вдруг переставали пережевывать жвачку.
По вечерам к Чокушу приходила Тойу. Она спрашивала его, где он пас отару в минувший день, а потом рассказывала, на каких сопках побывала она. Им хотелось найти хотя бы кости баранов или обрывки шкур, но все было безуспешно.
— Что же нам делать?.. Как его спасти? — спрашивала девушка.
— Ничего не могу придумать, — качал головой старик. — Есть пословица: «Съел волк, не съел волк — все равно отвечай». Так же и о пастухе говорят: «Сам зарезал или руку вора схватить не мог — все равно отвечай».
— Но ведь он шесть лет в колхозе...
— Знаю. Он хороший парень, но... Чем можно доказать, что он не виноват?
С тяжелыми думами на сердце ушла девушка от старика.
«Неужели Темир солгал... даже мне? Неужели он сам мог зарезать баранов?.. Если он не сказал этого, то и о любви болтал лживым языком. — Она потерла рукой горячий лоб. — Четыре барана... Четыре! И в четыре дня!.. Волку и то не сожрать столько... Нет, нет, он не вынимал ножа из ножен...»
9
Закончено следствие. Завтра привезут Темира в колхоз. Будет суд.
«Что же сказать в оправдание парня? — спрашивал себя Чокуш. — Сколько ни думай, ничего не придумаешь... Жаль, учитель Сорокин уехал в отпуск. Он бы сказал, что делать, — ученый человек, в Москве жил».
Старик гнал отару на ту круглую, как юрта, сопку, где последние дни пас баранов Темир. Об этой сопке сказал пастуху Карчага.
Когда овцы щипали траву, Чокуш ехал за ними по пятам. А когда они ложились отдохнуть, пастух поднимался выше их и садился на камень, с которого кругом все отары видно: волк не подкрадется, человек не подползет!
Небо над долиной было пестрое, словно с сопки на сопку перекинули старую, дырявую кошму. Солнце робко бросало в тесные дыры теплые лучи свои и с какой-то виноватой торопливостью гладило шелковистую траву, пестрые цветы. Липкие серые тени туч ползли по земле. И на сердце у пастуха было так же серо и тоскливо.
— Что мне делать? — сотый раз спрашивал он себя и не находил ответа. — Даже небо сегодня грустит, прячет свою чистую голубизну...
К вечеру тучи еще больше сгустились и легли с горы на гору сплошным покрывалом.
Старик сел на коня и привычно крикнул:
— А-ай, а-ай!..
Белый, красноголовый баран, вожак всей отары, пошел вниз, в сторону колхозного селения. Мериносовые овцы двинулись за ним столь дружно, что казалось, с сопки вода потекла широким потоком.
Кончалась лужайка. Отара вступила в полосу камней и леса, опоясавших сопку. Справа — высокий гранитный гребень, слева — крутая осыпь синего камня. Впереди — густые заросли акации и таволожника. Тут надо смотреть за отарой особенно зорко, и Чокуш дал такую волю коню, что он коленками подталкивал овец. Вдруг в середину отары словно камень упал, — бараны метнулись в сторону, друг на друга, смяли колючие кусты. Но через несколько метров два потока снова слились в один, спокойно катившийся в долину.
— Чего они испугались так? — недоумевал пастух.
Он проехал бы дальше того места, если бы не услышал глухого блеяния овцы, вырвавшегося откуда-то из-под земли.
— Что это?..
Старик спешился. Раздвинул руками низкие, густые, как щетка, кусты таволожника, и перед ним открылась яма. С края на край были положены тоненькие прутики, а на них набросана трава, едва успевшая завянуть. Посредине — провал.
Чокуш встал на колени и заглянул вниз. Яма походила на глубокую корчагу. В таких ямах гонят деготь.
Но эта — не для дегтя. Глина на стенках еще не просохла как следует, яма вырыта этой весной. На дне овца топчет прутья, сухую траву, — не она первая провалилась в ловушку!
— Понятно!.. Все теперь понятно!..
Старик оставил овцу в яме и пошел осматривать соседние кусты. Там он нашел еще три ямы. Все они были замаскированы лопухами травы, сорванной не раньше прошлой ночи.
Отара остановилась на ровной лужайке, поджидая своего пастуха.
10
В сумерки Чокуш пришел к председателю, виновато снял шапку и, здороваясь, низко поклонился.
— Овцу потерял...
— А-а, старый черт, колхозное добро расхищаешь! — взревел Эптешкенов, пробежал по юрте, подымая полами пальто пепел из потухшего костра. — Завтра сядешь на одну скамью с вором Амыровым...
— Первая оплошность... Простите меня, товарищ председатель. Не моя рука брала. Может, злой дух из горы вышел и...
— Замолчи, дурак... Я колхоз поднять стараюсь, ночи не сплю, днями отдыха не знаю, а вы, паршивые свиньи, священную социалистическую собственность расхищаете... Я прощу тебя, если ты к утру вернешь овцу живой, — сказал наконец Сюмелю, смежая веки хитрых глаз.
— Хорошо бы на ночь около села тайный караул поставить, — робко посоветовал старик. — Вор мясо где-нибудь припрятал, а ночью домой понесет...
— Никаких караулов... Вору сказано, чтобы к утру возвратил. Не вернет овцу — пойдет под суд.
Старик тяжело вздохнул; выходя из юрты, споткнулся о высокий порог...
У овечьего загона его уже ждала Тойу. Он кратко рассказал девушке обо всем, и та побежала к секретарю комсомольского комитета. А когда вернулась к загону, шепотом спросила старика:
— Мне тоже брать ружье?
— Нет, не надо будить подозрение. Выйдем из, села по одному... И так, чтобы ни одна чуткая собака не услышала...
11
— Ты пойдешь после полуночи, когда все уснут, — шептал Эптешкенов Карчаге, провожая его из юрты, — Сделаешь все так же, как раньше делал... Но осторожно — старый волк хитер...
На сердце у Сюмелю было празднично. Завтра арестуют Чокуша, останется одна та девчонка. Остальные не столь смелы и решительны. А девчонку можно... найти в реке утонувшей. Объяснение легкое — не вынесла разлуки с любимым... И тогда никто не будет подкапываться под Сюмелю Эптешкенова, никто не будет болтать, о его неясном прошлом. Все будут верить, что он из бедняков, что в гражданскую войну был не с белыми, а с партизанами.
Тойбосов вовремя позаботился об укреплении авторитета своего друга. Статью в областной газете прочитали тысячи человек... А там было напечатано, что «Сюмелю Эптешкенов —активный борец за большевистский колхоз, что он «беспощаден к подлым врагам народа». И Сюмелю улыбнулся, довольный собою и всем, что происходит вокруг. Так радостно у него было на сердце только в 1929 году, когда начался конфликт на КВЖД. Но та радость вскоре потухла. А сегодняшняя радость будет разгораться. Прошлый раз Тойбосов сказал, что ждать остается недолго. А когда все перевернется,. Эптешкенов будет зайсаном. Это ему твердо обещано. Тогда стоит только раз крикнуть на подвластных — дорогая пушнина, как снег, повалится в открытую юрту, серебро и золото ручьями потекут в кожаные мешки, которые сейчас набиты каким-то тряпьем.
Сюмелю поднял кожаный ташаур с аракой и, побулькивая, долго переливал ее в объемистый живот. Пустой ташаур бросил на женскую половину. Тыльной стороной ладони провел по мокрым, улыбающимся губам.
— Я буду знаменитым баем... всемогущим зайсаном!...
Он лег на мягкую постель, где уже храпела жена. По сухой лиственничной коре пробежала мышь, и на лицо посыпалась труха. Как хорошо, что недолго ему осталось жить в этой противной, убогой юрте из лиственничной: коры. Скоро у него будет теплая, войлочная юрта. Белая, как снега высоких вершин! А шуба у него будет мерлушковая, крытая синим шелком! При виде одной этой шубы; алтайцы будут падать на колени и лбами выбивать ямки в земле!..
Вот они виноватыми собаками вползают в юрту. Косы у всех торчат, как рога, руки трясутся. Все держат по большому ташауру с крепкой аракой. Один дань не уплатил, другой подарок не привез, третий опоздал шапку снять во время последней встречи с зайсаном. И Сюмелю приказывает дерунам: «Этому — двадцать пять, этому — пятьдесят, а вот этого привяжите косой к дереву, пусть там стоит, пока не подохнет с голода». Деруны хватают алтайцев за косы и вытаскивают из юрты. И вот уже слышен свист распаренных прутьев...
На левой половине юрты сидят молодые, красивые алтайки. Чегедеки на них новые, плюшевые, отороченные парчой. Серьги у них серебряные. Брови у всех крутые, как радуга. Щеки румяные.
«На которой же сегодня остановить свой выбор? — задумывается Эптешкенов. — Остальным придется ждать, своей очереди — день, два, три. Не обиделась бы какая-нибудь красавица. Каждой хочется поскорее, хотя бы на одну ночь, стать зайсаншей...».
Но выбрать женщину помешали... Кто-то незнакомый, горластый, войдя в юрту, сообщил: «На десяти верблюдах товар вам привезли, великий зайсан! «Тысячу баранов пригнали! — ворвался еще чей-то голос. — Выходите принимать».
Сюмелю открыл глаза. Над ним — темный свод все-той же убогой юрты.
Кто-то кулаком бьет в тонкую тесовую дверь.
Рубашка вдруг прилипла к телу. Сюмелю осторожно, чтобы не слышали шороха, поднялся с кровати, обмотал себя опояской, на которой висели деревянные ножны с остро наточенным ножом, снял ружье со стропилины и поставил возле кожаных мешков.
— Кто там? — сердито спросил он наконец, подходи к двери.
— Я... пастух Чокуш Ялтанбасов...
— Овцу нашел, старый дьявол?.. Но неужели ты не мог до утра подождать? — Сюмелю открыл дверь юрты. — Первый раз за всю неделю прилег, ты и то поспать не дал... Где нашел?..
— И сегодняшнюю овцу нашли, и на старые следы напали, — сказал Чокуш, перешагивая высокий порог.
— Паренька одного поймали, вашего дружка, — крикнула Тойу, входя за стариком.
Эптешкенов долго шарил руками по столу, отыскивая спички. Пока правой рукой поджигал фитиль, из левой выскользнуло стекло и, упав на твердую землю, разбилось. От звона проснулась жена и, вскочив, вертела головой, как сова, ослепленная солнцем.
— Ложись и спи, — приказал Сюмелю. — Гости пришли.
А сам повернулся лицом к двери. Там стояло пять комсомольцев. Впереди них Карчага. Руки его заломлены назад и связаны арканом.
— Ты баранов воровал? — взревел Сюмелю, подходя к нему с крепко сжатыми кулаками. — А давеча говорил: «Поеду на солонцы косуль стрелять...» Я тебя, собака, в тюрьме сгною...
Чокуш рассказал, как он потерял овцу и как они схватили преступника, когда тот доставал добычу из ямы.
— Молодец старик! — Эптешкенов хлопнул пастуха по плечу. — Оставьте у меня этого волка... А Темира завтра же выручим.
— Нет, — настойчиво возразил Чокуш. — Я его поймал, я и стеречь буду. А комсомольцы мне помогут.
Когда они ушли, Эптешкенов тяжело опустился на стул. Руки его упали на кромку стола, как падают под топором кряжистые сучья лиственницы. «Этот дурак может все выболтать... Что мне тогда делать?.. Не уехать ли, пока не поздно?.. Тойбосов раздобудет документы на имя какого-нибудь Учура или Содона, как раздобыл тогда, после разгрома карательной сотни...»
12
Всю ночь в конторе колхоза горела лампа. В углу сидел Карчага. Руки его безвольно лежали на столе. По правую сторону от него — Тойу, по левую — Чокуш. На полу несколько парней.
Девушка вслух читала газету. Старик молча сосал свою трубку.
Карчага был доволен тем, что к нему перестали приставать с расспросами. Ни одного слова он не вымолвил в эту жуткую, длинную ночь. Он хорошо помнил наказ Эптешкенова:
— Попадешься — навсегда сделайся немым. Умереть придется — один умри. Будешь верным сыном нашего великого хана Ойрота. А про нас выболтаешь — все равно жизнь себе не спасешь. У нас с болтливыми расчет короткий...
— Что же делать?
Еще вчера Карчага работал бок о бок с такими, как эта Тойу. А сейчас она с презрением смотрит на него, как на врага.
Глаза старика острее глаз девчонки: взглянет — словно веткой колючего шиповника по лицу хлестнет. От самых простых слов его бросает то в жар, то в холод. Лучше бы провалиться сквозь пол, уйти в каменную пасть земли, чем сидеть здесь и ждать решения своей участи.
Вспомнилась юность, первые годы колхозной жизни, дружба с Темиром. Хороший был парень! Звучный комыс подарил на память и научил играть на нем лучшие песни про любовь. Но только играть их было не для кого.
Сюмелю смял эту дружбу, как медведь цветы, и сделал их врагами. Не послушать его было нельзя, — старухи перешептывались: — Эптешкенов — сын сильного шамана. Кто ему не понравится, может того кошкой сделать, волком обернуть...
А кому же захочется стать диким волком?
Потом стал приезжать Тойбосов, уважаемый человек из города. Он наобещал Карчаге очень многое, что и во сне не снилось. И тоже предупредил: «Разболтаешь о нашей дружбе и наших делах — с жизнью распростишься».
Его удивила та мягкость, с которой люди обращались с ним, колхозным вором. Давеча, когда ребята схватили его, старик предупредил:
— Не бить. Суд разберется и воздаст, что полагается но закону.
А теперь вот даже развязали руки, табак предлагают и советуют слушать, что читает девушка.
Они же знают, что он загнал в тюрьму честного парня, своего товарища. Почему ни разу не упрекнут в этом, не ударят по щеке и не обругают грубым словом?
— Чудные какие-то!.. В одном селе с ними вырос, а не знал, что они такие!..
Тупой подбородок Карчаги уткнулся в грудь, взгляд упал на дрожащие колени.
13
Жаркое солнце поднялось над горами, собрало росу с густой травы.
На голубом небе ни одного облачка, даже величиной с ладонь.
Доярки давно подоили коров и теперь стояли небольшими группами, посматривали на дорогу в районное село. Туда же смотрели и парни, сидевшие на зеленой лужайке перед конторой колхоза. Все говорили о Темире. Хороший был парень! Веселый, общительный! Где Темир— там игры и песни. Сказок знал больше всех. И рассказывать был большой мастер. А книжку начнет читать — заслушаешься. Бороться вздумает — силача против него не выставишь.
— Как-то теперь он выглядит?
— Похудел, наверно, бедный...
Вдруг детские голоса зазвенели, как колокольчики:
— Машины!.. Машины бегут!
Все, даже старики с батогами и женщины с грудными детьми, вышли на улицу.
Два автомобиля остановились на лужайке перед конторой колхоза.
Голос Сюмелю хорошо слышен Карчаге:
— У нас, товарищ прокурор, большие новости: пастух Ялтанбасов и комсомольцы поймали настоящего вора. Звать его — Карчага Агытманов. А товарищ Амыров ни в чем не виновен. Надо Агытманова судить...
— Тебя надо судить! — перебил дрожащий громкий голос.
Все взглянули на крыльцо конторы. Там стоял Карчага. Брови его были сдвинуты в одну черту. Глаза полны презрения и гнева. Волосы взлохмачены, как мох на пне.
— Да, тебя, — повторил парень, грозя кулаком Эптешкенову. — Ты меня заставил все это сделать. Ты да еще тот из области...
— Неправда это... Лжет он... Клевещет, — закричал Сюмелю, поворачиваясь то к прокурору, то к судье, — змеиным ядом хочет забрызгать коммуниста...
— Замолчите, Эптешкенов, — строго сказал прокурор.
А Карчага, спустившись с крыльца, начал рассказывать окружившим его колхозникам, как он попал в паутину, ловко расставленную Эптешкеновым и Тойбосовым, как по ночам копал тайные ямы, как доверчиво слушал бредни о хане Ойроте. Ресницы его стали влажными.
— Садитесь. — Прокурор подтолкнул Эптешкенова к машине. — Скоро будете там же, где ваш друг, буржуазный националист Тойбосов...
Чокуш, раздвинув толпу, пробрался к Темиру.
— Здравствуй, друг! Я рад, что правда победила.
— Темир, солнце мое! — сквозь слезы воскликнула Тойу, подбегая к толпе.
Перед девушкой расступились, и она, забыв об окружающих, обняла парня и прижалась к его груди.
Источник
В долине дьявола: проза, сказки / П. В. Кучияк ; сост. и послесл. А. Коптелов. - Горно-Алтайск : Горно-Алт. отд-ние Алт. кн. изд-во, 1972. - 262 с. : портр., ил.
Перевёл в текстовой формат Е.Гаврилов 14 ноября 2015 года.