Резанцев Валерий
- Информация о материале
Валерий Резанцев: «Жабёнок» не мог отстоять всю схватку!»
Двадцать лет его имя не сходило со страниц Книги рекордов Гиннеса. Двукратный Олимпийский чемпион: Мюнхен—1972, Монреаль—1976.
Чемпион мира: Канада—1970, Болгария—1971, Иран—1973, Польша—1974, СССР—1975.
Чемпион Европы (1970, 1973 — 1974), СССР (1970 —1975).
Сегодня — судья первой категории «экстра—класса».
Только в 1996 году его потеснил в Книге рекордов другой выдающийся спортсмен, борец из Сибири — Александр Карелин.
Родился 25 ноября 1942 года в Московской области, в Сталиногорске, который в конце 1960 или начале 70—х отошёл к Тульской области. Сейчас это Новомосковск. Жил вместе с ещё одним Олимпийским чемпионом на станции Узловая, где была шахта 492. Именно там он и родился. Но отвезли регистрировать его в роддом в Сталиногорск.
Позже он попал в Алма—Ату, так как туда переехал его отец. Считает, что он — россиянин стопроцентный. Да, боролся за Казахстан на чемпионате страны. А в целом боролся за сборную команду СССР. Это всегда укрепляло его помыслы.
В его жизни был всего один тренер и одна жена, которые вместе с ним прошли все горести и победы. Считает себя ребёнком, которому изначально написано было в судьбе — побеждать...
И он побеждал. Семь лет подряд отборолся без поражений.
Валерий Григорьевич Резанцев — двукратный Олимпийский чемпион, пятикратный чемпион мира и Европы, выдающийся спортсмен, тренер сборной команды СССР, международный судья «экстра—класса» .
(Интервью от 5 сентября 2005 года)
Евгений Гаврилов: – Валерий Григорьевич, вы взошли на вершину спортивных успехов в 1970 году и семь лет подряд не уступали первенства на различных пьедесталах. Но до 1970 года был трудный спортивный путь. Расскажите, как вы впервые пришли в спортивный зал?
Валерий Резанцев: – Со школы, с восьмого класса, я занимался велоспортом. Но так случилось, что тренер у нас уехал. Скорее всего, его забрали в Москву, так как он был очень хороший тренер. Всё лето велосекция, которую он вёл, болталась сама по себе: мы гоняли, выступали на соревнованиях. По сути, мы были бесхозными — тогда тренеров было мало. А куда было осенью деваться? Тот зал, где мы тренировались на станках, закрыли, нас туда не пускали.
Несколько ребят, которые жили на нашей улице, пошли заниматься борьбой, начали рассказывать про неё. Помню, в сентябре—октябре подъезжал к этому залу, пока тепло было — мы не слазили с велосипедов. Как дамская сумка у женщины, так у нас были велосипеды, грубо говоря, под задницей. Немножко, конечно, приукрасил господин Ян Моисеевич из Киева, когда описал мой первый приход в зал. Правда, он хорошо о борьбе пишет. Он рассказал, что я ставил бордюры, когда меня увидел мой будущий тренер. Это вымысел. Я сам приехал, зашёл в этот вонючий зал, посмотрел, и мне, честно говоря, не очень там понравилось. Вы представляете аромат зала — после того воздуха, которым мы на дороге дышали. Всё—таки это был свежий воздух. А тут зал, уже дожди были — довольно—таки неприятно.
И, тем не менее, я пришёл, записался в эту секцию к первому и последнему своему тренеру Вадиму Александровичу Псарёву, с кем мы прошли всю эту жизнь, и начал тренироваться.
А тогда, действительно, я ещё работал дорожным рабочим, учился в вечерней школе рабочей молодёжи (ШРМ), где заканчивал 10—11 класс. Вначале, конечно, хорошего было мало: и тренировок было много — Вадим Александрович любил и умел тренировать, не зря у него было столько чемпионов впоследствии. Первый был Володя Бакулин — чемпион Европы, чемпион мира.
В то время я и подавал надежды, а мог и проиграть, шлёпнуться, выступал нестандартно, нестабильно, несмотря на то, что силёнка и мощь были. Скорость у меня очень приличная, тем более, после велоспорта ноги были мощными, заряженными.
Не всё складывалось гладко, честно говоря. Иногда хотелось бросить заниматься борьбой, так как ничего не получалось, был какой—то тупик. Сложно, сложно всё это было. Спасибо Вадиму Александровичу — он поправлял всё это, беседуя со мной. У нас с ним было так принято: мы собирались иногда в субботку, иногда в пятницу после тренировки у него дома. Пили чай, обсуждали новые приёмы, технику, рассказывали о борьбе, писали дневники.
Тогда видео не было, и он нам рисовал на бумаге приёмы. Приедет откуда—нибудь с чемпионата страны или выедет с Володей на чемпионат Европы, мира — оттуда приедет, расскажет. Было устное видео. Мы сидели и записывали. Он приучил нас писать характеристики на своих соперников до того, что она была как фотография, настолько точно мы передавали, знали своих соперников. Это сыграло большую роль в том плане, что я мог их обыграть.
А в то время в моей весовой категории были хорошие борцы: Омар Блиадзе, Валентин Олейник (царство ему небесное!), Юркевич, Анатолий Киров — они все были чемпионами страны, призёрами чемпионата мира. Валя Олейник был вторым на Олимпиаде в 1968 году в Мехико. Классный борец и человек, который во многом мне помог, подсказывал всё время.
Когда в 1968 году я сделал с ним ничью в финале на турнире Поддубного и стал вторым, Толя Киров подошёл к нему и говорит: «Ну что же, ты не мог у этого пацана выиграть?» А Валя ему так спокойно ответил: «Ты знаешь, по—моему, этот пацан нас скоро разгонит». Это уже потом он мне это рассказал, в 1970 году, когда я выиграл первый чемпионат страны.
В 1965 году я стал, по—моему, пятым в спартакиаде профсоюзов — тогда это были очень мощные соревнования. Если учесть, что я боролся в 78 килограммов, а там боролись чемпион страны Ротт, Виктор Игуменов, Олег Константинович Корват с Украины, из Белоруссии Фефелов — компашка была, стена великая — не перепрыгнешь. То, что когда я стал там пятым, это было большим моим успехом, тем более, мне тогда ещё не было и девятнадцати лет. В 1967 году выиграл первенство Союза среди молодёжи, а в 1969 год я выиграл турнир Поддубного — по возрастающей всё шло.
Всё у меня шло по тому плану, который мы писали с Вадимом Александровичем в 1965 году. Мы планировали, что в 1969—1970 году — это наше становление и самое крайнее — третье место на чемпионате страны. Всё было спланировано на 5—6 лет. А в 1970 году я выиграл Союз, Европу и мир. И с той поры остановил всех к доступу к этому делу.
– Получается, в борьбу вы пришли поздно...
– Конечно, мне исполнилось семнадцать лет. Но я был до этого уже мастером спорта по велоспорту. Мне повезло в том, что в школе у нас работали хорошие учителя физкультуры. Летом мы бегали кроссы, играли в футбол, волейбол, толкали ядра — у нас не было ни одной субботы или воскресенья без соревнований. Зимой мы бегали на лыжах, катались на коньках. А с 8—9 класса я занялся велоспортом.
И потом, я никогда не был хилым. Это как у Володи Высоцкого: «Я вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом». Я никогда не чурался ни лопаты, ни кирки, ни лома. Потому я и пошёл дорожным рабочим после 9 класса. И хотя был небольшого ростика, меня взяли. Потому что я поднял большой бордюр (70 кг) и спросил: «Куда его отнести?». Они закричали: «Бросай его, к чёртовой матери! Всё! Принимаем тебя на работу».
Физически я был готов. А техника… Всё зависит от тренера. Мы много меняли технику по ходу соревнований. Вначале и бедрил, и «кочергу» делал. А потом мы нашли свой приём. Я считаю, что труд и работа всегда выведут к хорошим результатам. Не могу дать стопроцентное заявление в том, что это обязательное условие для чемпионов мира и Олимпийского чемпиона, но то, что будет хороший результат в спорте — всегда.
Труд просто так не проходит. Это я прекрасно знаю, и с высоты своих лет смотрю: конечно, не зря, что копался всё время и отец толкал мне лопату в руки, когда другие бегали в футбол, играли, носились по улице. Я в саду сажал деревья, вытаскивал камни — всю улицу замостил у себя до школы. Около этой дороги разбили сад, и до сих пор он растёт.
А самое главное, тренер должен чувствовать, что спортсмен может показать результат. Я думаю, он это увидел как раз во мне. Взрыв у меня был хороший, скорость была приличная. Меня даже переманивали на лёгкую атлетику, потому что я сто метров бегал за 11 секунд. По тем временам, в 1960—е годы, для пацана 16—17 лет это был очень хороший результат. Со штангой я работал спокойно.
Честно говоря, Вадим Александрович умел варьировать нагрузки так, что, в принципе, сколько я боролся по—большому, до 1976 года, до тех пор, пока не сказал: «Всё, больше не борюсь», я не знал, что такое, когда во время схватки могут отечь руки и можно устать. Я мог утомиться в схватке, но устать до того, что я не сумел сделать приём... Я вообще считаю, что борец должен уметь сделать приём на любой минуте. Начиная с первых секунд, провести свой приём и (мало ли как складывается схватка) сделать тот же самый приём на последних секундах. Что у меня и получилось.
Иногда складывалось тяжело по схваткам. Сложно последняя финальная схватка у меня складывалась со Стояном Николовым. Я смог провести приём на последних секундах, за 17 секунд до конца встречи. Я выиграл баллы и стал Олимпийским чемпионом. Спортсмен должен уметь делать это всегда. Главное — уметь, чтобы мог заставить себя взорваться в тот момент, когда это нужно. А не безалаберно лепить приёмы налево и направо, когда это не нужно. А когда наступает критический момент, когда именно нужно мобилизоваться полностью, вот тогда у него не хватает сил, и он говорит, что «я не смог». Как не смог?! Ты целый год тренировался, готовился!
Меня эта мысль всегда раздражала настолько, что у меня даже пятки начинали дёргаться. Думал: «Я столько проработал (не знаю, кто мог столько работать), весь год протренировался, готовился к этому чемпионату мира, чтобы кому—то здесь проиграть?!» Меня это бесило так, что... Я не завидовал своим противникам.
– Валерий Григорьевич, как родители относились к вашим занятиям спортом?
– Самый главный тренер и болельщик вначале моего спортивного пути (не люблю слово карьера) — мама. Она у меня очень шустрая. Помню, однажды в детстве я пробовал от неё убежать. Что—то она заставляла меня делать, а я решил дёрнуть от неё. Нет! Она меня догнала. Мне было так жутко! Когда я побежал по улице, а она через некоторое время: «Ты куда?!» — и хвать меня! Меня никто на улице не догонял! А мама догнала… И я понял — от мамки бегать не нужно, её нужно слушаться.
Мы даже с ней боролись. Я был небольшого роста — где—то 1 м 65 см, когда начал заниматься борьбой. Хотя потом подтянулся, стал 1 м 77 см — позже, после 9 класса. И маме очень нравилось, что я занимаюсь спортом — сначала велоспортом, а потом борьбой. Она знала всех борцов. Знала всех, с кем я тренировался — они всегда приходили к нам в гости. Она их кормила, поила. Тогда это дорогого стоило. У мамы были соленья, компоты — чего только не было! Ребята ко мне шли с удовольствием в гости. Они знали, что тётя Вера обязательно так просто не отпустит.
Мама знала и всех соперников — Валю Олейника, Омара Блиадзе. Потом, когда я стал по—большому бороться, знала моих соперников на чемпионатах мира. И Никола, и Чеслава Кветчинского, Дику — всех основных. Она мне ещё говорила: «Валерочка, ты борись. Выигрывай. Но если тяжело будет — не надо сильно упираться. Ты ляжь. И всё!» Жалела меня, чтобы я не ломался там. Потому что, конечно, у меня были травмы, и приличные до того, как я стал спортсменом. И нога «отлетала»… Она это всё видела. Мама меня поддерживала очень сильно.
И жена всё видела. Когда однажды меня привезли с баскетбола с оторванным напрочь голеностопом. Конечно, подсказывает она мне, с 19 лет женат — куда от тебя денешься.
А папа был мужик. Очень серьёзно к жизни относился по всем вопросам. Ставил их очень чётко, строго. Казалось, сильно и не замечал того, что я занимаюсь борьбой, что у меня результаты пошли.
Но потом дядя Миша мне рассказал случай. Это было в 1972 году, папа был на даче. Старички рано просыпаются. Сейчас уже скоро и я в таком возрасте буду. Папа, конечно, постарше был — ему было уже под семьдесят. Вот Михаил Прокопьевич выходит утром рано и говорит: «Григорий Дмитриевич, ты что здесь топчешься?» — «А что такое?» — «Да у тебя сын стал Олимпийским чемпионом!» (Это была моя первая выигранная Олимпиада). Михаил Прокопьевич рассказал: «Эх, Валера, ты бы видел, как он подхватился! И туда, и сюда! Быстро собрался, не знаю: умылся—не умылся, и как рванул домой в город!» Значит, папке это тоже не просто было. Он только умел сдержать свои эмоции, был строгий человек. Он у меня с 1906 года. С мамой они поженились уже после войны. Его семья вся погибла на войне. Я как раз в 1946 году и родился.
– Дети послевоенных лет…
– А мы не могли проигрывать, понимаете! Я считаю так, что родился на фоне счастья и любви, на виду тех людей, которые после войны остались живы и полюбили друг друга. И я произошёл от тех людей, которые стали победителями. Я не могу проигрывать, потому что та волна, энергия, заряд, который был вложен в меня — основное, что папа с мамой мне дали, не позволяли на уровне члена сборной команды СССР кому—то проигрывать.
Это всё шло у меня на фоне тренировок, всё время звучало. Я никогда не чурался чуть дальше пробежать, чуть больше поднять, чуть подольше потренироваться. И Вадим всегда поддерживал это.
Помню такой случай, когда мы были ещё пацанами. Мы хорошо поработали — меньше двух часов тренировка никогда не была, подустали прилично. Он построил нас и говорит: «Ну что, хорошо поработали. Устали, наверное?» А мы: «Да нет, не устали, Вадим Александрович!» Он тогда: «Ну, тогда ещё полчасика поработаем!» Этот урок я запомнил на всю жизнь! Раньше времени никогда не нужно рот открывать, нужно подождать, что дальше прозвучит.
Я считаю, что любые родители, когда видят, что сын или дочь серьёзно отдают себя спорту, профессионально, относятся к этому хорошо. Мы же не пьянствовали. И вообще я выпил водку в первый раз в 26 лет, уже после первой Олимпиады. А так: сухое вино, шампанское. Всё это дисциплинирует, режим необходим. Ведь и раньше тоже много было негативного: пьянство, хулиганство, и можно было попасть куда угодно. Значит, мы шли правильной дорогой.
Режим... Вот жена говорит, что со свидания под утро приходил... Это же совсем другое дело. Ради хорошего. В этому году будет сорок лет с той поры, как мы живём вместе. Это тоже режим. Отношения, заложенные в молодости, по любви, по хорошим делам. Так же, как и тренер, первый и единственный. Не прыгал, не скакал и даже в голову никогда мысли не приходили вдруг как—то, в чём—то... Ругались, иногда по полгода не разговаривали, были серьёзные ссоры, принципиальные. Потому что каждый со своим «ф», каждый со своим характером. Что тренером, что спортсменом со слабым характером и слабым душком внутри стать нельзя. А когда два характера сталкиваются, то, конечно, искр много.
– Может быть, в этом одна из составляющих успеха?
– Обязательно. Почему я начал с того, что у меня первый и последний тренер? Дело в том, что мы преодолевали все эти препятствия и всё то, что было в спортивной жизни, вместе. А ведь спортивная жизнь не такая простая, не хочу об этом говорить.
Вдвоём—то идти легче — раз. Вдвоём думать легче — два. Потом, когда мы узнали друг друга ближе, сошлись — нам проще было понять друг друга. Нам проще было работать, потому что я знал, для чего именно так строится тренировка, куда меня направляют, как должен работать — прибавить, добавить, а слабые стороны подчистить. Во время соревнований, правильно мне жена подсказывает, шум, гам, рёв какой бы там ни был, но когда Вадим, а он никогда не кричал, говорил всегда спокойно, два—три слова — я всегда его слышал.
И он не просто «Давай! Давай!», как сейчас молодые тренеры кричат — молодые же! Всё сидят и кричат: «Давай, ищи!» Чего ищи? С собакой на охоте, что ли? Ищи, ищи след. Вы можете представить себе подсказку «ищи, ищи»? Клад что ли искать? Закопали его на ковре? Ты скажи конкретно! Стань выше, стань ниже, правая нога впереди, левая нога впереди. Рука правая снизу. Поищи справа, слева. Вот что нужно подсказывать конкретно!
А то вот: «Давай, давай, давай! Забей руку». Куда забей? Для чего забей? Я смотрю на таких тренеров, иногда подхожу и говорю: «Ты что «забей—то!» всё кричал? Ни гвоздей, ни молотка не дал с собой. А всю схватку кричал ему «забей!» Конкретно нужно, направленно подсказывать!»
Вадим Александрович в двух—трёх словах давал мне почувствовать, что нужно изменить: стойку, встать в левую или правую. Вместо правой запустить снизу левую. И тогда я уже видел своё пространство, свою территорию, откуда можно было начинать приём. Ведь со стороны—то виднее.
Дело в том, что в азарте, когда ты ищешь, хотя вроде направил свой приём, но атака упирается, и видно, что здесь тупик. Он закрылся, допустим, рукой, перекрыл мне всё, спокойно стоит и ждёт. А я долблюсь в закрытые ворота, когда другая сторона открыта.
И когда тренер на это указывал, что приём не с этой стороны, нужно переходить на другую сторону, я тут же проводил его. Обманным приёмом, якобы продолжал атаку с одной стороны, но настоящую атаку делал с другой. И приём проходил. А это вот как раз благодаря тому, что тренер связан со своим учеником в схватке долгими годами тренировок, соревнований, что мы чувствуем друг друга.
Ему, несмотря на то, что он сидел на краю ковра, было тяжелее. Я отборолся — и всё. Мне проще было. А у него всё кипело внутри, голова разламывалась, думая о том, почему у меня что—то не получалось. Такое тоже бывало, несмотря на то, что я выигрывал все встречи. Иногда такие тупиковые встречи бывали, что бьёшься, как в закрытые ворота и не можешь провести приём! А он сидел и думал, искал выход — где этот старт должен произойти, какая позиция, как нужно встать, в какую стойку? Чтобы найти всё—таки плацдарм для атаки. А вот это может дать как раз тренер! Тот единственный, с которым ты годами шёл, тренировался, шлифовал свои приёмы, работал на соревнованиях.
Когда переходишь к другому тренеру — это другая психология, жизнь, ломка тех стандартов, которые были уже в тебе заложены, той техники, которая была в тебе отработана, до автоматизма доведена.
Вадим Александрович нам всегда говорил: «Я разбужу тебя ночью в любое время, и ты должен встать и тут же сделать приём, который я тебе скажу». Так мы и работали. Это может дать тренер, который тебя понимает, знает, который, самое главное, тебя чувствует.
– Некоторые говорят, что для большого спорта нужны иные тренеры...
– В большинстве своём — это отговорки, перебивка. Для одних — неохота работать на высоком уровне. Почему? Потому что требования повышаются, работа становится более сложной, интенсивной. А сверху тренеры говорят: «Да ладно ты, успокойся. Ему нужна подпитка, ему нужны свежие люди, с кем он будет работать. Тот контингент, который будет его натаскивать дальше». Они же не хочет спускаться ниже своего уровня. Одни не хотят идти вверх, а другие не хотят спускаться вниз. И появилась эта тенденция.
Самое трудное — начать. В юношу вложить всё, что необходимо в дальнейшем.
Спортсмен и тренер растут вместе. Тренер растёт как тренер, а я расту как спортсмен. С результатами, с теми тренировками, с которыми шли по спортивной жизни. У обоих и в голове прибавляется, мастерство растёт, опыт.
Что, Витя Кузнецов был сразу великим тренером? Нет, он тренировал пацана Сашу Карелина. Это нормальный, яркий пример, как случилось и у меня. Двадцать лет назад, до Саши, мы выросли с тренером вместе.
Единственное, Виктору Михайловичу с тяжеловесами, как мне кажется, сложнее работать. Саша, конечно, умница, хороший парень, задушевный человек, но всё равно — тяжеловес есть тяжеловес. Они и мыслят по—другому. И, вероятно, Витюша настолько в него вкладывался, что ему сложно было подготовить ещё кого—то. Он отдал ему всё, что у него было хорошее. Наверное, я думаю, они и поругивались. Без этого у мужиков не может быть. Но, тем не менее, результат великолепный — три Олимпиады!
– Что вы испытали, когда ваш рекорд был побит Александром Карелиным?
– Я даже не жалею, что Саша перебил мой результат. Я как раз в Книгу Гиннеса попал по тем же факторам, что и Саша. По результату непроигрышных годов и встреч. Двадцать лет, с 1976 по 1996 год, я занимал эту строчку до него. Он обошёл меня, когда выиграл третью Олимпиаду. Да молодец парень!
Мои друзья говорили: «Валер, что ты сравниваешь тяжеловесов. Тяжеловесам попроще. У них там 2—3 человека». Нет, нельзя так говорить! Нельзя умалять ничей результат. Нельзя забывать о своём результате, но чей—то результат — ни в коем случае! Ему так же было тяжело, сложно. Такие же были травмы, препятствия жёсткие. И чем дальше — тем сложнее и сложнее было выигрывать. Чемпионаты Европы, мира и, тем более, Олимпийские игры.
Вот и травмы у него пошли после 1996 года, естественно. Столько лет мучить себя — это же кошмар! Я—то могу представить себя это реально. И слава Богу, и годков—то накатывало. Тридцать уже было после третьей Олимпиады. Естественно, организм и сам сопротивлялся, не хотел просто тренироваться — вот в чём дело. Я это просто объясняю. Нагрузки организму просто осточертели за 20 лет тренировок, ему противно всё это было. И начались травмы... Сначала нога, потом рука, отрыв мышцы...
А последний год, перед Сиднеем, вообще неудачный был, ключичное расчленение, надрыв. Потом нога подорвалась. Не набрав и 70% спортивной формы, ему пришлось бороться на чемпионате Европы в Москве. Европу он выиграл, конечно, но что ему это стоило! Вот выигрыш этой, простите, с...й Европы, которая никому не нужна была, стоила проигрыша на Олимпийских играх. Он так и не смог набрать форму, чтобы бороться, как обычно, в своём стиле, мощном подавлении, выдёргивал их, давил, давил их, и они, в конце концов, падали. Там много, конечно, факторов — и психологических, и таких...
– Неужели ничего нельзя было сделать?
– Этот «Жабёнок», как я его зову, из Америки, не мог отстоять даже от такого Саши всю схватку! Несмотря на то, что он бегал. Я убеждён, он был подколот. Пусть они хоть что говорят — я никогда не поверю, чтобы он мог отстоять от Саши. Да не мог он этого сделать! Просто физически! А он бегал до последней секунды! И особенно утомлённым я его не видел.
Не верю, несмотря на то, были травмы, Саша не готов был, и невозможно находиться 20 лет подряд на одном уровне формы. Естественно, должны быть спады, подъёмы, и только огромная внутренняя собранность заставляет вылазить во время соревнований на эту вершину и рубиться с той же мощью, с той же энергией и с тем даже качеством.
Поэтому у меня свои виды на Сашин проигрыш. Обидно и мне и всем. Нужна нам была его четвёртая медаль. Четвёртая вершина. Саша был бы тогда самым великим спортсменом не только какого—то века, тысячелетия, а вообще во все времена. Настоящее, прошедшее и будущее.
– Валерий Григорьевич, сегодня вы судья первой категории «экстра—класса». Почему вы решили посвятить себя судейству?
– Тогда я уже закончил с борьбой. Я уже был тренером сборной страны, готовил Игоря Каныгина, который был из Белоруссии, из Витебска. Ко мне подошёл Владимир Николаевич и попросил: «Григорьевич, помоги моему парню. Я уже ничего не могу ему дать». Он не был тренером сборной страны, на таком уровне не тренировал. Но он честно вот так сказал. «Хочешь, он будет тебя писать, и т.д. и т.п.» Я говорю: «Нет, не пойдёт». А Игорь, несмотря на то, что выигрывал международные турниры, не был в пятёрке Союза. Я его и начал тренировать. Сказал: «Хорошо, я согласен, но только имей в виду. Одно будет требование. Всё то, что я напишу здесь, вы обязаны выполнять. Если вы не будете делать это дома, после первого же сбора я отказываюсь от вас. А то, что меня писать или дядю Ваню — об этом забудь. Он был и будет твоим учеником. Ты его восемь лет готовил, он должен твоим учеником и остаться».
Получилось. Парень стал чемпионом страны, вторым на Олимпиаде в Москве, двукратным чемпионом мира. А потом я ушёл работать запредом. И вот как раз перед уходом из сборной страны, когда мы были на чемпионате мира, это был 1981, меня пригласил Эрцыган, бывший президент Федерации борьбы. Мы сидели с ним, пили кофе, и он сказал: «Валерий, а почему ты не хочешь попробовать себя судьёй?» — «Да я как—то не задумывался».
Эрцыган уважал мою борьбу, то, что я не рубился, не дрался, никогда ни одного спортсмена не травмировал в схватках, никогда не был грубым. Выигрывал всегда за счёт того, что обыгрывал. Мне было смешно, когда ко мне подошёл Кветчинский и сказал: «Сейчас на этих соревнованиях я с тобой рассчитаюсь». В ответ он получил: «Я тебя положу в первом периоде за это, чтобы ты не болтал языком». Ну и положил его в Тегеране. Больше никто никогда ко мне не подходил с такими вариантами...
Поговорив с Эрцыганом, я решил попробовать, но сказал, что не представляю, как это будет выглядеть. Он говорит: «Давай, покупай форму судьи и приезжай в Польшу на турнир Потлесинского. Хочу видеть тебя там. Я буду, посмотрю, как ты судишь».
Купить форму тогда было сложно, и я попросил форму у одного из судей. Сказал: «Я только попробую. Плохо верится, что смогу стать судьёй. Приеду обратно и верну тебе её».
Приехал на турнир, подучил правила, посмотрел, как судят. Да и сам знал, что с судьями рубиться бесполезно, и всегда к судьям относился вежливо, корректно. Не в том плане, что мог перед ними расписаться, им тогда бы вообще сказка была бы — сам Резанцев отпустил хвост.
После соревнований меня подзывает Эрцыган и говорит: «Валерий, в общем так. Я тебе присваиваю третью международную категорию, и ты будешь классным судьёй. Я тебя прошу — суди». Вот и всё. Через год я уже был судьёй «экстра—категории», и с той поры 25 лет провёл в судействе.
– Валерий Григорьевич, какую главную задачу ставите вы перед собой, когда выходите на борцовский ковёр не в качестве участника, а как судья?
– Задач не ставлю. Самое простое — отсудить схватку так, как она есть. Один делает приём, другой делает приём. Или один не делает, другой не делает. Просто суди, как схватка идёт — и всё нормально.
Но все же мы люди. И у каждого из нас есть определённая симпатия. Это особенно проявляется на чемпионате страны. Я всем судьям всегда говорил, что судить всегда нужно честно, порядочно и так, как идёт схватка. Но я—то был тренером и спортсменом. Видел молодых ребят, которые могли вырваться, но им нужно было чуть—чуть помочь. Конечно, я это делал. Это было не заметно, не видно никогда. По схватке ко мне не имели претензий. Но только это были ребята, которые хотели добиться, достичь — их же видно по борьбе.
Они потом становились и чемпионами Европы, мира. А когда они заканчивали и мы с ними разговаривали, они меня благодарили: «Валерий Григорьевич, вы помните, как вы мне тогда помогли?» — «Да я ничего особенно не сделал». — «Но я чувствовал, что вы болеете за меня».
А в общем—то схватки бывают и тяжёлые, и сложные. Просто никогда не нужно судить предвзято. Это обижает страшно. У любого спортсмена и его тренера, сидящего на углу, за плечами год работы. Я имею в виду тот соревновательный период, который вершит чемпионат мира. Они год шли к этой вершине, вышли на неё. Нужно уважать их труд, который они отдали, ту энергию, силу, всё то, что они вложили, чтобы попасть на этот чемпионат мира и отбороться. Я спокойно это представлял, и судейство шло от этого.
Нужно уважать работу другого, считать её такой же ценной, полезной, необходимой, и, самое главное, результат этот ему нужен для того, чтобы идти дальше. Эти факторы расставляли всё по своим местам.
– Валерий Григорьевич, ваши пожелания всем спортсменам, их тренерам и мальчикам, которые только—только определяются в выборе спортивной секции?
– Борьба — это тяжёлый, сложный вид спорта. Я всех мальчишек приглашаю на борьбу. Потому что если ты хочешь проявиться действительно своё мужское начало, показать своё интеллект и индивидуальность, свою психологическую заряженность, внутреннюю мощь, то только в борьбе можно это всё проявить на 100%. В другом виде это не пройдёт.
Я не говорю про вольную борьбу, потому что греко—римская борьба на порядок сложнее, чем вольная борьба. Там можно делать захваты и приёмы через ногу.
Почему мы любим называть нашу борьбу классической? Потому что мы — классики. У нас нет ни подножек, ни захватов за ногу. Мы выходим грудь в грудь. И если голова у тебя ясная, умная, толковая и ты не зря провёл этот год — отработал, отпахал, зарядил себя мощью, приёмами, техникой, тактикой, то победа будет на твоей стороне. Если ты психологически уверен, любишь и можешь побеждать.
И только в нашем виде борьбы мальчишка может стать мужчиной. Пусть он не добьётся олимпийского пьедестала, но мужчиной, человеком с головой, которая должна думать, работать, он станет всегда. А с таким багажом в жизни ему будет намного проще.
